Завтрашний царь. Том 2

Стражник у ворот держал своё место верно и храбро, невзирая на токи удушливой гари. Сперва он мог только кашлять, потом схватил за плащ старшину:

– Слышь… я давно здесь… Привык со скуки всех пересчитывать.

– Да что нам с того?

– Почём я знаю. Просто Ваан ушёл ещё в полдень, и с ним было на одного человека меньше, чем утром. А с работниками выбежал один лишний.

– И что? Да ты напутал, поди…

– А вот и не напутал! Мне сам господин царский счислитель руку счётную разобъяснил!

Старшина отмахнулся, с досадой выдернул плащ и убежал, пропав в струях серого нечистого воздуха. Привратник снова закашлялся, потом хрипло добавил:

– Да приласкает его, сиротку, Владычица.

Толстого и беспомощного Нерыбу вывели под руки. Чумазый от копоти, с мокрыми разводами на щеках, он едва мог дышать. Однако нипочём не отдавал пачку каких-то листов, обёрнутых полстью.

По входному стволу Книжницы, где прежде катали тяжёлые винные бочки, мощным потоком свергался наружный воздух, сырой, холодный, живительный. Он теснил угарное серое марево, расталкивал по закоулкам, выносил боковыми дудками вон…

Жители промозглого Выскирега искони ждали бед от воды. Они привычно справлялись с потопами, наледями и бесконечной капелью. Пожары были делом почти незапамятным и оттого особенно страшным.

Сперва, конечно, разнёсся слух о вселенской погибели.

– Всё как есть погорело! Уголья да пепел остались!

– А грамотников дымом задохлось – не перечесть…

– Горе горькое!

– Старые слова по книгам пробудились, заговорили!

– Злые слова, ненадобные…

– Самый камень огнём взялся. Скоро в бездну провалимся!

Лишь к ночи город поуспокоился, перестал ждать наглой гибели. Семьи книжных трудников расхватали своих сыновей и братьев, увели по домам.

– Стало быть, людей не пожгло?

– Да, сказывают, ушёл некий ко Владычице.

– Весь сгорел. Единой косточки для погребения не покинул.

– Селёдки преподобные! Это ж чей?

– Порядчики баяли, счислитель какой-то. Пришлый, не наш.

Гайдияр сидел в опочивальне Хадуга, на краю ложа, которое владыка последнее время покидал всё неохотнее. Площадник успел отпариться в мыльне, вздеть чистое платье… но в сокровенный покой всё равно вползло дыхание пожара и смерти. Молодой кот, оставленный жить у владыки, чихнул и скрылся под ложем – насколько позволила тонкая серебряная цепочка. Без неё кот давно бы удрал от запаха немочи, против которой была бессильна кошачья целительская способность. Однако крупица Беды, неизменно вторгавшаяся с тем, другим человеком, была много хуже. Кот родился уже в снегах, но память крови дыбила ему шерсть.

– Резвость, говоришь!.. – Гайдияр покачивался вперёд-назад, обхватив руками колено. – Не заперли дуру, а надо было… – Подцепив со стола серебряный кубок, он ополовинил его единым мощным глотком. Чаша была способна уложить крепкого воина, но Гайдияра хмель брал нелегко. – Руку, вишь, поправила недоноску! А народишко весть понёс! Праведный касанием исцелил! Вернулись добрые времена!

Запасы настоящего вина исчислялись последними бочками. Владыка скорбно вздохнул, подливая из пузатого кувшина. Сам Хадуг довольствовался крохотным напёрстком – язык омочить. Он указал Гайдияру на блюдо с жареной рыбой и маленькими хлебцами:

– Угощайся, славный брат.

Меч Державы с отвращением посмотрел на закуску.

– Я негодовал, зачем меня не было, когда умирал мой старый товарищ… я винил мальчишку, не сумевшего… верный Ардван… теперь вижу: будь я рядом… я бы… я бы совсем ничего не смог, понимаешь? Ты понимаешь?

– Велю запереть дверь, – сказал Хадуг. – Решил напиться, напивайся здесь, у меня. – Помолчал, подумал, спросил: – Когда ты это заметил? Давно ли последний раз… царским касанием исцелял?

Гайдияр угрюмо покосился и не сразу выдавил из себя ответ:

– Я… давно. Я не хотел верить… мне везло… люди приходили в себя…

– Ну вот видишь, – улыбнулся Хадуг.

– Мне-то не говори! – странно тонким, не своим голосом выкрикнул Гайдияр. Забытое вино плеснуло на роскошный ковёр. – Я-то знаю, что от меня, что помимо! Меня упросили… к мальчишке, мазиле, который счислителю служил… а я… Владычица Морана, говорю, забирает, никому против Неё не рука…

Лицо четвёртого царевича некрасиво обмякло, вино и слюна смешались в седеющей бороде.

– Ты так убиваешься из-за мезоньки? – удивился Хадуг. – Оставь, брат, с каких это пор? Это всего лишь бродяжка.

– Он церу просил, – не слушая, продолжал Гайдияр. – Он… знаешь что? Он меня нарисовал!

– Тебя? – Хадуг оживился, подгрёб под локоть подушку, вглядываясь в лицо Площадника. – Погоди, ты же не думаешь…

– Нет, – простонал Гайдияр. – Мал слишком. Я же… я… после Беды…

Многих, встретивших её в чистом поле, Беда покарала бесплодием, и Гайдияр не стал исключением.

Владыка откинулся на ложе.

– Ну тогда и горевать не о чем. Подумаешь, уличник.

Из-под ложа, звякая цепочкой, вылез кот. Сел против Гайдияра и заорал, точно бродяжка возле помойки. Коту было тошно и страшно, и как жить здесь, как доверять и любить – он не знал. А мудрая мать-царица была далеко… совсем далеко. И с отчаяния наследник царских кровей поступил, словно последний уличный крысоед. Пустил струю.

Гайдияр с ненавистью топнул ногой. Кот исчез.

– На что оставил… злую тварь? – заплетающимся языком выговорил четвёртый царевич. – Неужто думаешь, я… на тебя? Я – на тебя?..

Хадуг вяло отмахнулся пухлой рукой:

– Мне на этом свете бояться уже нечего… Ты пей, брат. Пей…

Единственным домом хранителя Нерыбы давно уже был жилой покойчик в Книжнице. Толстяку тяжело давались подъёмы наверх, да там его никто особо и не ждал. Теперь в обжитой норке царствовала мерзкая копоть. Со временем усердные слуги изведут её без следа, но прямо сейчас нечистота висела в воздухе, садилась на посуду и одеяла, крыла рабочий стол лёгким бархатным слоем…

Думать о случившемся было невыносимо.

Нерыба сидел в стражницкой, среди матерящихся и кашляющих порядчиков. Перед ним лежал обрывок письменной скры, измятый и снова расправленный. На листе быстрыми взмахами уголька был изображён погибший счислитель. Тадга что-то писал – живой, сердитый, светящийся шальным вдохновением, знакомым открывателям небывалого. А рядом с листком лежала цера, плохонькая, старенькая, с почти истёршимся воском. И на ней был тоже процарапан рисунок. С дощечки смотрел… вроде Гайдияр. А вроде не он. Другая борода, казавшаяся приклеенной. Другой взгляд. На эту почеркушку Сизарь – так, кажется, звали мезоньку? – употребил излётные мгновения своего времени, когда уже слипались глаза, а пальцы не держали писала. И что следовало усмотреть в его последнем рисунке? Сумрак, застилающий взгляд? Или, напротив, невероятную зоркость, доносящую важнейшее?..

Нерыба не знал.

– Гляди бодрей, хранитель, – сказал привратник, пододвигая пузатую кружку. – Всё обошлось. Стены есть, а сажа отмоется.

– Обошлось, – деревянным голосом ответил Нерыба и… вдруг заплакал.

Он скорбел о потере одного самодарного светоча, но теперь видел, что пожар сгубил сразу два.