Завтрашний царь. Том 2

Сверху надвинулся туман, окутал серым коконом, ушёл за крыло.

Тучи стояли высоко. Так высоко, что великий зеленец Шегардая лёг малым пятнышком на ледяную гладь морца. По бескрайним бедовникам к городу ползли поезда – с востока и с юга. Далеко-далеко, из марева небоската, грозила наклонным перстом Чёрная Пятерь.

Птица-душа взмыла ещё выше, легла на крыло…

Кручинно-белым, скупо вышитым ковром простёрлось Левобережье. Вот Житая Росточь. Две ёлки, то ли восставшие из одного корня, то ли крепко сросшиеся в земле. Долгая, как на свадебный стол, скатерть Светыни с дымными прорехами непокорных стремнин…

Величественные утёсы правого берега, зубчатый венец леса.

И маленький тёплый клубок над озерцом меж холмов – Твёржа…

…Снова шаркнул в проушинах железный засов. Мгла вскинул голову, открывая глаза.

– Держи, кощеюшко, – сказал Жёлудь. Он успел снять синий кафтан и колпак с приметным околышем, стоял в обычной одежде, держал в руках небольшую корзинку. – Дружки твои принесли… кувыки перехожие.

По каморе плыл снедный дух. Мгла приподнял рогожку. Кусок пирога, жареная рыба, бурачок пива.

И ещё – глиняная дудочка.

Совсем простая, чтобы в четыре пальца играть.

Оставив соседей, уводивших домой трясущегося, нетвёрдого от слёз Верешка, мирской грамотник Варакса направился было к себе, но столкнулся с кувыками. Хромой, слепой, горбатый и коротышка – все в хороших кафтанах, в полосатых штанах – чуть не бегом торопились в сторону съезжей.

– Быть было худу, да встреча подкрасила! – сразу начал Хшхерше, запыхавшийся не от ходьбы, от волнения. – Люди смутное болтают… Поведай нашему неразумию, что стряслось?

Варакса немало мог рассказать, но такие беседы среди улицы не беседуются. Кувыки потащили грамотника в кружало, даром что «Ружный двор» совсем недавно был для них недосягаемо дорог. Теперь они прозывались уважаемые игрецы, радевшие в гудебной ватаге Галухи. Сегодня вот удостоились сопровождать ход облакопрогонников, отводивших с пути царевича метель и злую тащиху, и не оплошали. Таким всюду рады!

В кружале, за сладкой варенухой, Варакса начал говорить. Он давно отвык от хмельного, поэтому, кончив свою повесть, ткнулся в стол головой. Могучий Некша взвалил грамотника на плечо, чтобы отнести на Отоки. Клыпа повёл слепца, Бугорок понёс книги, а проворный Хшхерше побежал в съезжую с гостинцем для Мглы. Всех четверых снедало странное чувство: это не явь.

В Шегардае ещё кое-кому было тяжко отличать явь от морока. Вредоумная Опалёниха брела в потёмках вдоль ерика, собирая подолом цепкий волчец. Было зябко, но она разучилась замечать холод. Вон там, за поворотом протоки, за углом лабаза, таится злодей, посмевший обидеть сыночка. Настигнув супостата, она обернётся противосолонь, вкоренит безотменное слово. И рассыплется обидчик, и пройдут его стрелы, и черви выпьют глаза. И надёжа-сынок поспешит к ней через мост.

Надо только за угол завернуть…

Опалёниха споткнулась, не устояла и грузно съехала в воду. Откос был крутой, глинистый, по ерику стелился туман. Торговка умиральными рубашечками полезла на берег. Она сопела и дралась, царапая пятернями скользкую землю. Трижды ей почти удавалось выбраться, но всякий раз из воды протягивалось множество детских ручек и стаскивало вытравщицу обратно. Туман густел, плеск в ерике постепенно затихал. Потом вода успокоилась.

Приняв копья, черёдники предутренней стражи, охранявшие съезжую, различили внутри негромкое пение дудочки. Парни удивлённо переглянулись. Что ещё за песни в блошнице, поди, мерещится? Один остался стеречь, второй взял свечной фонарь и пошёл проведать важного узника.

Внутри маленькой каморы было совсем темно, лишь сквозь дверное оконце просачивалось немного света. Лохматый раб в заплатанной гуньке топтался взад и вперёд, будто ломая весёлого. Пробовал попевки, украшал трелями голосницы. Глиняная дудка гудела и ворковала. Щебетала и свиристела по-птичьи. Шептала ветром в куговнике, вздыхала волной, тающей на берегу.

Так радуются только свободе.

Черёдник вернулся к товарищу и на его вопросительный взгляд передёрнул плечами:

– Приплясывает…