Завтрашний царь. Том 2

Третий день на торгу

На третий день опасения воронят, что к ним никто так и не выйдет, сменились обречённой уверенностью.

Уже были куплены краски тёте Надейке, зареченские приправы для Лыкаша, даже вязочка отменных кресал – два себе, прочие на подарки. Уже были отведаны калачи. И даже не только Репкины.

Была тихо стянута с рундука пуховая безрукавка, на которую не хватило бы всех Лихаревых кормовых…

Между тем у Нечая торговля двигалась бойко. Красная соль, изгоняющая плесень, бирюза и частые костяные гребни нравились дикомытам. Нечай грузил на сани праздничные циновки Затресья, тёплые поддёвочки из Кисельни, прятал в сундучок-подголовник клинки булатных ножей – и лишь слегка досадовал, что не успел прихватить знаменитых Пеньковых лыж:

– Знать, Моранушка мне вдругорядь на Коновой Вен путь торит! А всё вы, дети Нетребкины, удачу торговую приманили! Чай, не отяготят ваших саночек подарки во имя Владычицы для давнего друга?

Он собирался кланяться подвоеводе калашников, чтобы проводил хоть до Вагаши. А то и подале. Известно, как падок лихой люд на чужеземный товар!

И только у двоих воронят перед глазами маячил столб, чёрный в каменном гулком дворе. Как ни упирайся – неотвратимо придвигавшийся.

Ещё сутки-другие, и уймётся купилище. Свернут крылья цветные шатры и серенькие палатки, умолкнут горластые зазывалы, остановятся карусели-качели.

И будет бесславное возвращение в крепость. И наказание. А что, похвал ждать? А если письмо очень важное, кабы не растворилась промозглая обитель робуш. Поделом! С простейшим орудьем не совладали!

Воронята уже выкликали заветное слово такими скучными голосами, будто их острожок пропал позноблённым и только они на всём свете остались нести сиротскую память. Языки волдырями, в корень бы не стереть!

Когда становилось невсутерпь, они пытались отвлечься. Вспоминали Жогушку. Его речи про грозного брата, сулившего Чёрной Пятери месть.

– Волос, значит, жарый. И на рожу андарх, – праздно рассуждал Гойчин. – Здесь таких раз, два и…

– А помнишь того, у ристалища? Светел этот, поди, тоже с Ойдригова полку мешанец, они, бывает, через поколения вылезают…

– Не, в Опёнках сильную породу видать. Два сына бровь в бровь, отколь иной затесался?

– Мамка на заезжего молодца загляделась…

Гойчин морщил чистый лоб. Что-то витало. Словцо там, словцо тут… Бисерины катались, выскальзывали. Догадка, подмигнувшая из мальчишеской болтовни, не шла на свет, не давалась.

– В руках, стало быть, всё горит, – сказал Ирша. – Ну, это понятно. Парень дом вёл, за отца лыжи источил.

– Не горит. Живёт, – пробормотал Гойчин. Ему легче соображалось, когда бубнил вслух.

– Это у них говоря такая.

– Не. – Гойчин всё ловил чужой смысл.

Ирша фыркнул:

– Сухая ветка в руках цвет даёт?

– О том гадаю.

– Спросим, что ли, мальца?

Гойчин мотнул головой. Длить знакомство было нельзя. Ни к чему, чтобы маленький гусляр их запомнил. Вычленил в пёстрой веренице торжан.

Они справляли малую нужду за плетнём, у отгороженной ямы, когда сзади прозвучал властный голос:

– Эй, недоросли!

Воронята подпрыгнули, оборачиваясь. Кое-как сдержали ладони, метнувшиеся к ножам.

На оплывшей горке песка, вынутого при рытье ямы, стоял купец. Не самый нарядный, просто из тех, по ком сразу видно – весь торг скупит, если захочет. До тла проконается на гусиных боях – и не дрогнув восстановит богатство. А за облюбованным товаром сиганёт с края земли и всех чертей там разгонит.

Он властно позвал:

– А ну, идите-ка сюда, чада Нетребкины.

Орудники сперва пошли, потом начали думать: а надо ли слушаться. Этот человек был явно привычен, чтоб ему отвечали, коли спросил. Воронята опасливо приблизились. Замерли, как шкодные робуши перед державцем.

– Вижу теперь: слава Матери не минуется.

В голосе звенела насмешка, но взгляд сверлил. Ребята сдёрнули шапки:

– На то воинский путь, чтобы матерям оборона была.

А у самих головы шли кругом и ноги не ощущали земли, и даже тучи как будто приподнялись, допуская в мир больше света. Купец вдруг спросил:

– Узнаёте?

Воронята снова насторожились: с какой стати им его узнавать? А он уже с открытой издёвкой глянул на двоих недоумков. Что-то слегка изменилось в лице… и на миг они вдруг узрели вора Трясаву, готового жаловаться и ныть. Вот дела! – мелькнул и пропал!

«Никогда нам такими не стать», – запечалился Гойчин.

«Когда-нибудь мы станем такими», – понадеялся Ирша.

– А то бы я вам, дуралеям, запросто объявился, – идя с ними прочь от нужника, продолжал купец. Жизнь под вечной личиной не легка и не радостна, тут ухватишь случай разговориться с братьями по котлу, пускай желторотыми. – Испытать надо же? Думаю, увидят меня? Увидели. Следом пойдут? Пошли. Скрутят? Скрутили… Ну да ладно. С чем господин наш Ветер за тридевять земель прислал?

Свет вновь придавило тёмными тучами. Орудники отвели взгляды:

– Он… отец наш сподобился поцелуя Владычицы…

Тайный моранич даже остановился, всё купецкое ухарство разом померкло.

– Вот же притча-невстреча!.. Сказывайте.

Ирша полез рукой в пазуху:

– Тут письмо…

Купец взял крохотный тул, но велел:

– Вашу повесть слышать хочу.

Речь держал Гойчин. Повествовал как есть, а куда денешься? Стало быть, привели отступника на расспрос, а Ворон взмутился. Дружка спрятал, сам в убёг бросился. Учитель со старшими в погоню… а на раскате…

– Помню я тот раскат, – проворчал сокровенный сиделец. И поддался чувству. – Кто теперь великий котляр? Не Лихарь же?..

– Он нашего господина с перебитой спиной обратно привёз и при нём сидел безотлучно. Отец наш перед смертью его на учительство благословил.

Купец кивнул, примериваясь, применяясь.

– А стенем ныне кто? Хотён?

– Хотён…

Гойчин потел, выверяя каждое слово. Ирша смотрел на поясной кармашек купца, где исчезло письмо. Что же они с побратимом доставили на Коновой Вен? Не нож ли под вздох весёлому Жогушке? И мужу с пронзительным взглядом, что стал ему за отца? И что делать, если вдруг так… и можно ли что-нибудь сделать…

– Добро, – сказал купец. – Ответ завтра возьмёте.

– Господин… – осмелел Гойчин. – Ты часто говоришь «вот же». И… Трясава-вор говорит. Неладно…

Сиделец усмехнулся:

– А я ждал, заметишь ли.