Завтрашний царь. Том 2

Младший брат

На другой день воронята вновь топтали купилище, к месту и не к месту поминая баснословный Нетребкин острожок. За ночь единоверец не объявился, и в мысли орудников неотвратимо вползала тень неудачи.

– Разминёмся с сидельцем, модеть нам в покаянной, – начал вздыхать Гойчин.

Ирша пожал плечами:

– Ну и отсидим. Впервой, что ли?

– У столба не встать бы…

– Дядя Ворон, поди, стоял. И нам за честь будет.

Ирша старался говорить твёрдо. Ну правда, с чего Лихарю их казнить? Где они ему здешнего моранича добудут, если сам навстречу не выйдет?.. Свой урок воронята честно исполнили. Торожихи достигли. Заветное слово на торгу выкликали. А дальше – милость Владычицы!

Всё верно. Но стоило вообразить пустой взгляд Лихаря, и разумные доводы обращались в ничто.

– Совсем не убьёт, – хорохорился Гойчин. – Кто ему полезет с Наклонной снег сбрасывать?

Довод был так себе. Оба знали – новый учитель не очень-то опечалится, если в проходе под башней кого-нибудь обвалом прибьёт.

– И к бабе Шерёшке за глинами, – поддержал Ирша.

– Да. Кроме нас кто приди, ухвата отведает.

Вот и вся их уверенность. Куржа на ветру.

Гойчин озирался, обшаривал людское скопище взглядом.

– Спросить, что ли, где твёржинские стоят?

– Не, – нахмурился Ирша. – Дядя Ворон скомороха в Шегардае без расспроса сыскал. Что ж мы, стан целой деревни на купилище не найдём?

– Найдём, – кивнул Гойчин. – У нас в Нетребкином острожке знатые следопыты живут!

Красный ряд, оправдывая название, цвёл радугой. Алые, синие, зелёные, рыже-бурые ткани! Мотки пряденой шерсти – пиршество глазу! Мораничи успели привыкнуть к дикомытским ярким одеждам, но рундуки прямо кипели. Некоторое время воронята просто глазели, не в силах насытиться. Потом Гойчин сказал:

– Спросить надо.

– Да мы без расспроса…

– Я о том, что вдруг вапы пестроцветные у кого купить можно. Для тёти Надейки.

Надейка уже поклонилась Лихарю неотличимым списком «Великой Стреты». Грозный источник едва глянул на заглавный лик, то ли царский, то ли свой собственный.

Минул взором наследника.

И долго не отрывался от молодых лиц Инберна с Ветром, чтобы наконец приказать: «Теперь отца нашего рисуй. Во славе!» Что это значило, Надейка не посмела спросить. Когда уходили орудники, она живмя жила в книжнице, постигала образы моранских святых. Страшась, готовила берестяные наброски Лихарю на выбор…

Воронята решали, куда первее идти спрашивать краски, к гончарам или к ткачихам, когда из-за тумана, со стороны ближних левад, долетел истошный рёв оботура. Глубокий трубный зык было не спутать. Это полошился черныш, накануне отдавший ристалище.

– Эк заходится, – сказал Ирша. – Нешто хозяин со зла прирезать решил?

– Да ну, – вслушался Гойчин. – Кто в дальнем пути доброго тягача режет? Да прямо в загоне, чтобы другие взбесились?

Оба понимали толк. В Чёрной Пятери им случалось забивать коз.

– Со зла и не такое творят…

– Под горячую руку, оно понятно. А сейчас-то?

Оботур всё надсаживался.

– Вдруг хозяин взял того бурого прикупил, прежний не нужен стал? – предположил Ирша.

Гойчин снова прислушался:

– Быка одним ударом валят, чтобы не понял. А этот блажит, точно с живого шкуру дерут!

Орудники переглянулись, встревожились, пошли смотреть.

Оказалось – не зря. Пока шли в тумане, навстречу метнулся мальчишеский голос:

– Люди, люди добрые! Помогите!..

Воронята молча сорвались на бег.

Может, у края купилища ещё кто-то услышал, но они подоспели первыми.

Серые, гнедые, соловые оботуры скучились в отдалении, тревожно выставляя рога. Лишь большой чёрный бык топтался сам по себе. И ревел взахлёб, крутясь возле тела, распластанного на земле. Человек лежал кверху лицом, торчала рыжая борода. Его пытался тормошить темноволосый мальчишка. Когда воронята выбежали из тумана, отрок набирал воздуху для нового крика, но при виде подмоги обрадованно умолк.

Орудники махнули через забор.

Ирша перехватил встревоженного, готового обозлиться быка. Гойчин поспешил к рыжебородому, в лекарском деле на него было больше надежды. Мужчина дышал часто и надсадно, в груди хлюпало.

– Если что, я… – суетился юный дикомыт. – Может, водицы доставить? Молока? Я живой ногой…

– Нет! – дружно рявкнули воронята.

– А то пива?..

Гойчин хотел прогнать местнича, вскинул глаза, узнал в испуганном парнишке вчерашнего гордого гусляра.

– Помогай!

Вместе они приподняли возчика, тот сразу задышал легче. Гойчин понял, что не ошибся. Быстро сняв с рыжебородого кушачок, он перетянул ему ногу возле самого паха. Закрутил вдетым в ножны ножом. Мальчик держал обмякшего мужчину за плечи. Ирша протягивал верёвку, снятую с рогов оботура. Гойчин сомкнул второй жгут. Бык тыкался носом Ирше в плечо, мычал уже не зло, жалобно. Чаял утешения от уверенного человека. Ирша потянул его за ухо:

– Ложись, маленький! Ложись!

Черныш потоптался, повздыхал, надумал послушаться, подогнул колени. Гойчин с пареньком прислонили рыжебородого к большому мягкому боку.

– Беги к стряпным бабам! – велел Гойчин дикомыту. – Ушат пусть несут, да побольше! С горячей водой!

– Скамеечку захвати, – добавил Ирша.

– И скалки пирожковые! Две!

– А…

– Живо беги!

Мальчишка удрал во все ноги. Гойчин вновь взялся за больного, стал мять ему кончик носа, верхнюю губу, подбородок. Гнездарь дёрнулся. Застонал, медленно оживая. Было слышно, как юный гусляр спорил с бабами, те вначале отмахивались. Потом раздались ещё голоса: на крик мальца приспели калашники. Споры мигом затихли, два парня и девка приволокли дымящий ушат. Гойчин уже стащил с возчика поршни, белые босые ступни нырнули в горячую воду. Пока просовывали скалки вместо ножен с ножами, народу кругом стало тесно. Зарёванная баба кинулась тормошить мужа:

– На кого малых детушек покида-а-аешь…

– А ну, унялась! – Девка-калашница была невзрачная подле грозных парней, но осадила так, что вой прекратился.

Кругом собрался народ. Ирша заметил вора Трясаву, скрытно погрозил кулаком: я те вздумаю у добрых людей, сошедшихся на помощь беде, кошели подрезать! Крадун благочестиво завёл глаза. Да как такое подумали, да как можно!

– Дорога, знать, нелёгкая выдалась, – объяснял Гойчин калашнице. – Ещё на ристалище проконался… сердечко-то и зашлось. Мы ему облегчение сотворили. В себя вернётся, пускай оботура благодарит да мальца горластого.

Девка понятливо кивала. Она выглядела решительной и сметливой. Воронята по-тихому отступили, двинулись прочь. Вновь обходить купилище, провозглашать заветное слово там, где ещё не бывали.

Обоих потряхивало. Пока уговаривали быка и вертели жгуты, было не до мыслей о неудаче. Зато теперь догнал запоздалый испуг, и руки, не занятые делом, едва могли подвязать к поясам ножны.

– Малого подождём, – вспомнил Ирша. – Тоже, поди, труса набрался, небось мамку обнимать побежит.

– Побежит, – согласился Гойчин. Он смотрел в пустоту, перед глазами плавала рыжая борода на белом лице.

Ирша угадал. Парнишка, более ненужный среди опытных взрослых, скоро выскочил из тумана. Встрёпанный, глаза шалые.

– А ты молодец, славнучек, – сказал Ирша.

Тот смутился:

– Я что… Орал с перепугу.

– Без того бы люди не натекли, – сказал Ирша.

– Мы тебя вчера ещё слышали, заслушались, – сказал Гойчин. – Голосистые вы тут, за Светынью.

Мальчик доверчиво похвалился:

– Мне на торгу петь от матушки дозволено. От Равдуши Опёнушки.

Странно было видеть его. Казалось, наставник, совсем не погибший, лишь сбросивший десяток прожитых лет, вот-вот подмигнёт впрозелень голубым глазом. Бросит притворство, велит сказывать, ладно ли без него живёт-может Чёрная Пятерь.

– Тебя, славнучка, люди каково хвалят?

– Жогом, – расправил плечи юный гусляр. – Из Твёржи мы.

– Пойдём проводим тебя, пока матушка не хватилась, – предложил Ирша.

Гойчин добавил:

– Поклонимся, чтоб не бранила.

Жогушка улыбнулся:

– А не станет бранить. Детница она, дома пестуется.

– Так ты отцу помогаешь? А праздный ходишь почто?

– Мы с отцом богоданным лыжи вывезли. Расторговались уже.

Ирша недоумённо нахмурился. Всё же здешняя говоря не только оканьем отличалась. В Левобережье богоданным отцом призяченный мог назвать тестя, но какой тесть у безусого?

Гойчин тоже замолк. На самом деле он лишь тут перестал ждать тайного знака, уверившись – не с Вороном говорит, воскресшим в теле юнца.

– Оно видно, что с богоданным, – опасливо проворчал Ирша. – Правский отик, пожалуй, пустил бы одного в рядах шастать…

Жогушка рассмеялся беспечно:

– Где ж одного! Мне все калашники братья.

– И сестра есть, – поддразнил Гойчин.

– То наша Полада! – с немалой гордостью пояснил мальчик. – Затресских она. Сватали, не пошла. Светелка решилась ждать, а дотоле с нами сестрицей.

Орудникам Чёрной Пятери дела не было ни до девки Полады, ни до какого-то Светелка. Их давно приучили отделять главное.

– С вами, значит, – улыбнулся Ирша. «А не соплив ты, поршок, с молодыми орлами в небе ширять?»

– Нет дружины без загусельщиков, а нас двое, – принялся раскладывать Жогушка. – Небышек в Затресье своём, а я в Твёрже, при воеводе Гарке.

– И в походы ратные? – не поверил Ирша.

– Нет пока, – отвёл глаза Жогушка. И вскинулся. – Мне братище наказал с отцом богоданным лыжи источить, женство оборонять, малых на крыло ставить! Вот поставлю…

«Братище? Братище!»

– Объясни нашему неразумию, – попросил Гойчин. – У нас в Шегардайской губе мужи отцом богоданным…

Жогушка засмеялся:

– Тестя, слыхано! А у нас приёмного величают. – Шмыгнул носом, подумал, важно добавил: – Хотя, если что, у меня и суженая есть, вот.

– Ишь как…

«Это чтоб в котёл силком не свели, как дядю Ворона? Женатому на воинском пути не рука…»

– Мне, – расхвастался Жогушка, – дядя Мозолик в Кисельне по обету девку родил. Как во все лета войдёт, её посягну.

Всё это было ново и любопытно, только… мимо орудья. Воронята преступно тратили время, отпущенное гулять по рядам с заветным окликом на устах.

Однако был ещё иной долг, превыше даже Лихарева приказа.

– Братище, говоришь, – задумчиво произнёс Ирша.

– Умён старший брат, чей завет младшему – дому опорой быть, – поддержал Гойчин. – Поведай про него.

Жогушка надулся от гордости:

– Такого брата ни у кого нет! Он преподобные ирты и лапки верстать наторел! Летами как вы был, а на купилище за его лыжи дрались!

Орудники неволей припомнили: в Чёрной Пятери дядя Ворон поновлял лыжи, даря им скорость и крепость. Верно, скучал по дому, по ремеслу… по братёнку. Хотя никогда об этом не заговаривал.

– И песни пел, как ты? – жадно подтолкнул Ирша. – Голосом дивным?

Гойчин тоже не сдержал языка:

– Как ты, в гусли играл? Или, может, дудку больше любил?

– Брат – гусляр, каких нету! – засиял маленький дикомыт. – Его дед Игорка учил, а он уж меня! У него гусли живыми голосами поют! Хворых на ноги ставят, робких смелыми претворяют, слабых за победой ведут!

«Это про кого сказ-то?» – переглянулись орудники. А Жогушка вытянул руку: