Завтрашний царь. Том 2

Дав шествию хорошую выпередку, Верешко поставил тележку и переулком побежал на Полуденную. Проход был такой ширины, что плечи приходилось нести боком, иначе оботрёшь со стенок всю слизь. Звался же переулок Горбоватым за то, что вёл круто вверх, попирая остатки какой-то стены, рухнувшей в Беду. При выходе на Полуденную старую стену частью разобрали, оставив подобие лестницы.

Славное место для любования святым торжеством!

Одолев переулок, Верешко с огорчением убедился, что не он один был такой умный. На обломанные ступени уже втиснулась ватага юнцов. Впрочем, всё это были знакомцы, соседские ребята с Третьих Кнутов. Дети санника Вязилы, шерстобита Мирана, красильщика Гири, ещё иных уличан. Повезло! Чужие бы выгнали и холку намяли. Свои охотно подвинулись, дали местечко: они-то собирались любоваться уже по второму разу. Верешко сел и с наслаждением выдохнул. Дальше пусть что угодно, а кусочек праздника он себе ухватил.

По двое пробежали храмовые служки, разгоняя зевак:

– Поди, поди прочь!

«Урвал, как украл… да пускай!»

В дальнем пути не страшно заблудиться,
В тёмной ночи, где меркнет всякий свет,
Тропку укажет нам закон Царицы,
Звёздным письмом начертанный завет…

Согласное пение слышалось уже за углом, когда везение кончилось.

– А ну, брысь, мальга!

Подростки трепыхнулись стайкой вспугнутых пичуг. Верешко, как и все, смотрел в сторону, откуда вот-вот должны были появиться жрецы, а надо было – в другую. К ступеням переулка гурьбой подвалили детинушки в хороших кафтанах, расшитых жёлтым по бурому. Нарагоничи!

В другое время ребятня сорвалась бы с насиженного места без звука, частью из вежества, частью из страха, но сейчас уступать было слишком досадно. Ведь вот уже он, ход жреческий, уже показался!

– Нешто повторить? – удивился ватажок боярских людей.

Не тратя ни мгновения даром, поймал за рукав ближайшего паренька, сдёрнул с насеста. Тут уже подростки брызнули врассыпную. Верешко вскочил вместе со всеми, но оступился, промешкал унести ноги. Ворот рванула могучая пятерня. Мелькнула ухмылка на широком медном лице, светлые брови, голубые глаза с маленькими зрачками… и Верешко полетел кувырком, не зная верха и низа. Уличная мостовая встретила тяжёлым жёстким ударом. Верешко потерял шапку, зашиб голову и плечо, вскинулся на четвереньки, близко увидел метущую бахрому жреческой ризы и, как был на карачках, метнулся абы куда. Вкатился под ноги людям, жавшимся у стены…

Позоряне подались от него прочь, толкая друг дружку.

Верешко начал подниматься. Кругом волнами разбегалась странная тишина, смолкло пение, оборвались голоса, даже шествие замялось на месте. Верешко различил ступени Горбоватого переулка и заново ухнул в пустоту, потому что ступени были на одной стороне улицы, а сам он стоял на другой.

«Неправда. Не может быть. Не со мной…»

Жрецы, шагавшие торжественным ходом, стояли скучившись, не смея пересечь едва видимый след, оставленный падением мальчишки. Держали на полотенцах резной образ Владычицы, чьё точное подобие глядело с Последних ворот. Лица, одежды, хоругви в глазах перепуганного Верешка смазывались, сливались. Ярок и резок стоял лишь Люторад – впереди, отдельно от всех.

На его лице, всегда полном грозного благочестия, мгновенное потрясение и растерянность сменились гневом… вспышкой наития… догадкой… и наконец – озарением.

– Славься, Владычица! – на всю Полуденную раскатился зычный голос, привычный к храмовым сводам. – Твоей правде верим неколебимо! – Сын святого раскинул руки, обращаясь к народу справа и слева. – Некрепкие, суеверные люди, оставьте пустую боязнь! Или мните, будто Правосудной, вышедшей осенить снег под полозьями царских саней, попереченье смертного способно перебить путь? Удачу отнять?

Верешко слушал, по-прежнему отказываясь вместить мысль, что это взаправду, это о нём. «Нет… нет…»

– Владычица Правосудная не смущается, не колеблется, но знамения посылает верным своим! – продолжал Люторад. – Узрите святотатца хуже убийцы, кем город очистится! Долго мы гадали, но вот уже явлена воля вышняя!

Верешко дёрнулся с места. Всё равно куда, лишь бы…

Взгляд жреца, полный сурового торжества, отнял волю.

Встали кругом храмовые служки, крепко взяли за плечи, за локти…

– Не задержится святой ход Матери нашей! – вдохновенно прогремел Люторад. Сорвал с плеча плащ старинной парчи, широко метнул на мостовую, прикрывая хулительный след. И первым шагнул дальше, возобновляя хвалу, прямой, гордый и правый.

Там, где личины заменяют лица,
Где незнакома гордыня со стыдом,
Не заплутает верящий Царице,
Ждёт его радостный материнский Дом…

Верные устремились за сыном святого, топча разостланную парчу, всячески избегая осквернённых камней. Минуется шествие, уйдёт за угол Царской, и тогда плащ подберут. Вернут ли моранскому храму, показывать в память нынешней притчи? Порвут ли сотнями жадных рук, растеребят, выхватывая по ниточке? Ввадятся продавать из-под полы сперва подлинные клочки, потом просто схожие?