Завтрашний царь. Том 2

А вот чего в святом храме не имелось, так это изваяний и алтарей. В середине каменного обода плескала вода, и в том была великая правда. Здесь Морской Хозяин принимал подношения, здесь являл себя людям – то радужным отблеском чешуй, то неторопливой тенью, кружащейся в глубине…

Сегодня, введённая через морские ворота, под сводами храма стояла царская сойма. Разубранная, как невеста, с поднятым парусом, с вёслами, выпущенными за борт.

Жрецы пели хвалу за хвалой. Славили Воркуна Кияныча. Звали на почестный пир. Преломить хлеб, дать благословение сойме.

Молодой Радослав Радиборович с двоими ближниками скучал возле дедовских приношений. Таков храм. Небось для кормщиков, стоявших с непокрытыми головами по обе стороны благочестного, время шло незаметно. Если же душа отнюдь не рвётся лететь чайкой под своды, если помыслы вьются по-над ручьём, выбегающим из Дикого Кута… стерпеть долгое моление никакой моченьки нету.

Тешило только чувство, что сегодня всё непременно получится. Клятый раб промешкает в плавнях. Сядет передохнуть. Больную ногу вытянуть опричь хозяйского глаза. Увидит маячное пламя, потянется домой. Как раз достигнет ручья.

А там – кричи, не кричи, безголосый.

Никто помощи не подаст.

Молодецкой забаве не помешает…

Откуда уверенность? А чутьё на удачу. Родовой талан, прежде батюшкин, теперь его, Радослава.

«В свой срок и Верешка, кобеню, высторожим… Поди, без него Малюта свой дом недолго удержит. Только не спешить, чтоб лишнего никто не болтал. Сегодня всему начало положим…»

Люди по краю хода ожили, стали складывать руки в священном знаке Морского Хозяина. «Уж не моим ли думам ответ?» Радослав всмотрелся за край. Свет множества огоньков пронизывал воду, рождая зыбкие бегучие переливы, зеленоватые тени.

Пение стало громче.

Оттуда, где тени сливались в сплошную колеблемую завесу, медленными кругами всплывало что-то вроде большого бревна. Дух Воркуна, пришедший в облике великой таймени, посолонь огибал пятно света, даруя царской сойме благословение.

Никто сегодня не хватится хромого раба, ушедшего в Дикий Кут резать кугу, не выбранит за безделье. Нынче вечером молодому хозяину допоздна бегать с тележкой, развозить праздничное угощение. А старый хозяин, чего доброго, вовсе ночевать не придёт. Когда ж ему отдохнуть от дел бесконечных, как не в день, когда весь город гуляет?

Пламя на храмовой башне полыхнуло бешеным ликованием, заставив светиться купол тумана, висевший над Шегардаем. Озарилась каждая улица, каждый задворок, а уж видно было, наверно, по прежним берегам Воркуна, спавшим в многолетним снегах.

Если верить людских россказням, так когда-то от маленькой свечки всей глыбой пылал Огненный Трон…

В зарослях, где выбирал стебли Мгла, стали видны прожилки на листьях и шипы на спинах мальков, юривших в прозрачной воде, а фонарик, разгонявший сумерки, перестал отбрасывать тени. Постепенно пламя успокоилось, выровнялось. Ночь вернула свои права, лишь прямо над храмом туман продолжал рдеть, освещая часть плёса и край Дикого Кута. Заметно было, как текучие серые пряди шарахались от огня, поднимались выше, истаивали.

Маленьким острым ножичком Мгла неторопливо срезал ещё несколько куговин. Увязал всё добытое колючей верёвкой, свитой из шерстяных очёсков. Положил под кустом, влез на загодя облюбованный камень и стал смотреть.

Он видел, как отделялись от храмового причала длинные тени лодок, каждая с огоньком на носу. Мгла тщательно пересчитал огоньки. Так и есть. Удаляясь из круга яркого света, одна лодка погасила фонарь.

Кощей неторопливо слез с камня. Мотнул головой, повёл плечами, пустил волну сухожильными тяжами, мышцами – подъёмными, поворотными, отворотными. Из руки в руку, потом от шеи вниз, до ступней. Подобрал куговую связку и побрёл хорошо знакомой тропинкой.

Радослав нетерпеливо вглядывался вперёд.

«Давно след бы тебе, батюшка, от дел удалиться. Жил бы сейчас, не тужил. Глядишь, женил бы меня, внуков уселся ждать…»

Впереди лежал тёмный берег Дикого Кута.

«Смотри теперь из-за Смерёдины, как я посягну, на что ты не решился. Дом валяльщика за гроши либо вовсе задаром. А после…»

Всё же благословение соймы что-то стронуло в мире, изгнало дрёму, повисшую над Воркуном. После небывало тихого дня заново пробудился ветер. Потянул с севера, погнал волну, через борт стало плескать.

Мечтам всё же лучше предаваться в домашних покоях, после трапезы, на тюфяках. Может, не так уж не прав был отец, говоривший: мечты привязываются от праздности. Когда ум занят и руки при деле, не до бредней пустых!

Радослав завозился, решительно прогоняя лишние думы. Руки легонько подрагивали. Зачем лезла в память та глупая неудача на Ойдриговом Опине? Расплошка на Веретейной ворге, когда пришлось бежать от черёдников?..

«Да чтоб по третьему приступу и мимо опять? Небываемо. С третьего удара и под дождём огонь высекается. Дважды прощают, по третьему карают…»

Лодка тихо вползла в ручей. Между плотными камышовыми стенами сразу перестало качать. Потом смолёное днище мягко въехало в ил.

– Ступай, следы глянь, – махнул Радослав младшему Карасёнку.

Королобый не годился в совет, зато следопыт был, каких поискать. Зверьё разумел. Людей дубиной охаживал, как рыбу острожил. Глаз не моргнёт, живчик не дёрнется… Менёк живо окрутился в рогожи – и только мелькнул, тая в сумраке, хвост жёсткого плащика.

Круг в тучах шаял живыми углями.

Радослав, Хвалько Опалёнич и Кокша взялись уже без спешки сворачивать крашеные порты. Каждый раз, принимая лик обизорника, Радослав как будто менял… нет, не кожу. Чувство было глубже, острей. Когда-то оно пьянило, теперь стало привычкой. Оборотень накидывает кудлы, становится зверем. Вздевший рогожу отрекается от людей. Покидает свой род, сословие и закон. Радослав мог надеть берестяную хухоль, мог снять, в том была его самобытная воля. У всех жизнь одна, у окрутника две. Одна скучная, другая закатистая.

Гуляй изба по горнице, сени по полатям!..

Зашибному веселью никто не указ!

Тихо вернулся Менёк, серой тенью выткался из тумана. Молча кивнул. След у ручья сомнений не вызывал. Раб валяльщика мешкал где-то в зарослях.

– Не зря облачались, – пробормотал Радослав и пальцем со снятым колечком ткнул в Хвалька. – Лодку посторожишь.

Вдович надулся. Лодка и так никуда не денется, а забава мимо пройдёт! Опять, хотя шея у него давно уже не болела!.. Однако слушать вожака обизорники клялись на крови, и Хвалько смолчал. Против такой клятвы из-за ерунды переть не рука.