Империй. Люструм. Диктатор

Итак, мы с грохотом проделали долгий путь до виллы Помпея. По дороге нам встречались кучки людей с оливковой кожей, в широких заморских одеяниях, которые обучали зловещих желтоватых борзых с остроконечными ушами, так любимых египтянами.

Птолемей ожидал Цицерона в атриуме, вместе с Помпеем. Фараон был низеньким, пухлым, гладким и смуглым, как и его придворные, и разговаривал настолько тихо, что человек невольно подавался вперед, желая уловить слова. Одет он был, как римлянин, в тогу.

Цицерон поклонился и поцеловал фараону руку, после чего меня пригласили сделать то же самое. Надушенные пальцы Птолемея были толстыми и мягкими, как у ребенка, но я с отвращением заметил обломанные грязные ногти. Из-за фараона застенчиво выглядывала его юная дочь, сложившая на животе руки с переплетенными пальцами. У нее были огромные, черные как уголь глаза и ярко-красные накрашенные губы — маска лишенной возраста шлюхи, хотя ей было всего одиннадцать… Во всяком случае, так мне теперь кажется, хотя, возможно, я несправедлив, на мою память влияют позднейшие события — ведь это была будущая царица Клеопатра, причинившая Риму столько бед.

Как только с любезностями было покончено и Клеопатра удалилась вместе со своими служанками, Помпей сразу перешел к делу:

— Убийство Диона угрожает поставить в стеснительное положение и меня, и его величество. В довершение всего Тит Копоний, у которого гостил Дион, и Гай, брат Тита, выдвинули обвинение в убийстве. Конечно, все это смехотворно, но отговорить их мы явно не сможем.

— А кто обвиняемый? — спросил Цицерон.

— Публий Азиций.

Мой хозяин помолчал и наконец вспомнил:

— Один из твоих управляющих?

— Он самый. Именно поэтому мое положение становится стеснительным.

Цицерону хватило душевной тонкости, чтобы не спрашивать, виновен Азиций или нет. Он рассматривал вопрос исключительно с точки зрения права.

— Пока дело не закрыто, — сказал он Помпею, — я бы настоятельно советовал его величеству отъехать как можно дальше от Рима.

— Почему?

— Потому что на месте братьев Копониев я бы первым делом позаботился о том, чтобы тебя вызвали в суд для дачи показаний.

— А они могут такое сделать? — спросил Помпей.

— Они могут попытаться. Чтобы избавить его величество от затруднений, я бы посоветовал ему находиться далеко отсюда, когда вызов доставят, — по возможности, за пределами Италии.

— Но что насчет Азиция? — спросил Помпей. — Если его сочтут виновным, все это примет скверный для меня оборот.

— Согласен.

— Тогда нужно, чтобы его оправдали. Надеюсь, ты возьмешься за данное дело? Я бы расценил это как одолжение с твоей стороны.

Цицерону очень не хотелось этого. Но триумвир настаивал, и в конце концов Цицерон, как всегда, уступил.

Перед нашим уходом Птолемей в знак благодарности преподнес Цицерону старинную статуэтку павиана, объяснив, что это Хедж-Ур, бог письменности. Вещица показалась мне очень ценной, но хозяину она страшно не понравилась.

— Зачем мне их жалкие, дикарские боги? — пожаловался он мне после и, должно быть, выбросил ее, потому что я больше никогда ее не видел.

Позже Азиций — обвиняемый — пришел, чтобы повидаться с нами. Раньше он был стоял во главе легионера и служил с Помпеем в Испании и на Востоке. Судя по его виду, этот человек был вполне способен на убийство. Он показал Цицерону присланную ему повестку. Обвинение заключалось в том, что управляющий Помпея посетил рано утром дом Копония с поддельным письмом-представлением. Дион как раз вскрывал его, когда Азиций выхватил маленький нож, спрятанный в рукаве, и пырнул пожилого философа в шею. Удар не убил Диона на месте, и на его крики сбежались домочадцы. В повестке говорилось, что Азиция узнали прежде, чем тот убежал, потрясая ножом.

Цицерон не стал спрашивать, как все было на самом деле. Он лишь сообщил Азицию, что главная надежда на оправдание — хорошее алиби. Кто-нибудь должен клятвенно заверить, что находился с ним во время убийства. При этом чем больше найдется свидетелей и чем меньше они будут связаны с Помпеем (или, если уж на то пошло, с Цицероном), тем лучше.

— Это не так уж трудно, — сказал Азиций. — У меня как раз есть товарищ, известный плохими отношениями с Помпеем и с тобой.

— Кто же это? — спросил Цицерон.

— Марк Целий Руф, которому ты покровительствовал.

— Руф? А он как замешан в этом деле?

— Какая разница? Он поклянется, что я был с ним в час, когда убили старика. И он теперь сенатор, не забывай, — его слово имеет вес.

Я почти не сомневался, что Цицерон велит Азицию найти себе другого защитника, так велика была его неприязнь к Руфу. Однако, к моему удивлению, он ответил:

— Очень хорошо. Скажи ему, чтобы он пришел повидаться со мной, и мы сделаем его свидетелем.

После того как Азиций ушел, Цицерон спросил меня:

— Руф ведь близкий друг Клодия? Разве он не живет в одном из его домов? И если уж на то пошло, разве он не любовник его сестры, Клодии?

— Раньше наверняка был им, — кивнул я.

— Так я и думал.

Упоминание о Клодии заставило Цицерона призадуматься.

— Итак, что же движет Руфом, когда он предлагает алиби доверенному лицу Помпея?

В тот же день, попозже, Руф явился к нам. Ему исполнилось двадцать пять лет, и он был самым молодым сенатором и часто выступал на судебных заседаниях. Было странно видеть, как он с важным видом входит в дверь, облаченный в сенаторскую тогу с пурпурной каймой. Всего пять лет назад этот молодой человек был учеником Цицерона, но потом отвернулся от бывшего наставника и в конце концов победил его в суде, выступив обвинителем против Гибриды — соконсула Цицерона. Цицерон мог бы простить ему это: ему всегда нравилось наблюдать, как ученик становится видным защитником, — но дружба Руфа с Клодием была слишком большим предательством. Поэтому он крайне холодно поздоровался и притворился, что читает свитки, пока Целий Руф диктовал мне свои показания. Однако Цицерон, по-видимому, внимательно прислушивался: когда Руф рассказал, как принимал у себя Азиция в час убийства, и сообщил, где именно на Эсквилине стоит его дом, Цицерон вскинул глаза и спросил:

— Но разве ты не снимаешь жилье у Клодия на Палатине?

— Я переехал, — небрежно ответил Марк Целий, однако голос его был чересчур беспечным, и Цицерон сразу это заметил.

— Вы с ним поссорились, — показав пальцем на бывшего ученика, сказал он.

— Вовсе нет!

— Ты поссорился с этим дьяволом и его сестрицей из ада. Вот почему ты делаешь одолжение Помпею. Ты всегда был никудышным лгуном, Руф. Я вижу тебя насквозь так ясно, словно ты сделан из воды.

Целий засмеялся. Он был очень обаятельным: говорили, что это самый красивый юноша в Риме.

— Похоже, ты забыл, что я больше не живу в твоем доме, Цицерон. Я не должен отчитываться перед тобой, с кем я дружу, — нахально заявил он и легко вскочил на ноги. Он был не только красивым, но и очень высоким. — А теперь — всё. Я обеспечил твоему подзащитному алиби, как меня попросили, и наши дела закончены.

— Наши дела будут закончены, когда я об этом скажу! — весело крикнул ему вслед Цицерон.

Он не потрудился встать, когда гость уходил.

Я проводил Руфа из дома, а когда вернулся, Цицерон все еще улыбался.

— Именно этого я и дожидался, Тирон, Я чувствую, он поссорился с теми двумя чудовищами. Если это так, они не успокоятся, пока не уничтожат его. Нам нужно навести справки в городе. Тайком. В случае надобности дадим деньги соглядатаям. Но мы должны выяснить, почему он покинул тот дом!

Суд над Азицием продолжался ровно один день. Слово нескольких домашних рабов против слова сенатора — так выглядело дело; выслушав показания Руфа под присягой, претор велел вынести оправдательный приговор. То была первая из многих судебных побед, одержанных Цицероном после возвращения, и вскоре он стал нарасхват, появляясь на форуме почти каждый день, как и во времена своего расцвета.

В Риме все охотнее прибегали к насилию, и поэтому его услуги требовались все чаще. Бывали дни, когда суды не могли заседать из-за большого риска. Несколько дней спустя после того, как на Цицерона набросились на Священной дороге, Клодий и его приверженцы напали на дом Милона и попытались его поджечь. Гладиаторы Милона отбросили их и в отместку заняли загоны для голосований, тщетно пытаясь помешать Клодию избраться эдилом.

В этом хаосе Цицерон углядел благоприятную возможность. Один из новых трибунов, Канний Галл, предложил народу закон, гласивший, что Помпей в одиночку должен вернуть Птолемею египетский трон. Этот закон настолько взбесил Красса, что тот заплатил Клодию за устройство выступлений против Помпея. И когда Клодий в конце концов победил на выборах и стал эдилом, он пустил в ход свои полномочия судьи, чтобы вызвать Помпея для дачи показаний в деле, которое сам Клодий возбудил против Милона.

Слушание проходило на форуме перед многотысячной толпой. Я наблюдал за ним вместе с Цицероном. Помпей Великий поднялся на ростру, но едва он начал, как сторонники Клодия принялись заглушать его пронзительным свистом и медленными рукоплесканиями. Помпей проявил своего рода мужество, просто опустив плечи и продолжив читать, хотя никто не мог его расслышать. Это продолжалось час или больше, а потом Клодий, стоявший в нескольких шагах от ростры, начал всерьез натравливать толпу на Помпея.

— Кто морит людей голодом до смерти? — закричал он.

— Помпей! — заревели его сторонники.

— Кто хочет отправиться в Александрию?

— Помпей!

— А кто должен туда отправиться, по-вашему?

— Красс!

У Помпея был такой вид, будто в него ударила молния. Никогда еще его не оскорбляли так сильно. Толпа начала волноваться, как штормовое море, — один ее край напирал на другой, там и сям закручивались маленькие водовороты драк, и вдруг сзади появились лестницы, которые быстро передали вперед, поверх голов. Лестницы вскинули и прислонили к ростре, и по ним начали карабкаться какие-то буяны — как оказалось, головорезы Милона. Добравшись до возвышения, они ринулись на Клодия и швырнули его вниз, с высоты добрых двенадцать футов, на головы зрителей. Раздались вопли и приветственные крики. Что произошло потом — я не видел: те, кто сопровождал Цицерона, быстро вывели нас с форума, подальше от опасного места. Позже мы выяснили, что Клодий остался невредим.

На следующее утро Цицерон отправился обедать с Помпеем и вернулся домой, потирая руки от удовольствия.

— Что ж, если не ошибаюсь, это начало конца так называемого триумвирата — по крайней мере, что касается Помпея. Он клянется, что Красс устроил заговор, собираясь убить его, говорит, что никогда больше не будет доверять Крассу, и угрожает, что при необходимости Цезарю придется вернуться в Рим и ответить за свою проделку — за то, что тот способствовал взлету Клодия и уничтожил государственное устройство. Я еще никогда не видел Помпея в такой ярости. А со мной он вел себя дружелюбно как никогда. Он заверил, что я могу рассчитывать на его поддержку в любом деле. Но это еще не все, дальше — больше: когда Помпей как следует приложился к вину, он наконец рассказал, почему Руф сменил покровителя. Я был прав: между Руфом и Клодией произошел полнейший разрыв — Клодия даже заявляет, будто он пытался ее отравить! Естественно, Клодий принял сторону сестры, вышвырнул Руфа из своего дома и потребовал вернуть долги. Руфу пришлось обратиться к Помпею в надежде, что египетское золото поможет ему расплатиться. Разве все это не чудесно?