Империй. Люструм. Диктатор

V

На следующее утро Цицерон отправился к Бестии, взяв меня с собой. Старый негодяй владел домом на Палатине. Выражение его лица, когда перед ним предстал его давний враг, было таким удивленным, что становилось смешно. С Бестией был его сын Атратин, умный парень, только что облачившийся в тогу взрослого мужчины; ему не терпелось начать восхождение по лестнице должностей.

Когда Цицерон объявил, что желает обсудить будущее разбирательство с его участием, Бестия, само собой, решил, что сейчас ему вручат еще один иск, и повел себя довольно-таки угрожающе. Только благодаря вмешательству юноши, благоговевшего перед Цицероном, Бестию уговорили сесть и выслушать то, что хотел сказать его знаменитый посетитель.

— Я пришел, чтобы предложить стать твоим защитником, — сказал хозяин.

Бестия уставился на него с разинутым ртом:

— Во имя богов, зачем тебе это нужно?!

— Я обязался в этом месяце защищать Публия Сестия. Это правда, что ты спас ему жизнь во время драки на форуме, когда я был в изгнании?

— Да, правда.

— Выходит, Бестия, мы волей судьбы вновь оказались на одной стороне. Если я буду защищать тебя, то смогу описать тот случай до мельчайших подробностей и это поможет мне защищать Сестия, дело которого будет слушаться в том же суде. Другие твои защитники — кто они?

— Первым будет выступать Геренний Бальб, а потом — мой сын, вот он.

— Хорошо. Тогда, с твоего согласия, я буду говорить третьим и добьюсь прекращения дела — обычно я предпочитаю такой исход. Я дам хорошее представление, не беспокойся. Через день-другой все должно быть закончено.

К тому времени поведение Бестии изменилось: он отбросил подозрения и не мог поверить в свою удачу. Величайший защитник Рима решил выступить на суде в его пользу!

Когда пару дней спустя Цицерон неторопливо вошел в здание суда, многие задохнулись от изумления. Руф был ошеломлен больше всех. Бестия некогда вынашивал заговор с целью убить Цицерона, и одно то, что последний встал на его сторону, почти обеспечивало оправдательный приговор. И этот приговор был вынесен. Мой хозяин произнес убедительную речь, после которой присяжные сочли Бестию невиновным.

Заседание близилось к закрытию, когда Руф подошел к Цицерону. Всегдашнее обаяние молодого человека на время исчезло. Он рассчитывал на легкую победу, теперь же не мог надеяться, что высокие должности дадутся ему легко.

— Что ж, надеюсь, ты удовлетворен, — горько сказал он бывшему учителю, — хотя такой триумф не принесет тебе ничего, кроме бесчестья.

— Мой дорогой Руф, — ответил тот, — разве ты ничего не понял? Судебные прения доставляют не больше чести, чем состязания в борьбе.

— Я понял, Цицерон, вот что: ты по-прежнему питаешь ко мне злобу и не остановишься ни перед чем, чтобы отомстить своим врагам.

— О мой дорогой, бедный мальчик, я не считаю тебя своим врагом! Ты не настолько важная особа. Я ловлю рыбу покрупнее.

Руф не на шутку взбесился.

— Что ж, можешь передать своему подопечному, — сказал он, — раз он хочет остаться кандидатом, завтра я выдвину против него второе обвинение. И когда ты в следующий раз станешь его защищать — если осмелишься, — предупреждаю честно: я буду наготове!

Молодой человек был верен своему слову: очень скоро Бестия и его сын показали Цицерону новый вызов в суд. Бестия с надеждой спросил:

— Ты ведь снова будешь меня защищать, да?

— О нет, это было бы очень глупо! — возразил Цицерон. — Нельзя подловить противника дважды на одном и том же. Боюсь, я не смогу.

— Что же тогда делать?

— Могу сказать, что бы сделал я на твоем месте.

— Что?

— Подал бы против него встречный иск.

— А повод?

— Насилие в государственных делах. Это важнее дел о подкупах. Ты получишь преимущество: он будет обвиняться первым, до того, как сможет доставить в суд тебя.

Бестия посовещался с сыном.

— Нам это нравится, — объявил он. — Но можем ли мы и вправду подать против него иск? Он действительно творил насилие в государственных делах?

— Конечно, — ответил Цицерон. — Разве ты не слышал? Он замешан в убийстве нескольких египетских посланников. Поспрашивай в городе, — продолжал он, — и ты найдешь множество людей, готовых посудачить об этом. Одного ты обязательно должен повидать — но крепко усвой: ты никогда не слышал от меня этого имени. Как только я его произнесу, ты поймешь почему. Тебе стоит побеседовать с Клодием, а еще лучше — с его сестрой. Говорят, Руф раньше был ее любовником, а когда их пыл угас, попытался избавиться от нее с помощью яда. Ты же знаешь, что это за семейка, они любят мстить. Предложи им присоединиться к твоей тяжбе. Если рядом с тобой встанет Клодий, ты будешь непобедим. Но помни: я не говорил тебе ничего подобного.

Я работал бок о бок с Цицероном много лет, привык к его хитроумным приемам и не думал, что он еще чем-нибудь сможет меня удивить. В тот день я понял, что ошибался.

Бестия без конца благодарил его, поклялся действовать осторожно и ушел, полный решимости.

Несколько дней спустя на форуме вывесили объявление о судебном заседании: Бестия и Клодий объединились, чтобы осудить Руфа за нападение на посланников из Александрии и за покушение на Клодию. Весть была ошеломляющей. Почти все сочли, что Руфа признают виновным и приговорят к пожизненному изгнанию, что самый молодой римский сенатор больше не имеет будущности. Когда я показал Цицерону список обвинений, тот сказал:

— Ну и ну! Бедняга Руф… Должно быть, он ужасно себя чувствует. Думаю, мы должны навестить его и приободрить.

И вот мы отправились на поиски дома, который снимал Руф. Цицерону было уже пятьдесят, зимой, на утреннем холоде, у него стали неметь руки и ноги. Поэтому он ехал в носилках, а я шел пешком, рядом с ними.

Оказалось, что Руф занимает второй этаж дома со множеством квартир в самой убогой части Эсквилина — недалеко от ворот, где вели свои дела похоронщики.

В доме было темно даже посреди дня, и Цицерон попросил рабов зажечь свечи. В их тусклом свете мы обнаружили, что хозяин дома напился и спит, свернувшись под грудой одеял на кушетке. Он застонал, перевернулся и взмолился, чтобы его оставили в покое, но бывший наставник стащил с него одеяла и велел подниматься.

— К чему? — упорствовал молодой человек. — Со мной все кончено!

— С тобой не кончено. Прекрати упрямиться: эта женщина оказалась там, где нам нужно.

— «Нам»? — переспросил Целий, прищурив налитые кровью глаза и глядя на Цицерона. — Ты говоришь «нам»? Это значит, что ты на моей стороне?

— Не просто на твоей стороне, мой дорогой Руф. Я собираюсь быть твоим защитником!

— Подожди… — Молодой человек осторожно дотронулся до лба, словно проверяя, цел ли он. — Подожди минутку… Так это все — часть твоего замысла?

— Считай, что учишься быть государственным деятелем. Давай постановим: все, что было между нами, стерто с табличек, и надо сосредоточиться на победе над общим врагом.

Руф начал ругаться. Вскоре Цицерон перебил его:

— Брось, Руф! Это выгодная сделка для нас обоих. Ты избавишься от этой гарпии раз и навсегда, а я смогу защитить честь моей жены.

И Цицерон протянул бывшему ученику руку. Тот отпрянул, надулся, покачал головой и что-то пробормотал, но затем, видимо, понял, что выбора у него нет. Как бы то ни было, в конце концов он тоже протянул руку, и Цицерон с жаром пожал ее. Ловушка, приготовленная для Клодии, захлопнулась.

Заседание, назначенное на начало апреля, совпадало с открытием праздника Великой Матери и знаменитым шествием оскопленных жрецов. Но все равно суд должен был привлечь к себе внимание, тем более что среди защитников Руфа значился Цицерон. Его напарниками были сам обвиняемый и Марк Красс, у которого Руф также учился в ранней юности. Уверен, Красс предпочел бы не оказывать такую услугу бывшему ученику, особенно потому, что рядом, на той же скамье, сидел Цицерон, но, как патрон Руфа, он был вынужден выполнять свое обязательство.

Противоположную сторону снова представляли юный Атратин и Геренний Бальб, разъяренные двуличием Цицерона — его самого не слишком заботило их мнение, — и Клодий, представлявший интересы своей сестры. Он, без сомнения, тоже предпочел бы быть на празднике Великой Матери, за которым был обязан надзирать как эдил, но не мог не явиться на заседание: на кону стояла честь его семьи.

Я с любовью храню воспоминания о Цицероне тех недель, предшествовавших суду над Руфом. Казалось, он снова держит в руках все нити жизни — так же, как в пору своего расцвета. Он много выступал в судах и в сенате, а потом отправлялся обедать с друзьями. И даже переехал в свой дом на Палатине, еще не до конца отстроенный. Там воняло известью и краской, рабочие разносили повсюду грязь из сада, но Цицерон так наслаждался возращением в собственное жилище, что все это его не заботило. Мебель и книги принесли со склада, домашних богов расставили на алтаре, из Тускула вызвали Теренцию вместе с Туллией и Марком.

Теренция осторожно вошла в дом и принялась ходить из комнаты в комнату, с отвращением морща нос из-за острого запаха свежей штукатурки. Ей с самого начала не очень нравилось это место, и менять свое мнение она не собиралась. Но Цицерон уговорил ее остаться.

— Женщина, которая причинила тебе столько боли, никогда больше тебя не обидит. Может, она и подняла на тебя руку, но даю слово: я освежую ее заживо.

А еще он, к своей огромной радости, узнал, что после двухлетнего отсутствия Аттик возвращается из Эпира.

Едва добравшись до городских ворот, Аттик тут же явился осмотреть заново отстроенный дом Цицерона. В отличие от Квинта, он ничуть не изменился. Его улыбка осталась прежней, а любезность была все так же преувеличенной:

— Тирон, мой дорогой, огромное тебе спасибо за то, что ты так преданно заботишься о моем старейшем друге! — воскликнул он, увидев меня.

Он сохранил прежнюю гибкость, серебряные волосы были все такими же гладкими и тщательно остриженными. Разве что теперь за ним шла застенчивая юная девушка, моложе его не менее чем тридцатью годами, которую он представил Цицерону… как свою невесту!

Я думал, что Цицерон упадет в обморок от потрясения. Девушку звали Пилия. Она была из никому не известной, небогатой семьи, да и особой красотой не отличалась — просто тихая, домашняя, сельская девочка. Однако Аттик был до безумия влюблен в нее.

Поначалу Цицерон крайне огорчился.

— Это нелепо, — проворчал он мне, когда пара ушла. — Он ведь на три года старше меня! Кого он хочет заполучить, жену или сиделку?

Думаю, больше всего его задевало то, что раньше Аттик не упоминал о ней: Цицерон беспокоился, что девушка может повредить их тесной дружбе. Но Аттик был так счастлив, а Пилия — так скромна и жизнерадостна, что вскоре Цицерон изменил мнение о ней в лучшую сторону. Порой он поглядывал на нее чуть ли не тоскливо, особенно когда Теренция пребывала в сварливом настроении.

Пилия быстро стала близкой подругой и наперсницей Туллии. Они были одного возраста и похожего нрава, и я часто видел, как они идут куда-нибудь вместе, держась за руки. Туллия к тому времени уже год как овдовела и, поощряемая Пилией, объявила, что готова снова выйти замуж. Цицерон навел справки о подходящих женихах и вскоре предложил Фурия Крассипа — молодого, богатого, красивого аристократа из древней, но ничем не примечательной семьи, страстно желавшего сделаться сенатором. Крассип недавно унаследовал красивый дом с садом сразу за городскими стенами. Туллия спросила, какого я мнения о нем.