Малиновский. Солдат Отчизны

— А как его довести? — Казалось, Ларин пропустил мимо ушей всё, что говорил командующий, и услышал только его последние слова. — Вчера я был на переправе, на Дону, — заговорил он торопливо, будто опасаясь, что командующий прервёт его. — Переправу беспрерывно бомбят немцы. А наши строят мост. Бросать работу даже во время бомбёжек категорически запрещено. Темпы строительства — сумасшедшие, словами не передать. К вечеру мост был готов, войска рванули по нему. Опять же, куда? На восток! — выкрикнул Ларин. — И это в то время, когда мы получили приказ товарища Сталина! А ночью из штаба армии шифровка: к пяти ноль-ноль взорвать этот самый мост к чёртовой матери, чтобы не дать немцам пройти на восточный берег Дона! Вот какая комедия получается!

— В данной ситуации — не комедия, а трагедия, — ввернул реплику начальник войск связи фронта Леонов. — И что вы предлагаете? Оставлять мост немцу? Чтобы он у нас на хвосте сидел?

Ларин словно не услышал вопроса.

— Взорвать? Для этого нужно заминировать каждую опору. Или хотя бы через одну. Сколько для этого нужно тола?

— А противотанковые мины на что? — спросил кто-то из присутствовавших.

— Мины надобно крепить, — бесстрастно отреагировал Ларин. — А гладкой проволоки нет. Надо крепить колючей. Кто из вас возьмётся колючкой крепить? А ещё нужен электропровод, детонирующий шнур.

— Товарищ Ларин, мы отвлекаемся от главного вопроса, — остановил его Малиновский. — Сейчас это просто непозволительно. Мы же собрались не детали друг другу рассказывать. Всё это известно.

— Я понимаю, — всё с той же виноватой интонацией откликнулся Ларин. — Я к чему всё это? Скажите, как, например, до инженерно-строительной команды приказ довести?

— Вы, товарищ Ларин, опытный политработник и, надеюсь, сами способны ответить на свой вопрос, — уже строже сказал Малиновский, взглянув на часы. — В нашем распоряжении не более пятнадцати минут. А то мы рискуем оказаться в роли предателей, стремящихся попасть в плен к противнику.

Севший было на своё место Ларин снова вскочил:

— Вчера ехал через станицу — женщины, старики, даже дети смотрят на меня как на предателя и труса. По глазам вижу — проклинают. В ушах до сих пор их голоса: «Куда же вы утекаете, на кого нас покидаете? Яки ж вы вояки!» Как такое можно терпеть?! И мы, выходит, опять бежим? А как же приказ товарища Сталина? Товарищ Сталин ясно сказал: «Ни шагу назад!» И я как член Военного совета этот приказ выполню!

— Да будь вы хоть храбрец из храбрецов, не удержите сейчас немцев, — твёрдо и даже сурово произнёс Малиновский. Ему было искренне жаль вконец растерявшегося Ларина, но довести себя до такого состояния — это слишком!

Родион Яковлевич немного помолчал.

— А теперь — по существу вопроса, — продолжил он. — Надо немедленно приступить к формированию штрафных рот, батальонов и отрядов заграждения. Дело это непростое, тем более в нашей ситуации. Надо учитывать, какие «кадры» туда войдут. Во главе рот и батальонов следует поставить опытных, надёжных командиров и политработников. Приказ № 227 не определяет статуса штрафных подразделений, придётся вырабатывать самим. Командиры и политработники должны прежде всего помнить, что штрафник — это тоже человек. Нельзя допустить, чтобы безнаказанно унижалось их человеческое достоинство, иначе какие будут из них бойцы? Кто-то решит, что жизнями штрафников можно пренебречь, будут бросать их на верную гибель, даже если это не вызвано интересами боя. Главное — проверить людей в бою, а не оценивать их по формальному признаку, навечно приклеивая ярлык штрафника. Бой покажет, кто есть кто. Среди них будут и герои, но будут и такие, кто как был трусом, так и останется. Тех, кто отличится в бою, надо поощрять вплоть до досрочного снятия судимости. Или, скажем, засчитывать им месяц участия в боях за полгода. Ну, и разумеется, досрочное присвоение званий, особый паёк, там, где это возможно.

— Не преждевременно ли всё это? — спросил кто-то. — Ещё самих штрафных подразделений нет, а мы уже о поощрениях думаем.

— В приказе изложены общие принципы, так сказать, стратегическая линия, — ответил Малиновский. — А мы должны определить тактику, чтобы приказ стал руководством к действию, и меры, которые позволят не наломать дров, как это порой бывает...

В конце заседания Родион Яковлевич сказал:

— Вот вы, товарищ Ларин, сказали, что такого приказа ещё не было. Да, такого действительно не было. Я думаю: этот приказ не только ради того, чтобы сказать нам горькую правду, и не только о нашем, Южном фронте. Приказ товарища Сталина поставил нас перед дилеммой — жизнь или смерть, свобода или рабство. Этот приказ призван разбудить великий дух нашего народа. Могут сказать: приказ жестокий. Но именно такой приказ и нужен сейчас. Мы все нуждаемся в психологическом переломе. Да-да, все без исключения, начиная с меня, командующего, и кончая рядовым бойцом. Проще говоря, встряска нужна, поворот мозгов на сто восемьдесят градусов! И ещё прошу запомнить одно правило: сделать из людей трусов проще простого, а вот сделать их храбрыми гораздо сложней. Но только это и принесёт нам победу.

...Когда Малиновский уже садился в машину, к нему подбежал запыхавшийся адъютант.

— Шифровка из Ставки, товарищ командующий! — Он поспешно протянул бланк.

Родион Яковлевич стремительно пробежал глазами короткий текст. Ставка приказывала ему и члену Военного совета немедленно прибыть в Москву.

Зябкий холодок пробежал по спине Малиновского: Ставка так просто не вызывает. Он обернулся к адъютанту:

— Сообщите Ларину. И передайте моё приказание командующему воздушными силами подготовить самолёт.

Неожиданно налетел ветер, багровое солнце предвещало перемену погоды. Степь зашумела, словно призывая дождь. Машину трясло на ухабах, вдалеке гремели орудийные залпы. По пути Малиновскому то и дело встречались небольшие группы бойцов, которые понуро брели на восток. Родион Яковлевич всякий раз останавливал машину, интересовался, какую задачу получили, сколько бойцов осталось в роте или взводе, говорил короткие бодрящие слова. Ближе к полевому аэродрому показались упряжки артиллерии на конной тяге. Ездовые, ссутулившись в сёдлах, беспокойно поглядывали на небо: дождь развезёт дороги и тогда полуголодным лошадям будет невмоготу тащить пушки. Так что неизвестно, что лучше: жара или дождь!

— Наблюдение за воздухом обеспечено? — спросил командующий у подбежавшего к нему командира батареи.

— Так точно, товарищ генерал! Да мы давно фрицев раскусили: ихние стервятники к полудню пожалуют, а то и попозже. Никак не раньше. Пока отсыпаются.

— Хорошо, — кивнул Малиновский. — Проследите, чтобы посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи. — Авт.) не дремали.

— Слушаюсь, товарищ командующий! Тут задремлешь, так и на том свете глаз не откроешь. Им сверху каждая букашка видна. Степь — она и есть степь.

Машина тронулась, вздымая пыль, и помчалась дальше, обгоняя колонны солдат и техники.

— Вон как начальство драпает, — махнул рукой в сторону удалявшейся машины молоденький, высокий, как жердь солдат. — Никакой немец не догонит.

— А ты не болтай, сосунок, — одёрнул его усатый солдат постарше, перекладывая винтовку на другое плечо и поправляя скатку. — Тебе хоть известно, кто там, в машине? Нет? Так чего ж ты свой поганый язык распускаешь?

— А мне без разницы, кто там. Вижу, что драпает. В таких машинах наш брат рядовой не раскатывает.

— Вертишь языком, как корова хвостом! — рассердился усатый. — А машина эта нашего командующего фронтом генерала Малиновского Родиона Яковлевича. Понял, пустобрёх? Он войск никогда не оставит. И не драпаем мы, а отступаем. Временно. — Усач затянулся самокруткой. — Я вот к тебе давно присматриваюсь, парень. В бою ты храбрый, молодцом, а в мозгах — каша.

— Ну чего ты пристал ко мне, Малушкин? По тебе, так и слова не вымолвить? Я ж только предположение высказал.

— Предположение! — передразнил его Малушкин. — Молод ты ещё всякие предположения высказывать! Ты слыхал, как нас солдаты с соседнего фронта нарекли? «Орлы Малиновского»! Вот так!

— Орлы? — криво усмехнулся боец. — То-то ж мы от немца удираем с орлиной скоростью!

— Пустобрёх ты и есть! — вконец разозлился Малушкин. — Отступаем не только мы. А придёт час — так вперёд рванём, что чертям тошно станет!

— Хорошо бы! — вздохнул молодой...