Малиновский. Солдат Отчизны

15

Каждая встреча с военачальниками, с которыми он, Малиновский, волею фронтовой судьбы пересекался на войне, была для него не формальной, вытекающей из служебных обязанностей. Каждая такая встреча была радостью, она возвращала в молодость, пусть суровую, порой трагическую, но всё равно счастливую. И потому Родион Яковлевич Малиновский несказанно был рад встрече с Василием Ивановичем Чуйковым.

Он сразу же отметил, что Чуйков, основательно изменившись внешне — седина, на когда-то крепком, будто резцом скульптора высеченном на камне, лице глубокие морщины, — ничуть не изменился внутри — такой же весёлый, напористый, неугомонный.

Встретились дружески и после коротких взаимных расспросов о нынешней жизни незаметно перешли в своей беседе к теме войны.

— Помню, Василий Иванович, как «Красная звезда» вас в сорок втором на щит подняла, — улыбнулся Малиновский. — Кажется, в аккурат за месяц до Нового года. Высшая похвала была: «Слава 62-й армии переживёт века». Радовался я тогда за вас, как за самого себя, честное слово.

— Верю, Родион Яковлевич, верю. Горжусь тем, что воевал под вашими знамёнами. Сумели вы «опровергнуть» приказ № 227! А «Красную звезду» я бережно храню. Как не хранить — ценнейшая реликвия! Бывает, настроение паршивое, кто-нибудь ненароком, а то и специально в душу нагадит, так я про себя те памятные строки вспоминаю — и сразу легче. Наизусть помню: «Пройдут годы, зелёной травой зарастут развороченные снарядами поля сражений, новые светлые здания вырастут в свободном Сталинграде, и ветеран-воин скажет: «Да, я сражался под знамёнами доблестной 62-й!»

— Понимаю, Василий Иванович. Ваша 62-я, а потом она же 8-я гвардейская, заслужила эту славу. Что касается приказа, того самого, знаменитого, то как-то я вычитал в одной статейке рассуждение, будто приказ этот был и антигуманный, и бесчеловечный, иными словами — порождение тоталитарного строя. Легко сейчас так рассуждать! Эти «аналитики» или не понимают, или делают вид, что не понимают законов войны, обстановки того времени, всё пытаясь оценивать с сегодняшних позиций. Разве не ясно, что вопрос стоял однозначно: быть или не быть. Или отстоим родину, или отдадим её на поругание врагу.

— Читал и я такое! — вздохнул Чуйков. — Конечно, жестокий был приказ, можно сказать, беспощадный. А как было иначе? На что уж я пулям не привык кланяться, а не будь этого приказа, не знаю, как бы всё обернулось. Вот признаюсь вам, в чём ещё никому не признавался. Когда нас в Сталинграде фрицы к самому урезу Волги прижали, дрогнул я, Родион Яковлевич, право слово, дрогнул. Приказал штабу переправляться на другой берег. И что вы думаете? Попрыгали мы уже в лодки, за вёсла взялись. И тут как глянул я в глаза солдатушек своих! Как током меня шибануло! Какие это были глаза! Каким укором горели! И стало мне так стыдно, передать не могу. Заорал я тогда во всю мочь: «Суши вёсла, братцы! Назад! За Волгой для нас земли нет!» Возвернулись мы, и как гора с плеч свалилась... В общем, бес едва не попутал. А Сталин своим приказом этого беса и отогнал.

— Тогда, Василий Иванович, не только приказ беса отогнал. Совесть «сработала», совесть и долг русского человека, патриота.

Они посидели. Малиновский предусмотрительно все телефоны в своём кабинете переключил на помощника, оставил только кремлёвский, — иначе не дадут поговорить как надо.

— Ещё одну историю давно собирался вам рассказать. Вот вам вопрос. Надо ли было вам со своей 2-й гвардейской давать отпор Манштейну? А может, лучше было бы пропустить его к Паулюсу да и захлопнуть мышеловку?

— Честно говоря, такое мне даже в голову не приходило, — признался Малиновский. — Захлопнули бы мы Манштейна вместе с Паулюсом или нет — это ещё бабка надвое сказала. А если бы они, объединившись, мышеловку сломали? И кто только такой вопрос выдумал?

— Кто? — хитровато заулыбался Чуйков. — Товарищ Сталин — вот кто!

— Сталин?

— Ей-ей, не брешу! Летом, в пятьдесят втором, считайте, через десять лет после Сталинграда, отдыхал я в Сочи. И вдруг к аппарату Поскрёбышев вызывает. Говорит, что соединяет меня с товарищем Сталиным. Не скрою, струхнул я: войны давно нет, а вдруг вождю понадобился. Видно, думаю, какие-то мои старые грехи разворошил. Слышу в трубке его голос. Спросил, как мне здесь отдыхается, и сразу: можете приехать ко мне? Оказывается, и он был в это время в Сочи. Ещё бы я ответил: «Нет, не могу, товарищ Сталин!» Да хоть сию минуту! Тогда, говорит, сейчас за вами машина придёт. Хорошо, что я ещё не успел перед обедом махнуть чарку. Быстренько облачился в мундир, еду. Он у подъезда встречает. Начинаю рапортовать, мол, по приказу прибыл, а он мою ладонь своей рукой от козырька фуражки отводит. Давайте, говорит, не так официально, мы же на отдыхе. Пришли мы с ним в бильярдную, к беседе располагает. Он грузинского вина предложил. Отличнейшее вино, доложу я вам, Родион Яковлевич! Ну, сперва расспросил он меня о положении в ГДР, — я тогда, помните, был там главнокомандующим Группой советских войск. Потом пригласил на ужин, на открытую веранду. За столом и спрашивает: «Скажите, товарищ Чуйков...» Короче, задаёт тот самый вопрос, который я вам тут сформулировал. Подумал я, подумал и ответил вот таким манером. «У нас, — говорю, — у сталинградцев, полной уверенности в том, что танковые армады Гота не протаранят фронт внешнего обвода окружения Паулюса, не было. А позже сюда могла ринуться и вся группа немецких армий «Дон». И вряд ли можно было с уверенностью предсказать, что, деблокировав армию Паулюса, немцы позволят нам захлопнуть их в общем «котле». Высказался в таком духе, жду реакции Сталина. А вдруг у него совсем другое на уме? И тут слышу: «Вы правы, товарищ Чуйков. Пропустить Манштейна к Паулюсу было рискованно. А мы рисковать не имели права! Наш народ отчаялся от непрерывных отступлений. Победа нужна была любой ценой». Вот такой состоялся разговор. И вы, Родион Яковлевич, правильно действовали, как бы некоторые наши нынешние «стратеги» ни пытались фантазировать по этому поводу.

— Главное, что последующие события подтвердили правоту решений Ставки, да и наших с вами тоже, — заметил Малиновский. — Однако не случайно же Сталин задал вам этот вопрос. Насколько мне удалось узнать его за годы войны, он просто так, из чистого любопытства, вопросы никогда не задавал, за ними обычно стоял некий скрытый, лишь одному ему известный смысл.

— Это верно, — согласился Чуйков. — Но наш разговор-то не закончился. Вдруг он спрашивает меня, будто экзаменует: «Скажите, товарищ Чуйков, что такое окружённый противник?» Ну, думаю, за кого ты меня принимаешь? Всё-таки я человек, окончивший военную академию. Но он и не стал ждать моего ответа, а сам начал рассуждать. «Если, — говорит, — окружён трус и паникёр, он тут же сбежит с поля боя, даже не подумав о том, что можно найти выход даже из такого, вроде бы совершенно безвыходного положения. Но если окружён сильный, стойкий, ожесточившийся человек, то он будет сражаться до последнего. Окружение противника, — говорит, — очень заманчивая и эффектная штука. Это, можно сказать, мечта любого полководца. Но история войн свидетельствует, что не всем полководцам, даже очень талантливым, удавалось полностью окружить противника. Как вы думаете, товарищ Чуйков, почему не удавалось?» Снова вопрос ко мне, и снова сам же на него и отвечает. «Это, — говорит, — видно на примере того, что Кутузову не удалось окружить армии Наполеона. Между тем царь Александр требовал от Кутузова, чтобы он окружил французские войска. Но известно, что французы бежали, спасаясь от Кутузова, куда быстрее, чем их преследовал великий русский полководец. Мне, — говорит, — после блестящего окружения немцев в Сталинграде многие и в Генштабе, и среди военачальников предлагали провести новые операции по полному окружению гитлеровских войск. Но они не учитывали, что немецкое командование сильно обожглось под Сталинградом и от испуга дуло даже на холодную воду. Оно уже не ждало, когда мы нанесём им удары во фланги и начнём сжимать кольцо, и спасалось поспешным отступлением. Да и моральный дух немецкого солдата после Сталинграда стал другим: немец боялся окружения, как чёрт ладана, и предпочитал заблаговременно выбраться из наших «объятий». А так как поспешное бегство немцев при попытках советских войск захлопнуть кольцо окружения было в наших и стратегических и тактических интересах, то мы и не препятствовали им в этом. Главное было в том, чтобы очистить нашу страну от непрошеных гостей». Вот в таком духе Сталин и говорил. Я, конечно, кивал. Далеко за полночь меня отпустил.

— Любопытно. — Малиновский с интересом слушал. — Слышал я, Василий Иванович, что вы работаете над мемуарами. Включите это в книгу.

— Обязательно. Я много места отвожу операциям, которые мы вместе с вами проводили на Южном фронте. И Донбасс, и Запорожье, и Одесса...

— Только не слишком выпячивайте мою персону, если будете писать.

— Хорошо, буду помнить об этом. А знаете, Родион Яковлевич, что мне особенно врезалось в память? Шестнадцатое апреля сорок третьего года. В этот день Ставка преобразовала мою армию в 8-ю гвардейскую. И знаете, кто первым сообщил мне эту радостную новость?

— Интересно, кто же? — Малиновский хитровато улыбнулся.

— Неужто не помните? — Чуйков удивился. — Не поверю ни за что. Вы же сами и сообщили. Приехали на мой командный пункт и сообщили!

— А ведь и верно! — рассмеялся Малиновский. — А я уж подумал, что кто-нибудь меня опередил.

— Шутник вы, Родион Яковлевич! Сколько помню, шутили даже в самые отчаянные моменты. А шутка на фронте что боевой патрон. Помню, тогда же, спустя два дня, получили мы директиву Ставки: все гвардейские соединения необходимо вывести в резерв, так как они состоят из наиболее опытных и устойчивых войск, и что использовать гвардейские соединения следует, как правило, для прорыва на направлениях главного удара и в оборонительных операциях для нанесения контрудара. И помню, как уже в мае вы вручали моей армии Гвардейское знамя и награды отличившимся в боях.

— Для командующего нет более приятной обязанности.

— А вы были в те дни генерал-полковником, — продолжал воспоминания Чуйков. — А вскоре стали генералом армии. А теперь вот маршал.

— Так мы оба с вами маршалы, Василий Иванович.

— Оба-то оба, но с той существенной разницей, Родион Яковлевич, что вы министр обороны, а я — пенсионер, рядовой необученный!

— Не завидуйте, Василий Иванович. Хоть я и не Борис Годунов, а повторю: «Тяжела ты, шапка Мономаха!» Да, пока не забыл. Вот тут у меня папка с интересными материалами по Сталинграду. Может, вам пригодятся. Тут такой, к примеру, факт: гитлеровская Германия овладела Францией за сорок суток, Польшей — за девятнадцать дней. От Бреста до Смоленска прошла за два месяца. А в Сталинграде, чтобы продвинуться всего на шестьсот метров, ей понадобилось аж двенадцать дней!

— Спасибо, обязательно посмотрю. Каковы ваши планы в этом месяце?

— Планы? На днях еду в командировку. В Волгоград.