Малиновский. Солдат Отчизны

22

Ясным весенним утром 15 апреля Малиновский въехал в освобождённую войсками его фронта Одессу. Но это была не та Одесса, которую он знал в детстве.

Весёлый, шумный город притих, онемел, неузнаваемо преобразился. Дымы пожарищ вздымались к небу. Куда ни кинь взгляд — развалины домов, воронки от снарядов и авиабомб, сгоревшие танки, искалеченные орудия и трупы, трупы, трупы... Порт и доки, большинство фабрик и заводов были превращены в руины. К счастью, почти сохранилась центральная часть города.

Но вот и бывший Французский бульвар. Малиновский велел водителю остановиться. Тот затормозил, и Родион Яковлевич нетерпеливо распахнул дверцу машины. Ослепительное весеннее солнце плеснуло ему в глаза так яростно, что он зажмурился и, выйдя из машины, с высокого пригорка огляделся вокруг.

Пусть война, жертвы, разруха, — но вот же она, знакомая до боли сердечной живая Одесса, самый любимый город в его жизни! Всё будоражило, возвышало душу: и весёлое солнце, и синее небо, море, каштаны, акации, опьяняющий воздух, которым хотелось дышать взахлёб. Несмотря на запустение, город был сейчас, когда Малиновский с упоением смотрел на него, таким же желанным, ярким, зовущим — не город, а праздник души, созданный для счастья людей, для того, чтобы родиться в нём и жить вечно, не покидая его никогда. Родиону Яковлевичу вдруг почудилось, что война кончилась, отгремели орудийные залпы и автоматные очереди, разлетелись неизвестно куда истребители и бомбардировщики, пошли на переплав танки и самоходки. Он вдруг почувствовал, будто снова превратился в босоногого мальчишку, бегущего к морю ловить бычков и ставриду, ошалело нырять в морские глубины, нежиться на горячей прибрежной гальке, глядеть в небо и мечтать, мечтать, мечтать...

Малиновский вспомнил, как по этому самому бульвару ездил на трамвае в Аркадию, к морю, а перед этим в обратную сторону — на весёлый и суматошный одесский рынок — Привоз, чтобы купить морских рачков — наживку для ловли рыбы. Ему даже послышались громыханье трамвайных колёс на стыках рельсов и сердитый голос кондукторши: «Высовывайся, высовывайся, вчера один уже высунулся!»

Светлые воспоминания морскими волнами накатывали на Родиона Яковлевича. Они были непоследовательны, хаотичны, приносили ощущение радости и лёгкой печали.

Он вспомнил, как вот по этому самому Французскому бульвару медленно ехали открытые автомобили, по обе стороны сопровождаемые конными стражниками и кавказскими горцами с кинжалами и в газырях. В одной из машин стоял невысокий человек с рыжей бородкой и усами, в мундире пехотного полковника. Лицо его было печально и откровенно равнодушно, он как-то неохотно помахивал рукой, приветствуя встречавших его горожан. То и дело раздавалось нестройное «ура!». Затерявшийся в толпе подросток Родион был разочарован: «И это — царь?» Он представлял себе Николая Второго совсем другим — могучим богатырём. И когда его спросил сосед, как ему показался царь, Родион ответил:

— Да ничего, только тихий очень.

— Потому и тихий, что в нём божественный дух сидит, — возразил его собеседник.

— А лучше бы боевой дух сидел, — стоял на своём Родион.

...Всё это сейчас возродилось в памяти. И галантерейная лавка купца Припускова, где Родион служил с двенадцати лет мальчиком на побегушках, и жизнь впроголодь, и униженное положение байстрюка — незаконнорождённого сына, и постоянное стремление поскорее встать на ноги, уйти в большую жизнь, стать самостоятельным человеком. Из людей, с которыми его столкнула судьба в детстве и отрочестве, ясным солнышком была для него тётя Наташа, Наталья Николаевна, к которой он уехал из дома в Юрковку и где жил до переезда в Одессу. До сих пор звучал в его ушах её певучий, мягкий голос:

— Запомни, Родичка: самое главное в жизни — быть честным и порядочным человеком. Тогда жить будет радостно и легко. И никогда не давай себя в обиду, не пресмыкайся перед всякими мерзавцами и негодяями и не стремись к большому богатству, будь вместе с простыми людьми, они всегда помогут в трудную минуту.

Тётя Наташа говорила как молитву читала. Наверное, потому её слова запали в детскую душу. Жизнь у неё в доме показалась Родиону праздником. Тётя Наташа дала мальчику прочитать «Кобзаря» Тараса Шевченко на украинском языке. Стихи эти ошеломили Родиона. Он часто повторял запомнившиеся строки:

Думи Moi, думи Moi, ви Moi эдиш,
Не кидайте хоч ви мене при лихш годин!.

Малиновский смотрел на море, море его детства. Вспомнилось, как однажды это родное море едва не погубило его. Больше всего Родион любил купаться и загорать на пляже в Аркадии, где вдали от берега скрывался под водой огромный кусок скалы. Родион обычно доплывал до него, отдыхал, а потом плыл обратно к берегу. Но однажды случилось так, что, добравшись до знакомого места, он не обнаружил камня. Сил уже почти не было, а предстояло возвращаться. Он плыл, задыхался, уже не раз глотнул солёной морской воды, а берег оставался далеко. Родион с ужасом понял, что ещё немного...

Сильные волны выбросили его на берег без сознания. Сбежавшиеся люди откачали, сделали искусственное дыхание. Кто-то убеждённо сказал:

— Ну, парень, жить будешь долго...

...Родион Яковлевич вздохнул и повернулся к машине.

— А теперь махнём на Госпитальную.

— Где это, товарищ генерал? — озаботился водитель.

— Поехали, дорогу буду показывать, — успокоил Малиновский. — Это окраина. Госпитальная улица, дом номер 79.

Когда приехали, Родион Яковлевич вышел и устремился к знакомому дому. Каким маленьким и приземистым показался он ему сейчас, спустя столько лет! Какой узенькой и неказистой выглядела улочка, которую он так любил в детстве и которая тогда казалась широкой и просторной!

«Да, время меняет не только людей, оно меняет всё: дома, улицы, города», — невесело подумал Малиновский.

Подойдя к дому, он увидел сидевшего на ступеньках крыльца старика. Тот подслеповато всматривался в незнакомого военного.

— Дядя Миша! Неужто не узнаешь?

Старик приподнялся со ступенек.

— Погоди, погоди, — растерянно проговорил он, — никак... да ты ли это, Родька?!

— Ну я же, я самый и есть, дядя Миша. — Родион Яковлевич обнял старика за худые плечи. — Кто же ещё?

— Так как же это... Мальчишкой был, помню... — Дядя Миша был растроган до слёз. — А ты вон каким оказался... Генерал!

Возле дома стали собираться люди — ахали, охали, дивясь удивительной встрече.

— Заходи, Родион, заходи, дорогой, гостем будешь, желанным гостем! — беспрестанно повторял дядя Миша. Он всё никак не мог поверить, что его племянник Родька — боевой генерал, и сиял от гордости.

Малиновский долго просидел у дяди Миши. Вспомнили о былых временах, перебрали в памяти всех, кого знали, и тех, кто уже ушёл на тот свет, и тех, кто остался в живых. Родион Яковлевич спросил дядю Мишу, как тут жилось при немцах.

— А как жилось? — Дядя Миша неторопливо погладил рукой небритый подбородок. — Жизнью это не назовёшь, язык не поворачивается. Румыны тут долго хозяйничали, весь наш край Транснистрией обозвали, на каждом шагу кричали: «Великая Румыния, великая Румыния!» Ещё кричали, что сделают из нашей Одессы второй Бухарест. Рестораны пооткрывали, магазины, дома игорные. Да что игорные — публичные дома были на каждом шагу. Требовали изучать их язык, совсем орумынить нас захотели. А в последние месяцы до вашего прихода верх здесь немцы взяли. Сколько они людей безвинных расстреляли, особенно евреев, не сосчитать!

— Да, не позавидуешь одесситам, — вздохнул Родион Яковлевич.

— Зато и немцам, и румынской сигуранце наши партизаны шороху давали! — продолжал дядя Миша. — Партизаны в катакомбах скрывались, ты же знаешь, катакомбы у нас громадные — считай, не меньше десяти километров в длину да глубина метров под тридцать. Там у них и склады с оружием и продовольствием были. Ох и боялись фрицы да румыны партизан.

— Да, они здорово помогли нам, — подтвердил Малиновский. — Сказался одесский характер.

— А румыны эти здесь чувствовали себя хозяевами, — дяде Мише хотелось рассказать как можно больше. — Всем командовал губернатор Алексяну, именовавший себя профессором.

— Да, видел я на Пушкинской улице на домах их воззвания на румынском, немецком и русском языках: «Мы, Ион Антонеску, маршал Румынии[6], профессор Алексяну, губернатор Транснистрии...»

— Антонеску, так тот даже сидел в бывшей царской ложе Одесской оперы, — голос дяди Миши задрожал от возмущения. — Возомнили, что будут здесь теперь во веки веков. И какой же ты молодчина, Родион, что дал им пинка под зад!.. А какие они шкурники и спекулянты! — продолжал возмущаться дядя Миша. — Румынские генералы привозили из Бухареста целыми чемоданами дамское бельё, чулки, косметику, а ихние ординарцы сбывали всё это на нашем рынке по спекулятивным ценам. Да ещё продавали немецкие сигареты, консервы и всякое барахло. Зла на них не хватает!

В конце разговора Малиновский спросил, в чём дядя Миша испытывает нужду.

Тот нуждался, как легко было догадаться, во всём. Хотя щепетильный дядя Миша и отказывался, вскоре после того, как Родион Яковлевич уехал, старику привезли продукты и одежду. Дядя Миша поделился продуктами с соседями и каждый день с гордостью рассказывал, какой у него необыкновенный племянник — герой, полководец.

— Да он и мальчонкой был головастый и шустрый. Я верил, что далеко пойдёт парень, но чтоб до таких высот! Освободитель Одессы! Полководец! — торжественно повторял и повторял дядя Миша.

...Что же касается Родиона Яковлевича Малиновского, то он сейчас, находясь в освобождённой Одессе, не мог и представить, что в этом городе ему ещё при жизни будет установлен памятник. 22 ноября 1958 года все газеты опубликуют Указ Верховного Совета СССР:

«В связи с шестидесятилетием со дня рождения министра обороны СССР Маршала Советского Союза, Героя Советского Союза Малиновского Р.Я. и отмечая его заслуги перед Советским государством и вооружёнными силами СССР, наградить Малиновского Родиона Яковлевича второй медалью «Золотая Звезда», соорудить бронзовый бюст и установить его на родине награждённого».

Малиновский не мог знать и того, что за год до смерти он совершит последнюю поездку в Одессу, как бы прощаясь со своей малой родиной. Вместе с женой Раисой Яковлевной он посетит все памятные с детства места: дома дяди Миши и купца Припускова, Одессу-товарную, Аркадию, гавань и ещё много дорогих для него мест. А на углу улицы Советской Армии и улицы Короленко, к которому он выйдет с женой, будет стоять памятник ему. И когда Раиса Яковлевна предложит поближе посмотреть его бюст, выполненный знаменитым скульптором Вучетичем, то услышит в ответ:

— Иди одна, если хочешь...