Манфред

Прибер в лагере

Подпольщики обоснованно считали, что не всем врачам инфекционной больницы можно доверять, поэтому рискнули организовать связь с лагерем напрямую. Информация о немецком oberarzt, спасавшем узников, просочилась из лагеря.

Но как получить доступ на территорию? Да не просто на территорию, а конкретно в ревир? Вот здесь и пригодился "фольксдойче Приберг". Соответствующим подтверждением его немецкого происхождения Степана снабдили ещё накануне оккупации, при подготовке подпольной группы.

Устроившись инспектором электроснабжения при Управлении городскими службами Гебитскомиссариата, Степан Силович свободно перемещался по городу, даже имел право явиться с проверкой электропроводки практически в любую городскую контору. Именно так он инспектировал артель сапожников на Интернациональной улице, где трудился сапожником Андрей Павлович Караванченко, возглавлявший подполье. Прибер наведывался в типографию, где доверенные люди из группы Шимановского изготавливали дополнительные бланки оккупационных удостоверений.

Степан по характеру был весёлым и рисковым человеком и так вошёл в роль фольксдойче, что смело носил в чемоданчике с электроприборами пистолет.

На упреки Андрея Павловича в излишней беспечности, отшучивался тем, что фашисты как волки чувствуют страх человеческий и не трогают уверенных в себе. Черная кубанка на волнистой челке Степана тоже была предметом постоянного "ворчания" Караванченко:

— Ну, какой ты немец! Где ты видел таких немцев?

— Она — мой талисман, — отшучивался Степан, — а вот человек, слишком старательно изображающий бюргера, скорее вызовет подозрения. Ну что мне монокль вставить в глаз? А? — хохотал Прибер.

— Хватит твоего "буржуйского" саквояжа, — вздохнул Андрей.

Саквояж, хоть и имел потрепанный вид, но сделан был на совесть ещё в те времена, когда существовали адвокаты и клерки. Снабдила своего квартиранта таким раритетом жена инженера Шлепужникова. Караванченко, искусно владевший сапожным ремеслом, оборудовал саквояж потайными карманами и двойной подкладкой с жёстким днищем, под которым Степан выносил из типографии бланки удостоверений, прокламации с новостями Совинформбюро, детали для радиоприёмника, а то и динамит. Именно из этого саквояжа динамит попал в подкоп трубы на нефтебазе.

Степан любил риск, но был удачлив и осторожен. Чётко просчитывал опасность. Даже оказавшись под арестом, смог отвести от себя подозрения, убедительно сыграл роль фольксдойче — оскорбленного в лучших чувствах патриота Германии.

Постоянно он работал в штате городской электростанции. Наверное, безмятежная уверенность Степана действительно срабатывала. Он настолько свободно держал себя с фашистами и полицаями, что те подсознательно соглашались: вот действительно представитель высшей расы, с чувством собственного достоинства, присущего арийцу.

Поддерживая свою репутацию немца, Прибер дотошно вникал во все тонкости электроснабжения проверяемого помещения, с чисто немецкой скрупулёзностью выискивал малейшие нарушения:

— Я не допущу здесь разгильдяйства, как привыкли при большевиках! — нагонял он страху на артельщиков и лавочников.

— Ну, ты не очень-то разоряйся, — посмеивался наедине Караванченко, — совсем запугал наших сапожников.

— Бей своих, чтоб чужие боялись, — как всегда прибаутками отделывался Степан.

Свободно перемещаясь по городу, Прибер был единственным связным между сапожной артелью Андрея и Петром Кравченко. Сам Пётр очень редко выходил в город, кривые переулки Павлоградских Хуторов на окраине редко посещались патрулями. Замысловатое переплетение проулков между домами и тупиков запутывало, позволяло ловко уйти от слежки. По сути, Пётр Онуфриевич был мозговым центром и основным стратегом подполья.

Именно Прибера решили послать в DULAG 111 под видом инспекции электропроводки. Желание фольксдойче познакомиться поближе с соотечественником врачом в процессе осмотра помещений, не должно было вызвать подозрений. Кроме того, полномочия Прибера позволяли заглянуть во все здания лагеря.

***

Комендант DULAG 111 хандрил. Близость осени сказывалась или скверный характер. Сложно сказать.

Как любой собственник, Вебер терпеть не мог посторонних на своей территории. Ему уже осточертели всякие проверки и инспекции, а тут заявился какой-то наглец в кубанке, хоть и с документами фольксдойче и понёс околесицу, смешивая немецкие и русские слова.

Комендант лагеря приказал Крохту выставить его за ворота, но слова "герр Циммерман" привлекли внимание к невразумительным объяснениям.

Пришлось прибегнуть к помощи Манфреда Генриховича, чтобы перевести невозможный немецкий электрика вперемешку с русскими словами.

Фольксдойче "Приберг" озадачил Манфреда своим независимым отношением к коменданту лагеря. Он демонстративно игнорировал недовольство Пауля, заявляя, что немецкий порядок — это порядок во всем, в том числе и в состоянии электропроводки и приборов.

Рассматривая проводку на стене между бараками, Степан тихо сказал, наклонившись над саквояжем:

— Ваши тифозные пошли на поправку, велели кланяться вам.

Обер-арцт замер: "Это что провокация?" — решил притвориться, что не расслышал.

Прибер быстро окинул взглядом территорию и тихо назвал пароль, который Манфреду оставил доктор Чабановский. Манфред Генрихович медленно выдохнул: "Свой".

Неожиданно Степан строгим начальственным тоном заявил:

— Трещины на изоляции! Любой дождь может устроить замыкание!

Манфред принял игру и дрожащим голосом просителя стал оправдываться:

— Простите, я попрошу герра Вебера всё исправить.

Из барака выбрался неслышно, как тень блок-фюрер, явно затихарился подслушать.

Осмотрев проводку ещё в двух бараках, Степан попутно тихонько расспрашивал Манфреда о порядках в лагере:

— Вывезти всех под видом больных тифом невозможно, тем более дело к зиме.

Не хватало нужного количества одежды и документов. Нужны новые способы вызволения людей. В окрестных деревнях полно вдов и одиноких женщин. Наверняка часть из них согласится принять в дом помощника по хозяйству, под видом родственника забрать из лагеря за мзду охране. Жадный конвой иногда обменивал пленных на украшения или ценные вещи. Если "жена" хотела вытащить "мужа" на волю, особо не вникали в степень родства и охотно шли на сделку.

Степан подключил какой-то прибор к щитку, прикрывшись дверцей прошептал:

— Подготовьте списки людей с описанием внешности, всех, кому грозит уничтожение. Их в первую очередь нужно обеспечить "заботливыми родственниками" не жалеющими выкупа. Я не смогу сюда явиться в ближайшее время, только через месяц приду проверить устранение выявленных нарушений. Связь будете держать через женщину, которая принесёт передачу, якобы найденному в лагере мужу. Мария назовёт пароль: спросит о здоровье Серёжи. Попытается договориться с охраной и предложить выкуп.

— Да, это хороший способ. Знакомый конвойный из Финляндии уже приводил меня на КПП, как переводчика, помочь в таких сделках своим напарникам из охраны.

— Отлично, передайте Марии заготовленные списки и "мужа", а она приведёт других женщин.

Мария Филипповна Лубянская — отважная связная. Бесчисленное количество раз она безотказно, рискуя, приносила в корзинке лекарства, бланки, детали рации, взрывчатку, спрятанные в вещах "для обмена". Она обеспечивала передачу важных сведений между отрядами подполья. Всю жизнь прожила в Павлограде, могла ночью пройти в любую точку города по самым глухим переулкам.

Именно Мария Лубянская связывала Манфреда Генриховича с внешним миром, устраивала узников в дома жительниц. Несмотря на молодость, девушку звали по имени-отчеству, оказывая уважение смелости и находчивости.

***

Парикмахерская Ивана Люльки находилась рядом с рынком. Ох, непрост был пожилой цирюльник. Оформил патент и, чтобы привлечь новых клиентов, старательно приладил вывеску "Friseur" по примеру часовщика.

Сначала потянулись полицаи, привлеченные заграничным словом, а затем итальянцы, румыны, да и немцы не брезговали. Рынок — место бойкое.

Иван Иванович брил клиентов, отлично делал стрижки и старательно запоминал всё, что слышал от посетителей. Специально для этого устроил в паре шагов от кресла удобный диванчик, столик с журналами и газетами, даже раздобыл пару фикусов в здоровенных кадках.

Когда Прибер, явившийся рано утром, как обычно для "проверки проводки", выразительно покачал головой, глядя на этот буржуазный шик, старый мастер только усмехнулся:

— Молод ты ещё, Степан. Это всё для дела — необходимый антураж.

— Да ладно, — недоверчиво хмыкнул инспектор.

— Молодёжь… не понимаешь ты, что сидя в кресте с намыленными щеками не больно-то удобно разговоры вести.

— Ну?

— А тут рядом ожидающие отдыхают, беседы ведут. Растения создают иллюзию некой уединенности, а звук не гасят. Обслугу почти всегда воспринимают как мебель, вот и не опасаются сболтнуть лишнее. Особенно разговорчивые итальянцы, да и румыны — народ южный, болтливый. Я-то, можно сказать полиглот. Понемногу из контекста могу уловить смысл сказанного, связать с услышанным от других.

— Где же ты языкам обучился, Иваныч?

— А в плену, ещё в первую мировую. Там народец разный был, вот и беседовали, больше жестами поначалу, делать-то нечего было. Нас так не мордовали, как нынешние хозяева жизни. А память молодая была, цепкая.

Прибер уважительно покивал, задумался.

Люди, объединенные подпольем, как кирпичики в стене обороны — каждый на своём месте.

***

август 1942