Манфред

Арест Прибера

Арест Степана Прибера стал полной неожиданностью. Шлепужниковы, у которых Степан снимал комнату, были из обедневшего дворянского рода. Даже удивительно, что репрессировали только главу семьи, инженера — преподавателя рабфака, а жену и дочь не тронули.

Оказалось, что обрусевший генерал царской армии Раненкампф Павел Карлович — потомок старинного немецкого рода, был крёстным инженера. Жена Шлепужникова вернулась из полиции подавленной, гестапо потребовало собрать шестьдесят подписей от людей, готовых поручиться за Степана. Но это не реально, кто согласиться поставить свою подпись и добровольно стать заложником?

— В случае чего… сами понимаете, что с будет с поручившимися, — хмуро заявил ей фон Экке.

Подпольщик Ларцев, служивший по заданию полицаем, принёс эту новость в мастерскую Караванченко вместе с парой старых ботинок.

Андрей Павлович с ненавистью приложил молотком подметку:

— Вот сволочи, что удумали! — зло сплюнул мелкие сапожные гвоздики, зажатые в углу рта.

Мысли завертелись: "Ведь подписаться согласятся только те, кто не боится оккупантов и сочувствует Степану, а значит — так же неблагонадежен, как и сам Прибер. Опять же! Откуда у фольксдойче столько знакомых, готовых подставить свою шею? Это явная провокация. Интересно, что скажет на это майор Кравченко…"

Прибер отсидел несколько дней в переполненной камере вместе с попавшими в облаву на городском рынке. По рассказам тех, кто возвращался с допросов, стало ясно, что фашисты ищут наугад, не имея не малейших зацепок. Гестаповцы требовали выдать тех, кто взорвал мост и гарнизонную баню-санпропускник. В душе Степан тихо ликовал: "Ни хрена суки не знают. Пальцем в небо".

В допросной амбал с закатанными рукавами, вызванный переводчиком Бондаренко, методично избивал Прибера. Было невыносимо больно, и подпольщик решил не сдерживать крики. "Зачем простому инспектору электросетей изображать стойкого оловянного солдатика, если у тварей нет никаких улик против меня? — думал Степан, лежа на полу, — пусть считают меня обычным малодушным обывателем, не имеющим сил терпеть истязания".

Кровоподтеки на скулах и разорванный край губы маскировали гримасы ненависти, невольно проявлявшиеся на лице.

" …Кто-то выдал…? Нет, если бы предали, вопросы носили бы более конкретный характер. Они не знают в чём меня обвинить…" — мысли устало ворочались в гудящей от побоев голове.

Степан вспоминал жену Марию и детей, оставшихся у родни в Краснодоне. Они так и не успели уехать в эвакуацию, ждали его, а потом стало поздно: "Валерка, наверное, вытянулся за лето, и Аллочка подросла… как давно не видел их, второй год пошёл. Теперь, похоже, и не увижу…"

Август принёс духоту и жару. В камерах дышать было нечем.

О том, что гестапо расшифрует записную книжку, изъятую при аресте, Прибер не волновался. Разобраться в записях номеров электросчётчиков и цифрах показания расхода энергии, можно было, если известен ключ, который хранился в памяти Степана. А в остальном, записи выглядели вполне невинно: учёт расхода электроэнергии.

Свидетелей его встреч со Сташковым не было, иначе давно бы уже устроили очную ставку. В присутствии посторонних он встречался только с "Артистом". Такой позывной придумал себе Дахно Павел Кузьмич, неудачный, как считал Степан, слишком прямая аналогия с профессией Павла. Найти уединенное место в театре "Українець" было непросто, но ведь и Прибер приходит туда не как посетитель, а как инспектор электросетей, по долгу службы.

Явку в доме Ольги Анисимовны Кропивы он тоже посещал под видом контролера, как и остальные адреса. У этой милой пожилой женщины Прибер встречался с майором Кравченко. Именно там Пётр сам рассказал ему о Кларе Таблер, о том, что спасённые ими узники постепенно пополняют её отряд жандармерии. Степан вспомнил своё удивление и грустно усмехнулся.

***

В итоге гестапо так и не смогло ничего предъявить фольксдойче Прибергу. Бывший профсоюзный деятель, служивший инспектором по охране труда при коммунистах, в партии никогда не состоял. Подписи, собранные поручителями, подтверждали эти факты.

Степана выпустили, с намерением проследить.

Степан не мог поверить, что снова свободен. Странным образом, подрыв нефтебазы в сентябре сыграл в его пользу, косвенно подтвердив непричастность. Но, главным образом помогли хлопоты Шлепужниковой, которая даже принесла в гестапо старую семейную фотографию с царским генералом Ранненкампфом. Как не побоялась. Её уверенность, что Приберг — настоящий фольксдойче, не мог быть замешан ни в чём противозаконном, оказалась убедительной.

Штурмбанфюрер Курт фон Экке рыскал по городу и теперь не видел смысла тратить время на инспектора электросетей.

Выдержать допросы помогла записка от Клары, спрятанная в хлеб: "Напирай на речь фюрера о единстве нации, на то, что ты — немец. У них нет ничего конкретного". Её переписал печатными буквами и успел передать Иван Сидоров, незадолго до пожара на нефтебазе, тоже служивший полицаем по заданию подполья.

— На прощание хочу попросить вас, герр штурмбанфюрер, с настоящими подпольщиками не церемоньтесь, как со мной. Уничтожайте их, как собак, — дерзкий совет Прибера озадачил Экке.

Через полгода в феврале 1943 года Степан Силович Прибер ушёл после восстания вместе с нашей армией. Получил назначение в соединение партизанских отрядов им. Чапаева в группу Сабурова. В поисках наиболее подходящего места для прорыва партизан ушёл с разведчиками. Погиб в Карпатах.

***

сентябрь 1942