Манфред

Клара в DULAG 111

Обильные дожди размыли дороги. Местные жители, согнанные из ближайших сел, не успевали ровнять профилировку, колеи, проложенные тяжёлой техникой, быстро заполнялись водой. Чернозём превращался в вязкую жижу, поглощавшую свеже подсыпанный щебень без следа. Переполненные кюветы не могли отводить воду.

Лёхлера уже предупредили о возможности отправиться на фронт, если не обеспечит качественное состояние дорог. Вот Лёхлер и решил набрать рабочих из военнопленных, а для поездки в лагерь взял с собой Клару.

Пауль Вебер встретил начальника дорожной жандармерии приветливо:

— Какие новости? У тебя симпатичная переводчица?

— Эти русские свиньи совершенно не умеют строить дороги. Как не втолковываю, что середина должна быть выше обочин…, — брезгливо махнул рукой толстяк.

Вебер разглядывал из окна Клару, сидящую в машине. Повернулся к Лёхлеру и кивком головы в её сторону — предложил продолжать.

— Ах, эта! — пропыхтел Лёхлер, — фольксдойче из местных. Родители немецкие колонисты из Фридрихсфельда.

— Старательная?

— В общем, да. Практически трудится за меня, пока посылаю на проверки второстепенных дорог.

— У меня здесь тоже врач из немцев, пока доволен, — похвастался Вебер.

— Хочу отобрать у тебя покрепче из доходяг, укрепить профилировку. Идёт спешная переброска войск, а дороги развезло.

— Ну что же, — покровительственно произнес Пауль, — мы — немцы должны помогать друг другу, не так ли? Но сначала предлагаю провести небольшую акцию устрашения, чтобы простимулировать отобранных тобой. Заодно посмотрим на реакцию местной, — зловеще закончил он.

Отто Лёхлер не жаловал подобные развлечения, но спасовать пред Вебером не хотелось. На плацу построили всех, кто мог держать лопату. Толстяк вздохнул, придется компенсировать количеством. Вебер, оскалясь, предложил Лёхлеру "подравнять строй" из пистолета.

Услышав выстрелы, Клара окаменела. Широко раскрыв глаза, смотрела на шефа. Обер-штурмфюрер опустил пистолет и поманил подчиненную пальцем. Шофер распахнул дверцу и помог выбраться из машины. Эти несколько секунд позволили Кларе собраться с духом и четким шагом пройти по плацу.

— Переведите! В лагерные бараки вернутся только те, кто старательно будет трудиться на дорожных работах, остальные сдохнут в кюветах.

Пленные мрачно смотрели на стройную фигуру Клары в немецкой форме.

"Ни лицом, ни интонацией я не должна показать своё сочувствие к этим несчастным… Четко и бесстрастно… Четко и бесстрастно", — мысленно приговаривала Клара, правая рука сжала край кителя до побелевших костяшек. Фашисты тоже наблюдали за женщиной: Лёхлер с покровительственным выражением лица, Вебер — с хищным прищуром.

Такой Клару впервые увидел Манфред Генрихович, стоял в тени крыльца ревира и думал: "Что заставило эту, так хорошо говорящую по-русски женщину, служить фашистам?" — зная по себе, как его служба в ревире выглядит в глазах узников, он не спешил причислить Клару к приспешникам фашистов. Слишком мало информации.

***

Клара разогрела детям еду. Сама есть не могла, устало прижала ладони к лицу. Перед глазами стояла шеренга узников.

"И эти люди считают себя носителями европейской цивилизации. Какой несусветной чушью забиты их головы, первобытной жестокостью. Бедный дед. Он рассказывал мне, как развита немецкая культура, читал наизусть Гейнэ. Воображение идеализировало далекую Германию.

Когда я однажды спросила, почему же мы живём вдали от нашего народа, дед вздохнул и ответил: "Это был выбор наших предков. Твой отец хотел вернуться, но не смог уговорить мою дочь".

Только теперь я понимаю причины этого выбора: от хорошей жизни не уезжают. Дикое мракобесие — расовая теория — выплеснулась за пределы рейха. Мне впервые так стыдно, что я немка, нужно искупить вину перед этими несчастными.

Пётр прав, у меня получится.