Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

***

Погружение в авантекст, расплетание нитей генезиса побуждают применить к АК излюбленный толстовский же прием остранения — попытаться полностью или частично прочитать роман, абстрагируясь — насколько возможно — от его принадлежности к мировому литературному канону и от аккумулированного за полтора столетия капитала славы. Прослеживая процесс создания АК, с его сбоями, перерывами, фейерверками проб, промедлениями и новыми ускорениями, мы можем четче увидеть Толстого в его соположенности беллетристам того времени — не только членам негласного клуба пишущей элиты, но и авторам далеко не «первого ряда». Черновики убедительно показывают, что творец романа, кажущегося теперь обреченным при рождении на бессмертие, был в каком-то смысле рядовым потребителем литературных клише, сословных стереотипов, ходячих истин, политических и дворцовых новостей, слухов, анекдотов, сиюминутных bon mots и прочих ингредиентов того бульона, который питает сочинительство и приземленного регистра, и высокого полета.

Если верить свидетельству младшего современника, свою оценку прозы Толстого как стилистически небезупречной Иван Алексеевич Бунин иллюстрировал следующим признанием:

Мне хочется в один прекрасный день взять, например, его «Анну Каренину» и заново ее переписать. Не написать по-своему, а именно переписать — если будет позволено так выразиться, — переписать набело, убрав все длинноты, кое-что опустить, кое-где сделав фразы более точными, изящными, но, разумеется, нигде не прибавляя от себя ни одной буквы, оставив все толстовское в полной неприкосновенности[1328].

Можно только гадать, остановилась ли бы такая огранка, раз начавшись, на стилистических шероховатостях и как вообще были бы определены границы «всего толстовского». Важнее другое: впечатление Бунина, будто текст романа ожидает стороннего усилия, чтобы достичь совершенства, согласуется с эмпирически устанавливаемыми особенностями его генезиса.

Логистика производства текста АК была такой, что успех демиургической работы, ведшейся в яснополянском кабинете, в немалой мере зависел от вклада вольных или невольных, званых или непрошеных сотрудников, каковыми выступали и живые люди, и неодушевленные обстоятельства. Издателя «Русского вестника» М. Н. Каткова в связи с АК чаще всего поминают недобрым словом за — да как он мог! — отказ печатать в журнале эпилог толстовского шедевра. Между тем журнальная сериализация, не говоря уже о выплате Толстому беспрецедентно щедрого гонорара, способствовала тому, чтобы проект, не державший автора в том напряжении сил, как это было с «Войной и миром», и даже быстро начавший доставлять ему разочарования и огорчения, все же впечатляюще перерос первоначальный замысел и был своевременно завершен. При этом необходимость отсылки очередного выпуска в типографию могла побеждать и неохоту автора приниматься за работу после перерыва, и, наоборот, желание продлить удовольствие разгулявшейся-таки правки и редактирования.

Похожая динамика убыли и прибыли была присуща сотрудничеству автора с переписчиками. С одной стороны, в АК имеется немало отметин, оставленных неисправным копированием автографов. Помогавший Толстому зимой 1875/76 годов, на этапе доработки и печатания кульминации романа, Копиист N неумышленно искажал авторский текст ошибочными прочтениями или пропуском слов по причине нехватки образования, опыта или внимания; но даже С. А. Толстая, с ее профессиональными секретарскими навыками, не была застрахована от таких оплошностей. С другой стороны, в отличие, например, от Тургенева, который сам перебеливал свои черновики, обойтись без чуть ли не ежедневных — пока шло писание — копиистских услуг автор АК не мог, и созидательную лепту, внесенную в его творчество переписчиками, нельзя назвать лишь технической. Их труд, вступая во взаимодействие с толстовской страстью к переработке и правке, давал эффект, который отдаленно, но явственно напоминает пластичность текста в обновляемом компьютерном файле. Вовремя ложащаяся на письменный стол беловая копия, зовущая к дальнейшей правке, была столько же средством передвижения, сколько и самим движением авторской мысли.

По-своему символично то, что вскоре после выхода последней части АК в 1877 году С. А. Толстая попросила у мужа, как она выражалась с ноткой самоумаления, «какой-нибудь подарочек» — «за то, что так усердно ему переписывала». Этим подарком стало «очень хорошенькое кольцо, в середине рубин, по краям два бриллианта»; словно жалованная царем награда, оно украшало руку неутомимой переписчицы тридцать лет спустя, когда она писала собственные мемуары[1329]. В качестве сподвижницы в деле создания романа Софья Андреевна заслуживала признания и подарка, конечно же, не только за отправление писарских обязанностей. И более того, она была не единственной, чья деятельная сопричастность к конструированию мира, затягивающего в себя читателей вот уже полтора века, могла бы быть удостоена памятного знака — пусть и без драгоценных камней.

ПРИЛОЖЕНИЕ