Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

3. Подступ к кульминации: «…Вронский стал стреляться»

Контрапункт, который образуют между собою темы супружества и развода, с одной стороны, и власти и карьеры, с другой, прибавляет в звучности в Части 4, где действие переносится из лета[718] в середину зимы[719] — второй по календарю романа. В журнальной сериалиазации это были февральский и мартовский выпуски 1876 года. Подготовку первого из них (4:1–17) Толстой завершил только к середине февраля[720].

Линия Каренина особенно памятно для многих читателей представлена здесь предкульминационными сценами, где муж решается на развод после оскорбительной встречи с любовником на крыльце собственного дома и на следующее утро со скандалом отнимает у жены интимную переписку, которую намерен передать адвокату (335–336/4:2; 341–343/4:4). Разработаны весьма подробно эти сцены были еще в 1874 году[721]. Расширяя их спустя два года, накануне сдачи в печать, Толстой в одном из добавлений[722] усилил мотив одновременного служебного провала героя — возмездия за летнее иллюзорное утешение, найденное в бюрократическом ратоборстве.

Учрежденная под началом Каренина комиссия «для исследования во всех отношениях быта инородцев» исполнила свою задачу «с необычайною <…> быстротой и энергией», представив всего через три месяца подробнейший отчет:

Все те вопросы о том, например, почему бывают неурожаи, почему жители держатся своих верований и т. п., вопросы, которые без удобства служебной машины не разрешаются и не могут быть разрешены веками, получили ясное, несомненное разрешение (348/4:6)[723].

Заключения всеведущей комиссии оказались в пользу Каренина, усомнившегося, как мы помним, в процветании инородцев, но успех его смелой инициативы оборачивается против него. Глава враждебной фракции Стремов под видом признания своей неправоты принял сторону Каренина, поддержал предложенные тем проекты и стал предлагать новые «крайние в том же духе» меры, так что меры эти,

доведенные до крайности, вдруг оказались так глупы, что в одно и то же время и государственные люди, и общественное мнение, и умные дамы, и газеты — все обрушилось на эти меры, выражая свое негодование и против самих мер, и против их признанного отца, Алексея Александровича. <…> Положение Алексея Александровича вследствие этого и отчасти вследствие павшего на него презрения за неверность его жены стало весьма шатко (348–349/4:6).

В таких обстоятельствах Каренин-бюрократ — пародийная инверсия слабого Каренина-мужа — совершает незаурядный шаг. Доказывая свое уже отрекомендованное читателю «прямое отношение» к «живому делу» (271/3:14), он вызывается немедленно, то есть посреди зимы (!), ехать к инородцам, читай в степь («дальние губернии»), чтобы лично ознакомиться с положением дел на месте. Как и пристало прогрессивному бюрократу эпохи реформ, он официально возвращает выданные ему, согласно продолжавшей соблюдаться рутине, добавочные прогонные деньги на лошадей (349/4:6), напоминая тем самым, что при ширящемся железнодорожном и пароходном сообщении это правило чаще всего служит лишь к выгоде вояжирующих чиновников (хотя как раз в зимнем путешествии в глухую провинцию в самом деле было бы не избежать долгих санных переездов). Теперь, однако, даже в этой своей компенсаторной ипостаси Каренин сразу терпит неудачу. С учетом того, что он боится озябнуть, всего лишь ступая в снег при выходе из кареты на московской улице (350/4:6), замысел ревизии изначально выглядит слегка сюрреалистически; «живой» контакт с объектом обследования ограничивается приемом депутации инородцев в московской гостинице (356/4:8).