Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

Сидя в углу покойной коляски, чуть покачивавшейся своими упругими рессорами на быстром ходу серых, Анна, при несмолкаемом грохоте колес и быстро сменяющихся впечатлениях на чистом воздухе, вновь перебирая события последних дней, увидала свое положение совсем иным, чем каким оно казалось ей дома. Теперь и мысль о смерти не казалась ей более так страшна и ясна, и самая смерть не представлялась более неизбежною (634/7:28).

Невидимый здесь, но подразумеваемый слепящий свет делает мысль о смерти менее страшной именно тогда, когда героиня в своем потоке сознания начинает рвать — процитируем выражение из черновика — «жизненные привязы».

Несмотря на эту позднейшую ревизию, кажущийся в ранней редакции подчас навязчивым, даже механистичным упор нарратива на воображаемый свет и ощущения от езды в экипаже выполнил важную функцию в генезисе романа. Сама настойчивость повторения была для автора, мне думается, способом присмотреться к тому, как его героиня отвергает возможность узаконения своего нового брака и устройства судьбы в союзе с любимым, подчиняясь некоему внешнему импульсу, вмешательству силы, внеположной ее рациональному сознанию. Качка коляски и визуальное восприятие движения, в согласии с условностями нарратива, репрезентируют эту силу, которая прямо не называется здесь бессознательным, хотя, как уже отмечено выше, имя автора «Философии бессознательного», Э. фон Гартмана, фигурирует в значимой записи, сделанной Толстым одновременно с созданием этой редакции АК.

Как мы помним, в ОТ Анне в главах развязки не предоставляется шанса заново обдумать реальную перспективу развода: «финальный» Каренин сильно отличается от персонажа ранней редакции. (Да и, надо сказать, то письмо, которое Анна ДЖЦР получает от него, — слишком осязаемая надежда на счастливый исход, чтобы неотвратимое, по телеологии романа, самоубийство выглядело вполне достоверным в толстовском мимесисе; ниже в своем месте мы рассмотрим датируемый 1877 годом сложный и занятный процесс изъятия сюжетного хода с этим письмом из авантекста.) Однако на менее отдаленный отрезок генезиса текста разработка в ДЖЦР образа Анны, подверженной иллюзии яркого света, не могла не оказать влияния. Окончательно решить, что же будет делать Анна с первым каренинским предложением развода, которое уже в самой ранней редакции приходилось на кульминационные главы (будучи и само компонентом кульминации), Толстому предстояло раньше, чем когда он достигнет на новом витке «суицидных» сцен.

Фигура Анны, импульсивно, иррационально пренебрегшей согласием мужа на развод и устремляющейся к последней черте, предвосхитила и выбор, который автор при доработке заключительных глав кульминационной Части 4 в 1876 году сделает в пользу сюжета без состоявшегося развода, и то, как этот выбор в качестве решения героини: «Я не хочу развода» — будет обставлен в сцене воссоединяющихся любовников. Это и был один из связанных с ДЖЦР экспериментов. Нарисованная в обгон многих и многих блоков романа пробная картина Анны накануне самоубийства развивала версию темы развода, альтернативную ранней редакции. Главное же, она создавала плодотворное напряжение в генезисе текста, заострив вопрос о том, как именно героиня откажется от развода, во много более ранней точке действия, в сцене, которая еще долго будет ждать доработки. Пока же это не произошло, сама тема развода прирастала в генезисе текста новыми сюжетными и мотивными ассоциациями. Последуем за нею, прежде чем вернуться к кульминационной сцене романа.