Братоубийцы

IV

Он схватил посох и выбежал из дому. Ласкова ночь, тиха, как и все ночи, приходящие после войн и человеческих побоищ. Показалось отцу Янаросу, что звезды спустились сегодня ниже и висят как лампады в черном Божьем воздухе. «Благословен сон, – подумал отец Янарос, – он несёт нам то, в чем отказывает бодрствование...» На сердце у отца Янароса вдруг повеял ласковый ветерок: в душе его еще жило сновидение, словно бы точась медовой струйной. Пусть правдой будет то, что приснилось, пусть таким будет Второе Пришествие! Милость, милость, а не справедливость. Не вынесет жалкий человек справедливости. Слаб он, прекрасным, желанным кажется ему грех, а Божьи повеления – тяжкими. Прекрасна справедливость, но она для ангелов, а жалкий человек не вынесет справедливости, жаждет он милости...

Он вошел в церковный двор: вроде отсюда доносился человеческий стон. Прошел мимо старых могил; здесь, во дворе, по старому обычаю, хоронили деревенских священников. И он уже вырыл здесь себе могилу, своими руками, вытесал могильный камень и высек на нем большими прописными буквами, закрашенными красной краской, слова: «СМЕРТЬ, Я НЕ БОЮСЬ ТЕБЯ!» Он постоял минутку над своей могилой, довольный. «Смерть, я не боюсь тебя!» – прошептал он, и вдруг почувствовал в душе, что он свободен. Что такое быть свободным? Свободен тот, кто не боится смерти. Отец Янарос довольно погладил бороду. «Боже мой, – подумал он, – есть ли большая радость в мире – не бояться смерти?» И ответил: «Нет, большей – нет».

В этот миг снова послышался человеческий стон, еще далекий, хриплый. Оторвался от своей, могилы отец Янарос. «Наверное, какой-то раненый отстал и теперь возвращается в деревню», – подумал он, шагнул через порог калитки и выбежал на дорогу. Смотрел направо в темноту, налево, время от времени останавливался, прислушивался. Вышел из деревни, пошел по тропинке, ведущей в горы. Послышались шаги, медленные, усталые; покатился камень – кто-то спускался с горы.

Шаря в темноте, спотыкаясь, побежал отец Янарос на этот стон. И в то время, как он шарил руками в темноте и спотыкался о камни, вдруг послышался тихий, задыхающийся голос:

– Отец Янарос, это ты?

Вытянул шею старик, двинулся вперед и разглядел прислонившегося к скале человека, протягивавшего к нему руки.

Старик торопливо подошел к нему, взял за руку, наклонился, стал всматриваться. Человек был совсем молодой, черноволосый, страшно исхудавший – одни кости. Он, наверное, был ранен, потому что прижимал руку к груди и стонал. Отец Янарос притронулся к его груди – руки его обагрились кровью.

– Кто тебя ранил? – спросил он тихо, будто спрашивал о великой тайне.

– Спроси лучше, кто не ранил, – ответил юноша. – Может быть, коммунист, потому что я христианин; может быть, христианин, потому что я коммунист. Я не рассмотрел.

– Пойдем со мной. Мой дом недалеко отсюда, я промою тебе рану. Ты тяжело ранен?

– Ты отец Янарос? – снова спросил юноша.

– Да, я тот, кого люди зовут отцом Янаросом. Бог называет меня грешником – это моё настоящее имя. Ты тяжело ранен? – переспросил он его.

Юноша обхватил рукой плечи старика и тот, поддерживая его, стал спускаться вниз.

– Ты сам знаешь, отец, – ответил раненый. – Раны, которые наносят братья, всегда тяжелы. Они молча вошли в деревню. Мягко отсвечивал белый купол церкви. Отец Янарос толкнул низенькую дверцу рядом с церковью. Они вошли в дом.

– Садись, сынок, – сказал старик и помог ему сесть на диванчик.

Он зажег лампу: осветилось бледное, страдальческое, экстатическое лицо юноши. Отец Янарос, увидев его, вздрогнул, пораженный. Где-то он уже видел этого человека, – но где, когда? Во сне? На нём была ряса, а с шеи свисал железный крест, и глаза у него были большие, ярко-голубые; они смотрели на мир удивленно, словно впервые видели его. Вот с такими глазами всегда представлял себе отец Янарос архангела Гавриила, когда тот спустился на землю и сказал Марии: «Радуйся, благодатная!»

И вдруг молнией сверкнуло в голове отца Янароса воспоминание: когда митрополит в Янине несколько лет тому назад заказал ему икону Благовещения, точь-в-точь таким, как этот молодой монах, с точно с такими глазами, нарисовал он архангела Гавриила.

На миг испугался отец Янарос: какая все-таки тайна – душа человеческая! Как она всесильна: может создать и разрушить мир! Да, душа человеческая – искра Божьего пожара, а плоть – солома, она сгорит! Он наклонился к молодому монаху, и голос его задрожал:

– Кто ты, дитя мое?

Но раненый закусил губы.

– Мне больно, – проговорил он и закрыл глаза. Стыд охватил отца Янароса: забыл о ране и пристаёт с расспросами. Он схватил кувшин с водой, распахнул рясу монаха, тщательно промыл рану, достал с полки бальзам для ран, всегда хранившийся у него для такого случая, смазал рану, уложил юношу на диванчик, затем взял скамью и сел рядом с ним.

Раненому стало легче, он открыл глаза, взглянул на отца Янароса и улыбнулся ему.

– Мне хорошо, мне уже легче, благослови тебя Господь, –сказал он и снова закрыл глаза.

– Может, ты уснёшь, сынок?

– Нет, я хочу собраться с духом, собраться с силами и по говорить с тобой.

– Отдохни сначала, не утомляй себя. Я не хочу тебя расспрашивать. Я не спрашиваю тебя, кто ты и что тебе надо здесь, в этом глухом Кастелосе. Мне ничего не надо, отдыхай

– А чтобы отдохнуть, мне нужно поговорить с тобой, отец. Для этого я и пришел. У меня есть тайна...

– Тайна? – переспросил отец Янарос и взволнованно посмотрел на юношу. «Не сумасшедший ли это, – подумал он. – Такие глаза бывают только у тех, кто видит невидимое: только у безумных и у ангелов такие глаза».

– Какая тайна?

Юноша проглотил комок в горле, помолчал немного и сказал:

– Стакан воды, горло пересохло... Прости меня, отец.

Он выпил воды, легче стало шевелить, языком.

– Когда меня ранили, я просил Бога дать мне силы добраться до тебя и рассказать тебе… доверить тебе мою тайну, прежде чем умру. А я, наверное, умру, отец.

– Не говори таких слов, сынок, – проговорил отец Янарос и почувствовал несказанную нежность к этому юноше, боровшемуся перед ним со смертью, боровшемуся с Богом.

– Боишься ты смерти, отец Янарос?

Тот улыбнулся.

– Ну, так что же?

Отец Янарос не ответил; он хотел было сказать, что боится смерти, не хочет её тогда, когда берёт она молодых, в полном цвету, не дав им созреть, принести плод, но промолчал.

– И я когда-то боялся её, отец, когда был помоложе. Но святой подвижник сказал мне однажды слово одно, и с тех пор я полюбил смерть.

– Что это за слово? И я хочу его услышать.

– «Смерть – это знак того, что Бог прикасается к человеку», –вот что он сказал. А я теперь чувствую, что чья-то невидимая рука прикасается ко мне, к моему сердцу. Потому, и тороплюсь. Потому и собрал все силы и пришел к тебе, чтобы доверить тебе мою тайну, чтобы она не умерла со мной.

– Доверить мне? Почему мне? Мне семьдесят лет.

– Тебе двадцать лет, отец Янарос. Я о тебе много слышал. Отец Арсений...

Отец Янарос вскочил.

– Кто? Отец Арсений из скита..?

– Да, из скита Св. Анны. Помилуй его, Господи.

– Он умер?

– Нет, сошел с ума.

Глаза отца Янароса наполнились слезами.

– Он сошёл с ума от долгого поста, от долгого целомудрия, от долгих бесед с Богом. Не выдержал. Приподнялась крышка люка, и вышли из нее скрытые бесы. Он уже не резал из дерева Богородиц и Христов, а вставал по ночам, зажигал лампу и резал бесов, голых женщин и свиней...

– Нет! Нет! – вскричал отец Янарос и вскочил со скамьи. – Не было в нём бесов, были в нём ангелы! Не оскверняй его память!

– Были в нем бесы, и голые женщины, и свиньи, – проговорил юноша. – У всех нас, отец Янарос, внутри бесы, голые женщины и свиньи.

Отец Янарос молчал; склонив голову, смотрел в себя; затем подошел к иконе Второго Пришествия на столе, перекрестился, нагнулся и поцеловал икону. Он смотрел на нее, глубоко задумавшись; забыл на минуту и о раненом юноше, и о тайне, которую тот принес – сердце его было полно Арсением... «Бесы, женщины и свиньи...» – прошептал он. – «Увы, кажется, юноша прав...» Вспомнил он, как однажды спросил у отца Арсения о сердце грешника – что в нём? И тот опустил глаза к земле. «Что ты спрашиваешь меня? – ответил он сдавленным голосом. — Что спрашиваешь о сердце грешника? У меня сердце праведника, а в нем живут все бесы».

Сколько лет скрывались в нем бесы, скованные страхом Божиим, как цепью? Вот почему он с неустанным рвением резал из дерева святых, вот почему боялся снов и не хотел спать. Может быть, до конца жизни остались бы придавленными молитвой самые тайные его желания и он умер бы святым, но приподнялась крышка люка, разум, его ослаб – и нашли лазейку и вырвались на свет заключенные бесы.

Пот ручьем струился по лицу отца Янароса. Вдруг показалось ему, что весь он охвачен огнем. Он задыхался от невыносимого зноя. Подойдя к двери, открыл её, стал на пороге. Ночной ветер обвеял его, он почувствовал свежесть и прохладу, вспомнит о госте, закрыл дверь и снова сел на скамью рядом с раненым.

– Расскажи мне еще об отце Арсении, – попросил он, – но не жалей меня, рассказывай всё.

– Ты так болеешь об одной душе, – сурово сказал юноша, будто упрекая его, – потому что не болеешь обо всех. И я думал... и потому я пришел.

– Я человек, – сказал отец Янарос упрямо. – Я человек, а еще не ангел, но, видишь ли, уже не зверь. Я человек, я еще болею и об одной душе... Что случилось с отцом Арсением? Я хочу знать.

– Безумие подкрадывалось к нему исподтишка: он стал выходить из кельи голым, бродил под апельсиновыми деревьями, падал на землю катался по ней и кричал. А однажды в воскресение вошел нагишом в церковь... Его повалил на землю один старый схимник, стал читать над ним молитву, изгоняющую беса, но бес не вышел. Сняли тогда с себя монахи кожаные пояса и стали безжалостно избивать безумного – полилась кровь, но бес не вышел. Тогда заперли его в келье, приносили ему хлеб и воду, но он не притрагивался к ним. Теперь он, наверное, уже умер.

– Хватит! Хватит! – закричал отец Янарос. – Это и есть твоя тайна?

– Нет, не это моя тайна, отец Янарос. Но ты меня спросил, и я ответил. Я несколько месяцев жил рядом с его кельей. Он догадывался, что живут в нем все эти чёрные бесы и торопился умереть прежде, чем они отыщут открытую дверь и вырвутся наружу. И я уверен, что когда резал он иконы, то чутко прислушивался к себе и слышал, как с каждым ударом сердца приближается к нему освободительница-смерть и счастливо улыбался. «Отец Арсений, – спросил я его как-то раз, – почему ты всё время улыбаешься и лицо твое сияет?» – «Как мне не улыбаться, брат Никодим, – ответил он, – как мне не улыбаться, когда я слышу, как с каждым часом, с каждой минутой все ближе и ближе ко мне смерть?»

Лицо юноши светилось тихим светом, голос его был спокоен, полон сдержанной боли, а глаза блестели, словно горел в их глубине пожар. Отец Янарос посмотрел на него с беспокойством. Не нравились ему ясность его лица и спокойствие голоса. Его душа – терновый куст, что горит в огне и не сгорает

Юноша протянул руку, слегка коснулся плеча отца Янароса.

– Выслушай последние слова отца Арсения перед тем, как вырвались наружу бесы: «Ты скоро умрешь, брат Никодим. Разыщи отца Янароса – я тебе о нем много раз говорил, – найди его и доверь ему свою тайну. Он в силах ее поднять, я ты – нет. И скажи ему, что я ещё жив, что я ещё борюсь наверху с Богом, а внизу – с бесами. Вот два жернова, и они меня перемалывают, это ты ему и скажи». Я поклонился, а он положил обе руки мне на голову, как будто прощался со мной. Потом я понял: он действительно прощался.