Братоубийцы

XVI

«Семь раз в сутки дует Бог на тростники и сгибает их. На какие тростники? – на людей. Дунь, Господи, на Дракоса и согни его», – говорил сам с собой отец Янарос, спускаясь вниз. Когда он обогнул сказы и скрылся из виду у партизан, он остановился и воздел руки к небу.

– Господи, – вскричал он громко, чтобы голос его достиг небес, – Господи, доколе предводителем людей будет Антихрист? Доколе человек будет смотреть на человека и не верить ему? Честные люди в опасности, а сколько их есть? Мало их, почему Ты их не пожалеешь? Почему дал Ты им только любовь, добродетель и смирение? Почему Ты не дал им и силу? Их надо Тебе препоясать оружием, их, а не других. Другие – волки, есть у них зубы, когти, сила. А у овец? Их вооружи, Господи, чтобы не пожрали их волки. А когда сойдешь снова на землю, не сходи агнцем – сойди добрым львом... Думаю я, думаю снова и снова и не могу понять. За что так тяжело наказуешь, Господи, тех, кто Тебя любит?

Немного полегчало у него на душе после того, как он высказал свою обиду Богу. Снова он двинулся в путь, заторопился в Кастелос. Луна уже зашла, с неба проглядывал день, вскоре стала вырисовываться деревня среди скал – камень среди камней. Вот уже видны крыши домов, позеленевшие и почерневшие черепицы, печные трубы без дыма, кучка лачуг, больных проказой, а посреди –церковь, печальная, состарившаяся мать, дом Божий по образу и подобию домов человеческих. А в церкви – Христос, покоящийся на Плащанице, на полевых цветах. Сегодня Великая суббота, Он ждет, чтобы люди Его воскресили.

Отец Янарос покачал головой. «Помоги и Ты, Господи, –пробормотал он, – пошевели и Ты рукой, помоги мне привести людей к согласию, если хочешь увидеть Воскресение в Кастелосе».

Отец Янарос быстро, украдкой, чтобы никто не видел, вошел в деревню. Уже начинало светать, он шагнул во двор, вошел в церковь, свалился на скамью, полуживой от усталости. Веки его налились свинцом. Плащаница, иконы, золоченый иконостас молнией промелькнули перед глазами – что-то черное, красное, золотое. Голова закружилась. Он закрыл глаза, и в тот же миг провалился в забытье.

Деревня зашевелилась, стала просыпаться. Кое-где приоткрывалась дверь, высовывалась голова, раздавался голос, выла собака – и снова тишина. Через минуту в чьем-нибудь дворе пищал голодный младенец, слышали этот писк соседские щенки – голодны были и они – и заливались плачем. На другом конце деревни проснулись солдаты, стали чистить ружья.

Сколько секунд или сколько часов проспал отец Янарос? Это был не сон. Вступил старик в ужасное будущее, и все его тело, с головы до ног, объяла дрожь. Снилось ему, что сняли шестую печать, и отец Янарос крепко обнял скалу, думая, что это Бог, и прижался к Нему, ища спасения. Смотрел он расширившимися глазами и видел: солнце стало мрачным, как власяница, и луна сделалась как кровь; и звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои...

И вдруг разодрались завесы небесные, и явились семь ангелов с трубами.

Вострубил первый, и пали на землю град и огонь, смешанные с кровью; и третья часть дерев и вся зеленая трава стали пеплом.

Вострубил второй ангел, и большая гора, пылающая огнем, низверглась в море, и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть рыб, и третья часть судов погибла.

Вострубил третий ангел, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

Вострубил четвертый ангел, и исчезла третья часть солнца и третья часть луны и звезд.

Вострубил пятый ангел, и открылся кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, и из дыма вышла саранча на землю, с хвостами, полными яда, и устремилась она, и кусала все живое, что еще оставалось. По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну, лица же ее – как лица человеческие; и волосы у нее – как волосы у женщин; а зубы у нее были как у львов, а голос ее – как ржание коней, рвущихся в битву.

Увидел отец Янарос саранчу, что пряталась за той большой скалой, которую он обнимал. Прыгнула на него саранча. Закричал старик и лишился во сне чувств. А когда пришел в себя, всё – и ангелы, и саранча – исчезло, а отец Янарос оказался в большом городе: разрушенные дома еще дымились, воздух смердел от падали, голодные собаки и кошки бродили среди развалин, а отец Янарос стоял на перекрестке и не знал, в своем он уме или нет. Время от времени проходил какой-нибудь прохожий, спотыкаясь, точно пьяный. Тело у него было телом человека, но лицо – мордой дикого зверя, исцарапанное, покрытое грязью, а изо рта свисал длинный хобот, весь в крови. Отец Янарос, застыв на перекрестке, протягивал руку, словно нищий. «Умоляю тебя, скажи мне, господин, – говорил он прохожему, – скажи мне, я в своем уме? Я не знаю, и меня это очень тревожит». «Что тебе сказать, господин? – отвечал прохожий, не останавливаясь. – А ты мне скажешь, я в своем уме? И меня тревожит, в своем я уме или нет. И я не знаю». Он качал головой, смеялся и шел дальше. А отец Янарос неподвижно стоял на перекрестке с протянутой рукой и с волнением ждал другого прохожего, чтобы задать ему тот же вопрос.

– Отец Янарос, эй, отец Янарос!

Стоял во сне отец Янарос с протянутой рукой и вдруг услышал, что его зовут. Он вскочил, огляделся, высунулся в дверь, вышел во двор – никого. «Бог надо мной сжалился, –подумал он, –окликнул меня, чтобы я проснулся. Чтобы проснулся, чтобы не видел и не разглашал дел Божьей мастерской...» Он снова вошел в церковь, с трудом волоча ноги, добрел до иконы Христа в иконостасе, привстал на цыпочки, поцеловал руку с длинными пальцами, державшую зеленую сферу – мир.

– Господи, – взмолился он, –смилуйся над человеком. Не соделай, Господи, сон мой вещим... Мира, мира просим у Тебя, Господи, ничего другого не просим: ни богатства, ни благополучия, ни почестей, ни славы. Мира, мира. Всего остального мы и сами добьемся.

Он потуже затянул пояс, взглянул на Христа, снова заговорил с Ним.

– Много дел предстоит нам сегодня, Господи. От сегодняшнего дня зависит спасение или гибель Кастелоса. Не оставь нас в сей тяжкий час одних. Помоги! Укроти сердце капитана, всели в него мир. Спустятся сегодня с гор партизаны – склонись, Господи, дунь им в глаза, чтобы они открылись, чтобы увидели, что все мы –братья. Сердце человеческое – клубок гусениц. Дунь, Господи, пусть станут они бабочками!

Сказал он так и повернулся к двери. На пороге остановился, опять взглянул на икону.

– И не играй с нами. Мы люди, не выдержим!

Он вышел наружу. Солнце ослепило его. Он оглядел церковный двор с надгробиями, посмотрел на свою могилу.

– Подожди, – сказал он, махнув ей рукой, – подожди, выполню сначала поручение, что дал мне Бог для этого Он и послал меня в мир. Не торопись.

Около пустой его могилы и между плитами, выстилавшими двор, пробилась короткая тощая травка. Пахло весной. Первые бабочки уже вышли из коконов и пробовали в теплом воздухе свои еще слабые крылышки. Зеленый с золотом жук носился, свирепо жужжа и ударяясь головой о стены.

– Господи, помилуй! – закричал отец Янарос. – Да солнце уже высоко! Заспался я, из соседних деревень народ уже, небось, вышел! Ударю-ка я в колокол!

Он встал, кости захрустели, заломило поясницу, закружилась на миг голова, поплыл перед глазами церковный двор и остановился.

«Смелей, старый мул, – пробормотал он, – держись! Идешь через пропасть, смотри, не оступись!» – сказал и дружески похлопал себя по кряжистому телу.

«Тяжелый будет день — подумал он. – Сила нужна выдержать его».

Он сделал несколько шагов и схватил веревку колокола.

Он бил в колокол торопливо, настойчиво. Он чувствовал: колокол – вот настоящий его рот, а церковь с изображенными там святыми и бесами, с двором и могилами – его настоящее тело; и слушал он, как наверху, в макушке головы – в куполе – пищит в руках Вседержителя ночная мышь – его душа.

Весь бронза, серебро и человечий голос – колокол. Воздух тепел, благоуханен. Тут и турок неверный поймет – это Великая суббота, пахнет Пасхой, и Бог, увенчанный зеленой травой, выходит из земли.

Время от времени отец Янарос приставлял ладонь к глазам, всматривался в горную тропу, не подходят ли из соседних деревень. Лицо его то светилось пасхальным светом, то темнело от раздумий: в ушах еще звучал смех партизан, когда он вышел из их лагеря сегодня на рассвете и отправился в обратный путь, – словно вся партизанская гора затряслась, хохоча над ним. Содрогнулся отец Янарос, ледяной ветерок прошел по сердцу: они же безбожники, подумал он, им некого стыдиться и бояться, нарушат они клятву. И снова пугался старый пастырь, не открывает ли он дверь овчарни, не пускает ли волка...

Он вдруг почувствовал усталость, выпустил из рук веревку, колокол умолк. Он вытянул ухо, услышал: в деревне захлопали дверьми, – голоса все ближе. Он сел на каменную завалинку, вытер пот со лба. Послышались тяжелые шаги, кто-то остановился у церковных ворот. Поднял старик голову: толстячок с жирными щеками, с широким ртом, с сальными волосами, свисавшими до плеч, стоял на пороге.

– Это ты, Кириакос? – спросил отец Янарос. – Входи. Ты-то мне и нужен.

– К твоим услугам, батюшка, – ответил тот, но не сдвинулся с места. – А у меня к тебе поручение.

– От кого?

– От капитана, батюшка. Соблаговоли, дескать, прийти к нему, ты ему нужен.

– Я занят, скажи ему. Я не служу двум господам, Богу и Маммоне, так и скажи. Одному только Богу.

– Прости, батюшка, но боюсь я ему это сказать. Пожалей меня, сходи.

– Я пойду, когда мой Господин даст мне знак, что все готово. Вот тогда я пойду к нему, так и скажи. Эх ты, бедный мой Кириакос, плохой из тебя священник будет, если ты боишься. Быть священником значит не бояться людей.

Кириакос вздохнул.

– Я боюсь и людей, и Бога, – сказал он. – Что мне делать?

Отцу Янаросу вдруг стало жалко дряблого этого человечка, простодушного и боязливого.

– Иди сюда ко мне, – приказал он. – Нагнись.

Кириакос понял и задрожал, встал на колени, склонил голову.

Положил ему на голову отец Янарос обе свои ручищи, тяжелые, горячие, полные силы. Долго держал ладони неподвижно, потом поднял глаза к небу.

– Господи Сил, – зашептал он, – наполни пустой этот мех силою Твоею. Муравью даешь Ты силу, комару, червю. Дай и этой твари Твоей – человеку. Дай, Господи Сил, силу Кириакосу, глашатаю в Кастелосе.

Отец Янарос снял руки.

– Встань! – сказал он.

Но Кириакос не шелохнулся.

– Еще, еще, батюшка, – молил он, – еще...

Положил отец Янарос ладони на склоненную голову. Шли минуты.

– Что ты чувствуешь, Кириакос? – тихо спросил он.

Но Кириакос не ответил. Он чувствовал, как от рук старика исходит ласковое тепло – широким, добрым потоком. Что это было? Огонь, благодать, сила? Он не мог понять. Только чувствовал, как наполняется все тело.

Он схватил руку отца Янароса, поцеловал ее, встал, лицо у него светилось.

– Я иду, – сказал он.

– Куда?

– Сказать капитану, что ты не можешь служить двум – Богу и Маммоне. Что служишь только Богу. И что пойдешь тогда, когда тебе прикажет Бог.

Обрадовался старик, поднял руку.