Братоубийцы

XX

Небо стало белеть. Утренняя звезда еще боролась с рассветом, но гасла и она; слабая печальная улыбка разлилась по пустынным скалам. Первый ястреб парил над вершиной горы, ждал, когда выглянет солнце и согреет ему крылья.

В прохладном розовом свете зари разносился пасхальный звон колокола. Вошли партизаны в деревню, запели Гимн, и он, вырвавшись из их волосатой груди, прокатился по склонам, зашагал по деревне, как настоящий командир – в тяжелых сапогах, с патронташем, с подкрученными усами. Рванулся вперед народ, открылись двери церкви, спустился отец Янарос с амвона, пошел по двору к большой арке входных ворот, крепко прижимая к груди тяжелое серебряное Евангелие.

И вот, наконец, с первыми лучами зари, показались на узких улочках партизаны с винтовками через плечо. Они уже не пели, шли настороженно, напряженно всматриваясь. Они еще не верили.

Высыпали из церкви крестьяне, полные тревоги. Не верили и они. Увидели, как покачиваются винтовки, как блестят в сумраке глаза и испугались. Смотрели то на священника, впустившего в деревню вооруженных этих зверей, то на свирепых гостей с гор. А их становилось все больше и больше, они уже заполнили Кастелос, влились во двор, докатились до Церкви.

Партизаны и партизанки расступились, образовав проход. И выступил вперед высоченный, грузный, странный командир. Он вскинул кулак в знак приветствия.

– Будем здоровы!

– Благословен грядый во имя Господне! – ответил отец Янарос и дал ему приложиться к Евангелию. Но тот повернулся к народу, разгладил бороду, и эхом отозвался под сводами церкви командирский голос.

– Рад вас видеть, кастельянцы. Рад, что открылись у вас глаза и вы прозрели. Мы несем справедливость и порядок. А потом вслед за справедливостью и порядком, придет свобода.

– А не раньше? – спросил отец Янарос, сдерживая волнение. – Не раньше, командир?

– Сначала справедливость и порядок, – повторил тот, и его заросшее лицо вспыхнуло огнем. – Установим сначала порядок! Свобода – крепкое вино, отец Янарос, может ударить в голову. Ее переносят не все. Я сам выберу.

«Да будет над нами рука Господня...» – прошептал старик, бросив украдкой взгляд на Христа, справа в иконостасе, словно спрашивал Его. Отец Янарос закусил губы и сдержался.

– Бог – великий судия, Ему судить. На Него возлагаем мы упования наши.

Капитан Дракос саркастически расхохотался.

– Мы сбросили Бога с трона, отец Янарос. Ты что, не знал? Сел на трон Бога человек. До сих пор мы сваливали ответственность за все справедливое и несправедливое на Бога. Теперь за все хорошее и за все плохое в ответе мы, люди. Мы правим миром сами и сами несем ответственность.

Отец Янарос тихо простонал. Хотел он крикнуть, предать анафеме этого богохульствующего медведя, но сдержался – боялся, как бы не пострадал народ, – и проглотил бешенство.

«Слова все эти, – подумал он. – Вложили им в рот, вот они и повторяют, чтобы напугать нас. А внутри у них действует Бог, хоть они сами этого не знают. Надо потерпеть».

– Пойдемте в церковь, дети мои, – сказал он. – Завершим таинство, обменяемся поцелуем любви. Смягчится и твоя душа, капитан.

Они вошли в церковь, начал отец Янарос святую службу Воскресения. Никогда голос его не звучал с такой воскресающей силой, никогда грудь его не сотрясалась так, словно и правда, была она могильным камнем, под которым покоился Христос, и должен был камень расколоться, чтобы выпустить Христа. Новый смысл получил Христос: как будто он был человек – человек, который был распят, а теперь вскричал громким голосом и воскресает.

Открыл отец Янарос Евангелие, поднял его на руки и вышел во двор. За ним – партизаны, за партизанами – народ с незажженными свечами в руках. Поднялся отец Янарос на возвышение, набрал полную грудь воздуха, чтобы громовым голосом возвестить святые воскресные слова. Облаченный в шелка, с золотой епитрахилью на шее, стоял он, выпятив грудь, вытянув шею, похожий, и правда, на золотого петуха, что выходит во двор и громким криком вызывает солнце.

Все протянули свечи, приготовились броситься и зажечь их от лампады отца Янароса. Положил священник ладонь на раскрытое Евангелие – не смотрел в него, знал наизусть – и, ликующий, взметнулся голос в весенний утренний воздух: «Во едину же от суббот Мария Магдалина...»

Командир кашлянул. Оглянулся отец Янарос, метнул в него быстрый взгляд, испугался: прямой, как столб, стоял тот посреди двора в окружении своих парней, и торжествующая улыбка скользила по его темно-бронзовому лицу. «Господи, помоги!» –шепнул отец Янарос, собрал все силы, и из его богатырской груди пронзительно и грозно грянул пасхальный пеан: «Христос воскресе из мертвых...» Кинулся народ зажигать свечи от зажженной лампады отца Янароса; повернулся командир к стоявшим рядом парням, тихим голосом отдал приказ, человек десять схватили винтовки, торопливо зашагали к воротам. Дрогнул народ, почуял недоброе, зашевелился, чтобы уйти. Но отец Янарос протянул руку.

– Я буду говорить, – сказал он. – Не уходите.

Остановился растерянный народ, страшно было, теснило грудь от жаркого партизанского дыхания. Командир повернулся к отцу Янаросу.

– Давай покороче, батюшка, – сказал он. – У нас дела.

Стоя на каменной приступке, отец Янарос широко раскрыл объятия, повернулся во все стороны, будто хотел обнять собравшийся в церкви народ, партизан, и весь Кастелос, и всю Грецию.

Голос его полился из груди благодатным источником.

– Дети мои, сорок лет я воскрешаю Христа и никогда так не радовался, всем телом и всей душою, как теперь радуюсь. Потому что в первый раз понял я, что Христос, Греция и душа человеческая – одно. И когда говорим мы: воскрес Христос, это значит – воскресла Греция, воскресла душа человеческая. Еще вчера только на этой вот горе гибли братья, содрогались скалы от стонов и проклятий. А теперь смотрите: черные и красные побратались и вместе славят воскресшего Христа. Это и есть Воскресение, это и есть любовь, этого дня я ждал целые годы, и он пришел, слава Всевышнему! Эй, командир, все на тебя смотрят, ждут, затаив дыхание. Скажи им в этот торжественный час доброе слово.

Командир вскинул руку.

– Разойтись по домам, быстро!

– Это и есть доброе слово, командир? – взревел отец Янарос, и рот у него задергался. – Так воскресает Христос? Это и есть примирение?

– Да. Мы сказали: сначала порядок, сначала справедливость. Здесь есть враги Идеи. Я приказал их привести сюда. Разойдитесь все. Я останусь во дворе со своими людьми – вершить суд.

Толкая и давя друг друга, ринулись люди к воротам. Двор опустел.

– Я останусь здесь, командир, – сказал отец Янарос, складывая епитрахиль. Руки у него тряслись от гнева.

Капитан Дракос пожал плечами.

– Оставайся, причастишь их, – сказал он, рассмеявшись.

Отца Янароса охватило бешенство, голос его стал резким, хриплым.

– Капитан Дракос, мы заключили договор, мы оба. Я свое условие выполнил – сдал тебе деревню. Теперь твоя очередь. Я дал – дай и ты, ты мой должник. Я не уйду отсюда, пока не расплатишься.

Комиссар Лукас, весь вспыхнув от этих слов, схватил старика за плечо.

– Да что ты такое есть, батюшка, что говоришь с партизаном, как равный с равным? Кто стоит за тобой, какие силы, что ты разговариваешь так уверенно?

– За мной, милый мой, стоит Бог, – ответил старик. – За мной – Бог, потому и говорю так уверенно. Передо мной Бог, справа Бог, слева Бог. Я весь окружен Богом, и все ваши винтовки, мечи и угрозы меня не трогают.

Сказал так и уселся на краю скамьи, один-одинешенек.

В то время, как они разговаривали, послышались шаги на мостовой, стоны и брань. В воротах показались люди. Старый Мандрас шел впереди, тощий, прямой, с длинной затянутой шеей, будто аист. За ним – трое его сыновей и четверо батраков. Позади – трое старост: папаша Тасос, Стаматис и Хаджис. Желтые губы обвисли, глаза бегают, болтаются развязанные пояса. Следом за старостами плелся, прихрамывая, сержант Митрос. Он оказал сопротивление, и партизаны его всего изуродовали. Он еле волочил ноги, и его поддерживал очкарик Ниньос. А за ними остальные солдаты, растерзанные, безоружные. И последним – весь в грязи, весь в крови – капитан. Когда за ним пришли, он сопротивлялся, его избили, и теперь он не мог стоять на ногах, из ран лилась кровь. Его поддерживали двое партизан. Войдя во двор, он рухнул на землю.

Дракос, увидев капитана, подскочил, Он медленно подошел к нему, вытянул шею, стал всматриваться. Свет уже зажег купол, медленно спускался вниз, заливая двор. Лица людей заблестели. И в толпе партизан озарилось бледное лицо с сжатыми губами – жена капитана с сумрачным взглядом...

Низко нагнувшись, командир пожирал глазами капитана – молча, точно онемев. И наконец выговорил:

– Это ты? Ты, кир капитан? Как ты изменился!

Он повернулся к партизанам.

– Развяжите его! – приказал он. – Разрежьте веревки! Поднимите его! Ты, это ты! Как ты постарел, исхудал! И голова поседела!

Капитан в ярости грыз усы, молчал. Кровь текла у него из межбровья, его мучила и боль в ноге: пуля пробила ему правую голень и, должно быть, размозжила кость. Но он сжимал зубы, чтобы не закричать. «Не закричу, – говорил он себе, – не опозорюсь, умру стоя. Боже мой! не дай мне упасть!»

В первый раз вспомнил он о Боге. До сих пор честь, родина, месть, ненависть ослепляли душу. И вот теперь, на краю отчаяния – вечный недвижный покой и уверенность, Бог. Давно не улыбался он умиротворенно. Теперь поднял голову и улыбнулся.

Командир смотрел на него с изумлением, жалостью, ужасом. Что осталось от этого знаменитого героя? Одни кости! Это и есть тот молчаливый черноусый смельчак, чье имя гремело в албанских горах? «Какая жалость, – думал он, – какая жалость, что такие люди не с нами! Все добродетели, все доблести должны были бы быть в нашем лагере, вся трусость и подлость – у других. А у нас много трусов и подлецов, и много героев у них... Видно, Бог перетасовал карты. Что же с нами будет?»

– Ты меня помнишь, капитан? – спросил он. – Посмотри на меня хорошенько, ты меня помнишь?

Капитан вытер залитые кровью глаза и сразу же отвернул лицо. И ничего не сказал.

– Во время албанской войны я служил в твоей роте. У меня тогда другое имя. Ты меня любил и звал Корсаром. Всякий раз, когда опасное задание, ты звал меня. «Ну-ка, Корсар, – говорил ты мне, – соверши-ка еще раз чудо!» А когда однажды в бою ты был ранен в ноги и все тебя бросили, я взвалил тебя на плечи и отнес в госпиталь. Пять часов нес. И ты обнимал меня за шею и говорил: «Я тебе обязан жизнью... Я тебе обязан жизнью...». А теперь повернулось проклятое колесо, и мы убиваем друг друга...

Ноги не держали капитана, он снова рухнул на землю. Но молчал.

– Почему ты пошел с ними, капитан? – продолжал командир. Голос его был полон укоризны. – Ты, честный, порядочный? Ты, герой? Ты, грек? Разве не ты проливал за свободу свою кровь в Албании? Почему же ты теперь ее предал? Почему ты с ней воюешь? Пойдем с нами. Я отдам тебе своих парней, снова буду у тебя в подчинении, ты будешь посылать меня с опасными заданиями. Снова будем воевать вместе за свободу нашего народа. Разве тебе не жалко, что такой народ пропадает? Пойдем с нами!