Орбека. Дитя Старого Города

Как будто в ответ на вопрос или жалобу Люльер говорила Мире.

– Всё это мило, красиво, но это какие-то чрезвычайные вещи, которые кажутся мне более грозными, чем тебе. Если бы ты имела дело с человеком нашего света, обычаев, представлений, жизни, можно бы по крайней мере предвидеть события… но по своей собственной вине ты выбрала создание дикое, одинокое, наверное, сильных страстей, замкнутое в себе, не знающее света… а с такими людьми он n’est jamais sur de rien. Всегда это кончится катастрофой. Они это принимают всерьёз.

Что-то невыразительное отвечала на это Мира. Орбека слышал только сухой смех, сопровождающий слова и – вдруг вошёл.

Мира, которая лежала на канапе, немного вздрогнула… но обе женщины в своей жизни были слишком привыкшими к сюрпризам, чтобы не уметь сдерживать впечатления. Поглядели только друг на друга.

Валентин имел отвагу войти, и всю её исчерпал на этот последний шаг. Стоял как вкопанный…

– Вы больны, – спросила Люльер, – что так странно выглядите?

– Я? Да, я действительно болен… очень болен.

– Тогда почему лучше не ляжешь, чем как привидение людей пугать? – отозвалась с гневом Мира.

– Как раз решив лечиться, – сказал задетый этим тоном Валентин, – пришёл с вами попрощаться.

Люльер, поняв из самого тона, к чему клонится, живо встала.

– Не хочу быть свидетелем такой грустной сцены, – воскликнула она, – и ухожу.

Она непомерно живо завертелась, и шелест её шёлкового платья постепенно исчез в отдалении. Таким образом, они остались вдвоём, одни, и в течение долгого времени Орбека не мог найти слов. Мира думала ещё, что это будет дальнейшее продолжение сцены, вызванной ею самой – была, поэтому, спокойно за результат.

– Хотя я добродушный и меня легко обмануть, – отозвался наконец Орбека, – даже у такого легковерия, как моё, есть границы.

– И о чём же идёт речь? О чём? О чём? – выведенная из себя, бросая ему ключ, отозвалась Мира. – Иди и убедись.

– Мне даже это не нужно, – ответил Валентин, – я уже убедился… Шамбеляниц по всему городу разнёс историю замурования двери ночью… я слышал своими ушами в публичной кафейне смеющихся над этим.

Мира вскочила с канапе, на котором лежала, слишком хорошо знала шамбеляница и Орбеку, чтобы этому не поверить; в голове только искала уже отговорки, средства, какой-то лжи, будучи уверенной, что несчастный, дрожащий голос и лицо которого красноречиво рисовали страдание, схватится за самую слабую ветку.

– Пане мой! – воскликнула она. – Не укоряй меня за чужие вины… послушай… подумай… а потом сделаешь, что тебе нравится… бросишь меня, несчастную, в жертву людской клевете, на несчастную добычу, на отчаяние сердца, которое без тебя не выживет!

Да, то, что я тебе говорила вчера, было правдой, но не всей. Я не хотела тебя беспокоить, признаваясь во всём, хоть клянусь тебе… я невиновата!!! Эту несчастную дверь шамбеляниц велел отбить, я слышала в один вечер стук, убежала, наделала шуму… Велела её с моей стороны забаррикадировать. В чём же я виновна, что этот человек мстит мне, бросает теперь на меня клевету?

– Ты хочешь, чтобы я его убил?! – воскликнул Орбека, который уже остыл, и дал первому выражению боли побороть себя.

– Делай с ним что хочешь, убей его! – воскликнула, имитируя слёзный стон, женщина. – Но не обвиняй меня. Отпусти, если хочешь, брось… не осуждай, однако же… Я невинна, я тебе клянусь, что невинна!!

Дольше ей даже не было нужды доказывать свою невиновность. Валентин сам встал перед ней на колени.

– Завтра мы едем за границу… я тут минуты не останусь дольше! – отрезал он с горячкой.

– Немедленно, ежели прикажешь, – отвечала женщина. Назавтра действительно Славский из публичных слухов узнал, что пан Валентин Орбека и Мира выехали в Италию. Дом был закрыт. Взяли с собой только одного слугу и… по какой-то случайности, по причине слабости фаворитки, Анульку.