Орбека. Дитя Старого Города

– Прости мне это, – сказал Орбека, – я сам чувствую себя неблагодарным, но я был больным и несчастным, что-то простить мне нужно!

– А, пане… это, скорей, мне…

– Вот видишь, дитя моё, ты молода, тебе нужен воздух, люди, жизнь, свет, а тут завянешь при мне. Как только я узнал, что ещё что-то имею, тут же пожелал поделиться с тобой. Поэтому будешь иметь и приданое.

Анулька, пунцовая и бледная попеременно, испуганная, невольно заломив руки, сорвалась к кровати, два ручья слёз тихо текли по её лицу, грудь дышала волнением.

Орбека поднял на неё взгляд и понял эту боль, которую невольно пробудил, схватил её за руку и в минутном возбуждении молча поцеловал. Анулька крикнула и начала целовать ему ноги, плача и рыдая.

– Мой дорогой пане, – воскликнула она наконец, когда Валентин, всё больше проникнутый этим чувством, слова выговорить не мог, – только не обижай меня… деньгами! Я ничего не хочу… а позволь остаться в углу при тебе… я не буду надоедливой и скучной – буду стараться быть весёлой и ничего не делать, кроме того, что ты мне прикажешь. Но не отталкивай меня от себя? Куда я денусь?! Сирота и калека!

Больной грустно задумался, было молниеносное мгновение, в котором сердце его как-то странно забилось, но уже остыл и упрекал себя, что мог испытать такое чувство… понимал теперь, что Анулька боялась потерять его опеку, что покорным сердцем слуги привязалась к нему.

– Значит, останься, прошу, останься, – сказал он, – мне самому тоскливо было бы без тебя. Я думал только, – добавил он, – что тебе лучше, чем при мне, может быть.

– А! Никогда! Никогда! – воскликнула Ануся и, плача, убежала, услышав чьи-то шаги.

Орбека остался глубоко задумчивым.

Верно то, что очень по-людски и холодно объяснил себе вскоре это расположение Анульки, которая была счастлива, что предотвратила опасность.

Назавтра больного перевезли в нанятый дом, дали знать в Кривосельцы старому Яну, чтобы приехал, если может, а Анна захватила скромные обязанности хозяйки и эконома.