Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии

Стр. 94–95. — В объявлении названы книги «Пророк», «Война», «“За идею” и другие рассказы».

Александр Владимирович Ротштейн (1879 или 1880 — после 1918) поэт, военный врач-хирург. Окончил Военно-Медицинскую академию, был великолепным знатоком культуры и искусства Италии. В 1905–1917 годы А. В. Ротштейн был весьма близок к семье и к известному в Петербурге кружку поэтессы и переводчицы Марии Исидоровны Ливеровской (урожденной — Борейша) и ее мужа — морского врача А. В. Ливеровского, на квартире которых постоянно собирались петербурские поэты, писатели, художники, врачи, а также — студенты и преподаватели романо-германского отделения Историко-филологического факультета и Члены Нео-Филологического Общества. Среди них — профессора Ф. А. Браун, В. Ф. Шишмарев, Д. К. Петров — молодые: Виктор Жирмунский, Константин Мочульский, Борис Эйхенбаум, Борис Кржевский и др. По сведениям сыновей М. И. Ливеровской бывали на этих поэтических журфиксах и акмеисты: Гумилев, Ахматова, Городецкий, Лозинский, Нарбут. Несколько раз А. В. Ротштейн сопровождал семью Ливеровских в путешествиях по Италии. В 1917–1918 г. работал санитарным врачом в Самаре.

А. В. Ротштейн — автор единственного сборника стихов «Сонеты», «удостоившегося» пространного отрицательного отзыва Пушкинской комиссии при императорской Академии, возглавляемой великим князем Константином Константиновичем (поэтом К. Р.) (Пушкинская премия за этот год была вручена И. А. Бунину). После этого он больше книг не издавал. Автор «Сонетов» обладал выдающимся дарованием. Очевидно несправедливая и пристрастная оценка его книги Гумилевым — одна из загадок гумилевоведения.

Стр. 103–113. — Анапестом (вместо традиционного ямба) написаны сонеты (цитируются первые катрены) «Власть дороги» (Околдован я чарой дороги. / На край света уходит мой путь... / Не шепчи мне: «со мною побудь» — / Я уйду, лишь присев на пороге) и «Тростники» (Меж пологих холмов, где лениво река / Свои темные воды катит в полусне, / Зеленея, растет целый лес тростника, / Заплетаясь корнями на илистом дне); только мужские клаузулы (вместо традиционного чередования мужских и женских) имеет сонет «Астролог» (Я верить не хочу, что в небе все мертво, / Что точный механизм — светил небесных ход... / Нет, каждая звезда и дышит, и живет; / Ей указует путь в пространстве Божество). Четыре прилагательных срифмованы в первом катрене сонета «Маки» (На тонких стебельках — высоки и стройны — / Мы долу клонимся головкою усталой / Пылает, как заря, наш венчик ярко-алый, / Но, точно ночь без звезд, сердца у нас черны), три деепричастия срифмованы в сонете «Мертвые цветы»:

Прохожий, не топчи тех роз, что здесь в пыли
Лежат, забытые, печально увядая.
Далеко, среди гор Кипридиной земли
Они в Киприды честь цвели, благоухая.
Потом их, сорванных, умчали корабли
В Афины шумные из их родного края.
Еще вчера в пиру они красой цвели,
Венками яркими пирующих венчая;

один и тот же ст. 4 и 14 повторяется (несколько в измененном виде) в сонете «Эмир-Ассан-Али» («Мне скучно без тебя, Эмир-Ассан-Али» — «Мне скучно без тебя, Эмир-Али-Ассан»). Следует заметить, что сонеты с «новациями» (в общем — оригинальными, если не удачными) занимают ничтожное место в объемной книге А. Ротштейна — Гумилев перечислил их едва ли не все. Стр. 113–115. — Такое заключение целиком остается на совести рецензента. Как образчик собственно «канонического» сонетного творчества А. Ротштейна можно привести сонет «Церковное»:

Пускай мне говорят: церковные обряды,
Отживший ритуал, — безумны и смешны.
Идею Божества не смеем, не должны
Рядить мы в ветхие и тленные наряды.
Пускай... Но с детских лет так много мне отрады
В святых обычаях родной моей страны,
И все церковное с печатью старины
Чарует душу мне и восхищает взгляды.
Мне верба дорога, просвирки в воскресенье,
Акафист без конца и строгое говенье,
И риз и воздухов парчовых красота;
Люблю я стройные церковные напевы
И целый сонм свечей пред скорбным ликом Девы,
Уже предвидящей страдания Христа.

Князев Василий Васильевич (1887–1937 (?)) — поэт-сатирик, детский поэт, фольклорист. Родился в Тюмени, в высококультурной купеческой семье (дед — известный меценат и просветитель, отец в молодости работал журналистом). Учился в Екатеринбургской гимназии, затем — в петербургской Земской учительской семинарии, откуда был исключен в 1907 году за политическую неблагонадежность. С этого времени вел жизнь профессионального литератора, публикуя сатирические стихи в многочисленных столичных изданиях; был постоянным автором журнала «Сатирикон» и «Новый Сатирикон». К моменту выхода «Сатирических песен» Князев снискал себе репутацию «наирусского Беранже», отчасти потому, что открыто следовал традициям французского поэта в той «русской» их версии, которую создал в 50-е годы XIX в. переводчик Беранже Василий Степанович Курочкин (1831–1875) (в книге Князева имеется целый раздел, названный «Ненаписанные песни Беранже»). Помимо сатирических стихов Князев издавал многочисленные детские стихи и сказки, активно занимался собиранием деревенского фольклора. После революции активно сотрудничал с Советской властью. Став одним из первых «пролетарских поэтов», Князев «бичевал» в советских изданиях своих прежних коллег по «литературному цеху». В 1937 г. был осужден за «антисоветскую пропаганду»; умер в лагере.

Стр. 120. — Швоб Марсель (Schwob, 1867–1905) — французский прозаик, переводчик Уитмена. По наблюдению Р. Д. Тименчика (см.: ПРП 1990. С. 305) рассказ Швоба восходит к тем же источникам, на которые ссылался К. И. Чуковский: «И откуда взял Кнут Гамсун, будто «Уитмэн всегда смеялся»? «Ни разу я не видел, чтобы он засмеялся или хотя бы улыбнулся», — говорит об Уитмэне Конвей. То же утверждает и Эдуард Карпентер» (Чуковский К. И. Уот Уитмэн. Поэзия грядущей демократии. Пг., 1919. С. 108). Стр. 129. — Минаев Дмитрий Дмитриевич (1835–1889) — поэт-сатирик, драматург, переводчик, вошедший в историю русской литературы со следующей самохарактеристикой: «Область рифм — моя стихия, / И легко пишу стихи я; / Без раздумья, без отсрочки / Я бегу к строке от строчки, / Даже к финским скалам бурым / Обращаясь с каламбуром». Стр. 131–133. — Имеется в виду отрывок из VIII главы поэмы «Осенняя сказка», повествующий о приезде героя поэмы в Санкт-Петербург, «где скорбный Некрасов когда-то» —

Пел скорбные песни с тоскою в груди
О бедном страдальце-народе,
О том, что сгущается мрак впереди
И нету конца непогоде?!
Нет полно! — я еду, чтоб в страшной борьбе
Погибнуть, иль счастья добиться!
Я молод — и вызов бросаю тебе,
Бездушно-глухая столица!
Я вызов бросаю и бешеным псам,
Носителям блуда и мрака!
О, прежде, чем в битве погибну я сам —
Узнает иная собака,
Что значит сатиры карающий бич,
Нещадный в руке неподкупной!
Что значит живая, свободная речь
Для шайки блудливо-преступной!

Стр. 133–135. — Имеется в виду ст-ние «Ему и ему подобным (после прочтения книги Отто Вейнингера «Пол и характер»)»:

Рожденный женщиной — на женщину клевещет!
Бичует мать свою на площади бичом,
А пьяная толпа, ликуя, рукоплещет
И восторгается уродом-палачом!
Нет в женщине души? Нет в женщине морали?
Но кто же воспитал в ней похоти рабу?!
Не сами ль вы ее от века приковали
Ко брачному позорному столбу?!
<...>
Да будет стыдно вам! Пусть ныне горд и громок
Крик святотатственно-преступной клеветы! —
Я верю — близок день! — забудет вас потомок,
Бесславного труда, бесславные листы!

Как видно из приведенной цитаты, Князев принял австрийского философа Отто Вейнингера (Weininger, 1889–1903) за противника женской эмансипации. Между тем в его книге «Пол и характер» (Geschlecht und Charakter, 1902) содержится учение о двух сущностях единой человеческой натуры (без различия внешнего пола — как «женственное начало» (Ж) в мужчине и «мужское начало» (М) в женщине), — весьма далекое от проблем социальной борьбы за женское равноправие. В то же время «женское начало» Вейнингер считает лишенным «метафизической ценности», а следовательно, «настоящая женщина» (радикальное преобладание Ж) — исключительно чувственное, лишенное сознательности и памяти существо, асоциальное и аморальное, живущее исключительно инстинктами. Подробнее о теории Вейнингера и отклики на «необычайный успех» его книги (первый полный русский перевод — 1908) в среде русского символизма, см.: Берштейн Евгений. Трагедия пола: Две заметки о русском вейнингерианстве // Эротизм без берегов. Сборник статей и материалов. М., 2004. С. 64–70. Стр. 135–136. — Очевидно, имеется в виду ст-ние «Господин Смердящий» (Похотлив и сален, / Идеалы спален / Восхваляет нам / На всю Русь гремящий / Господин Смердящий, / Развращенный Хам!). Впрочем, в книге Князева проходит целая «галерея» писателей «серебряного века» — от Максима Горького (Громил мещан, гремя звучнее грома: / «Да слышит всяк! — / Меж вас, скотов, один лишь “esse homo!”» — / Босяк!) до Федора Сологуба (Я верю в Дьявола! Я верю в Сатану!). Стр. 138. — Вейнберг Петр Исаевич (1831–1908), поэт и переводчик; под псевдонимом «Гейне из Тамбова» высмеивал нравы русской провинции, бюрократический произвол и «мракобесие».

Творческие пути замечательного поэта-сатирика, прозаика и переводчика Саши Черного (Гликберг Александр Михайлович, 1880–1932) и Гумилева никогда не пересекались, что не помешало одному — по достоинству оценить «Сатиры», а другому — гневно откликнуться на гибель собрата по перу («О чем он мог писать там, где даже несоветское выражение глаз считается смертным грехом?») (Жар-Птица. Берлин 1921. № 3. С. 36).

Стр. 140. — Для сопоставления Князева и Саши Черного Гумилев использует евангельскую реминисценцию: «В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа приняла Его в дом свой; у нее была сестра именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слова Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! Или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от нее» (Лк. 11:38–42). Стр. 147–149. — Дж. Доэрти обращает внимание на эту фразу как на еще одну «терминологическую вариацию» Гумилева на тему о «само-моделировании» поэта (путем сознательной работы, от ученичества до самостоятельности/самобытности — см.: Doherty. P. 181; ср. комментарий к № 20 наст. тома). Следует, однако, добавить, что подобное отношение к необходимости сознательного саморазвития было типично и для первого учителя Гумилева, В. Я. Брюсова. В числе множества сходных примеров любопытны заключительные строки его рецензии на «Тихие песни» Анненского (под нераскрытым псевдонимом Ник. Т-о): «В нем есть художник. Это уже явно. Будем ждать его работы над самим собой» (Весы. 1904. № 1. С. 63).