Космическая шкатулка Ирис

Океанический прилив нового счастья

Ландыш, довольная и сияющая остатками света в синих глазах, который наполнял её у бирюзового водопада, вошла в спальню к мужу. Она свалилась на его постель и раскинула руки. Её бирюзовое платье казалось сотканным из воды того самого водопада, кружева казались пенным его обрамлением. Она разметала свои отросшие волосы по покрывалу, юная и точно такая же прекрасная, как и там, где она миловалась с Фиолетом. Или просто так казалось со стороны, а они, молодые и пользующиеся минуткой свободы, чисто по-дружески играли.

– Радослав! Как хорошо мне было на том бесподобном континенте! Как будто я попала домой на свой остров. Фиолет говорит, что у него такое чувство, что он никогда уже не улетит отсюда. Если, конечно, будет серьёзный повод так поступить. Он не стал объяснять, что за повод, но я подумала вот о чём. Не желает ли он вновь найти ту Белую Уточку и сделать её своей женой?

Радослав лег рядом с нею, разглядывая её как впервые. Она вдруг принюхалась к постели. – Тебе не кажется, – спросила она, – тут пахнет какими-то нездешними цветами? Или это я привезла в своём носу остаточный запах того континента? Может, у меня токсичная нейропатия как результат отравления какой-нибудь ядовитой пыльцой? Я её наглоталась, нюхая неизвестные ядовитые растения? Пожалуйста, встань. Я поменяю бельё, чтобы убедиться, что дело во мне, а не в самой постели.

Он послушно встал, удивляясь её обострённому обонянию, отлично зная, кто оставил тут свою метку. Чувство вины перед нею и чувство внезапного восхищения ею были слитно нераздельны. Он не дал ей довести уборку до конца и положил её на ком белья, нежно целуя как невинную невесту. Поскольку ничего другого и не хотелось. Пахучая «Лотос аромата» выпотрошила все наличные закрома, где и копится энергия для низших желаний. Да и не было в них нужды в данную минуту чистого восхищения, одновременного с радостью обладания ею как своей приближённой душой.

– Ты скучал? – удивилась она. – Ты целуешь меня так, как в те минуты, когда ещё не был моим мужем.

– Ты очень хороша, – сознался он, – ты похожа на фею чистой радости. Странно, но теперь я люблю тебя сильнее, чем в первые дни нашего сближения. Тогда как бывает наоборот. Ты стала бесподобной женщиной после того, как стала матерью…

И он оглаживал её как уникальное хрустальное изделие, на котором боятся оставить свои нечистые отпечатки, боятся уронить и повредить. Поймав момент своего всевластия над обычно тепло-хладным мужем, она требовательно заявила, – Радослав, я хочу, чтобы ты отдал мне кольцо с сияющим алмазом. Навсегда. Когда я его носила, ты очень сильно меня желал. А потом вошёл в какой-то будничный и даже скучный режим. Ты стал таким, как будто мы жили с тобою, как старик со своею старухой, ровно тридцать лет и три года. Если ты меня любишь, то докажи это. Принеси мне его! – Она ловила его губы и щекотала их своим язычком, – Любящий не бывает жадным. Ведь твоя жена, которая носила его, давно улетела на другую и недостижимую для нас планету Земля –2. Она считает тебя погибшим. Ты мой законный перед лицом всего нашего экипажа муж. Отец моей дочери. Нашей дочери. Или ты хочешь нашего разрыва? – последнюю фразу она коварно прошептала ему в ухо. – Я же отлично чую, что тут ночевала какая-то женщина. Кто она была?

– Никто. Звать никак. Тут ночевала Лотос из дома Андрея. – Он не хотел опускаться до примитивной лжи. Ведь он на самом деле ни разу не осквернил их общий дом блудом. Но не хотелось вводить Ландыш в курс дел ненужной Лоты, да и лень было говорить о ней, о её мечтах, наполненных множеством «ню», богатыми похотливыми мужчинами и прочим убожеством. Соврать было быстрее всего. – Отчего-то он захотел показать ей наш континент, где она никогда не была. А тебя он боится, потому и не приезжает к нам в гости.

– Боится? Да он на дух меня не переносит! Он нелюдим – тихушник! Он всех не любит. Кроме тебя и Кука. Расскажи, Радослав, какая она его Лотос Рассвета? Желтолицая и тощая, как и все они? Глаза узкие, в густых ресницах, бегающие и чёрные, как тараканы со множеством лапок. Они все ужасно неприятные. Да, Радослав? Правда, мастерицы они уникальные, трудолюбивые и опрятные невероятно. Я видела у Кука и Вики, как они вышивают целые картины на шёлке. Давай такую закажем для моей спальни? А ещё я хочу, чтобы и бельё постельное было вышито. Шёлковое белье так приятно холодит летом. Давай?

– Давай, – согласился он, порадовавшись тому, что будет заказчиком у Лоты. Пусть побольше заработает своих «ню».

– Я жалею Андрея, что ему приходится жить с такой женой. Но что вам, мужчинам, делать, если вы невозможные животные даже тогда, когда ваши головы космически развиты. Я бы, например, жила бы девственной тут, не полюби я тебя. А уж местного бы я точно не смогла бы полюбить. Радослав, – протянула она капризно, лаская его бороду, – мой бородач, я хочу немедленно примерить кольцо! Мою законную добычу. Пока ты мне его не подаришь, я тебе не уступлю… – при этом Ландыш уже успела снять своё бирюзовое платьице и осталась нагишом, какой и была у водопада. Прохладная белая и гладкая кожа в сумраке спальни опять показалась сотканной из водной субстанции, такую женщину даже ухватить покрепче было нельзя…

– Ах! – вздохнула она, – мне никогда не было так горячо внутри. Я как будто сгораю, испаряюсь, но мне нравится такой огонь. Он волшебный… И я чувствую себя облаком, летящим в лазури… Я люблю тебя!

– Родная, – прошептал он, – моя единственная и последняя…

До невнятности истёршийся оттиск всех впечатлений юности, молодости и более зрелого возраста, состоящий из наслоений памяти о разных женщинах, вдруг воплотился в ней как в уникальном изделии, где все их прежние особенности гармонично сочетались, переплетались. Дымчатые воздушные волосы и синие доверчивые глаза одной, весёлость и звонкость другой в сочетании с феерической стройностью, вдруг оформившейся в ней после рождения ребёнка. Ведь прежде она была тонка и бледна как закисший подросток с недоразвившимися бёдрами и маленькой грудью. А теперь она даже порозовела, напиталась красками, светом чужой золотой звезды, давшей ей что-то очень необходимое, отсутствующее на планете Пелагеи. А чистота, прозрачность всего её существа, настолько отчётливо заявившие о себе, когда он остолбенел от её вида у водопада, так и остались в ней. И Фиолет, тоскующий в отрыве от своей Белой Уточки, не был и не мог быть ему соперником. Ландыш любила его, Радослава, и чтобы разлюбить так скоро, она должна быть каким-нибудь Лотосом. И наконец, главное в ней, – вдруг проснувшееся чувство собственной женской неотразимости, власти над любым, кого она захочет себе приобрести в спутники. А он, начинающий седеть бородач, в общем-то, свободен. Хочешь, будь рядом, не хочешь – вольному воля. И воля стала вдруг сразу не нужна. Чего с нею тут делать? Купаться и время от времени отрываться с каким-нибудь очередным приторным Лотосом? А после не отплюёшься от привкуса токсичной горечи. Ведь и не исключалось, что некрасивая колдунья мать посвятила её в секреты женской обольстительности, более важной, чем красота физическая.

И Ландыш знала, а может, видела, что он любовался ею, своей привычной женой как незнакомой феей источника из легенды других времён и нездешних народов. Вот такое сложилось у неё убеждение. Потому что она вдруг спросила, – Ты заметил, какое странное воздействие оказывает вода из тех водопадов не только на тело, но и на то, что к телу обычно не причисляют? Достаточно просто войти в радужное облако из брызг, даже не приближаясь совсем уж близко, потому что страшно, когда сверху на тебя падает такая водная махина, и ты словно обретаешь новую кожу и новые чувства? – Но она могла только предполагать, что он, часто бывая у Андрея, мог посещать и те места. Он же за всё то время, что навещал Андрея, не был там до того дня ни разу.

– Ты часто там бываешь? На водопадах?– спросил он.

– Да в первый раз и была. Фиолет совсем недавно их обнаружил в абсолютно безлюдной местности. Рассказал мне, а я и напросилась.

– И поэтому для волшебного их воздействия ты купалась там нагишом на глазах у Фиолета?

– Ревнуешь? С чего решил, что нагишом? А если и нагишом, то какое мне дело до Фиолета, если возникла такая возможность испытать на себе подвижность и дыхание воды, её возмущённые удары, что кто-то посмел встать на её пути, когда реально бьёт ледяным током каждый капилляр кожи, и ты выходишь из потопа как новорождённая. Сознайся, что ты ревновал меня к Фиолету? – опять прошептала она в уши. – Твоя ревность усиливает мою любовь к самой себе. А то я как-то не очень в себе уверена.

– Откуда я мог знать, что ты там купалась с Фиолетом? – отпирался он.

– Я же откуда-то знаю, что ты бывал у Андрея с целью испытать на вкус не только изыски чужеземной кухни и красоты природы, но и отведать любовных тонкостей, коими наделены златолицые шлюхи. О них всякому же известно. Даже здесь. Я, как и всякая любящая женщина, наделена особой интуицией. Другое дело, что не всегда хочется к ней прислушиваться.

– Не можешь ты ничего знать. И твоя игра во всеведение просто смешна. Ты сама ревнуешь к тому, что того не стоит.

– А ты разве не ревновал меня к Фиолету? Или он в твоём мнении достойный тебя соперник?

– Нет. Но ты достойна того, чтобы ревновать тебя ко всем. Ты стала совсем другой, чем прежде. И как-то незаметно это произошло. Я, как и ты, чувствую себя новорожденным.

– Ах, ты мой новорождённый бородач! – Ландыш дёргала его за бороду, не желая с нею мириться даже в силу необходимости.

– Прошлое окончательно стало, даже не пылью, а воспоминанием о собственной недавней запылённости незнамо чем. Ты как вешний ветер, Ландыш, начисто вымела из меня всё прежнее. Или как тот же водопад, омыла меня хрустальной и жёсткой водой забвения.

Это было начало их любви, взаимной с обеих сторон, возникшей лишь спустя два года их супружеской близости и рождения совместного ребёнка. Таким вот странным способом Фиолет заодно с Лотой посодействовали их подлинному уже единению, не только внешнему.