Остаточная деформация

Глава 11. Чем дальше в лес

Но есть одна. Она умна,

Мила, добра и прочее.

И чья вина, что мне она

Куда милей, чем прочие! Роберт Бёрнс

Паола

Щека Айрин напоминала помидор — красный, лоснящийся бок выпирал даже какими-то дольками. И это с учётом примочки и гельского антигистаминного.

— Понесло ж тебя, — в очередной раз проворчал Берт, меняя подсохшую тряпочку на мокрую.

— Не зуди, — огрызнулась Айрин, морщась. — И без тебя…

Ей захотелось мёда. Она увидела насекомое, похожее на пчелу. То есть сначала увидела — а потом захотелось. Пока Берт разводил костёр, ставил палатку, кипятил воду и занимался другими хозяйственными делами, она проследила за предполагаемой медоносицей до самого гнезда. Дальше везение кончилось. Пчёлы были против делёжки, и их было больше. Гораздо больше. К счастью, Айрин очень быстро бегает, а пчёлы не любят далеко летать на закате. Всего-то три или четыре укуса, легко отделалась. Ерунда.

Их путешествие длилось шестой день, и Берт не мог решить — счастлив он или несчастен. Именно так, без золотой середины. Он любил лес и Айрин — они были с ним здесь, были его полностью: всё внимание Айрин, вся благосклонность леса. Шёл бы и шёл, хоть всю жизнь, даже не человеческую, а гельскую. Пока идёшь, болтая на ходу и чутко прислушиваясь — кажется, что счастлив. Но стоит остановиться и задуматься — на плечи будто планета падает. Ни охнуть, ни вздохнуть.

Стёпочкин индикатор подталкивал их через лес то к югу, то к западу, дальше и дальше, уверенно помаргивая зелёным огоньком и сигналя оранжевым, если отклонялись от курса. Знаний Берта катастрофически не хватало даже на простую оценку — правда или неправда. Возможно или нет. Людям недоступны гельские технологии. Возлюбленный Айрин — человек. Время роста её ветви — примерно вторая половина двадцатого века, так понял Берт, боясь расспросить точнее. Рано, рано! О тёмной материи тогда знали максимум, что она есть, но это неточно. Ещё лет сто пятьдесят… Однако человеческий гений ставил в тупик Нудного Ника, сила человеческого духа восхищала инструктора, щедрость человеческой души навсегда сделала Пети ангелом. Что об этом может знать скромный работник отдела аналитической статистики? Меньше, чем ничего. В конце концов, люди выжили на Паоле, сумев обмануть кураторов и пронести с собой необходимые знания. Берту было больно думать, что скоро надо навсегда расстаться с Сэмом, Лизой, Стасом, Николя, Каринкой, Гришей… С теми, кто принял его в свой круг без всяких условий.

И с Айрин. Золотистой от солнца, пахнущей горячим деревом Айрин, спасшей ему жизнь просто потому, что люди так делают. С Айрин, которая не знает о настоящем Берте ничего и неохотно рассказывает о своём прошлом. Вроде бы дома осталась младшая сестра Энни, по которой Айрин скучает. Но у Энни давно своя жизнь, не факт, что она тоже скучает по старшей сестре. Вроде бы Айрин работала лаборантом в каком-то заштатном институте по исследованию влияния вливания на выливание. Кажется, там и познакомилась с непризнанным гением Стёпушкой. Не цельный рассказ — сложенные воедино обмолвки, обрывки фраз, намёки, даже выражение лица, всё шло в дело. Айрин была готова поделиться любой ежесекундной эмоцией, но становилась неприлично скупой на слова, если дело касалось прошлого. Может быть, боялась сглазить невозможное возвращение. Человеческие суеверия почти такие же загадочные, как и мотивации. Может, маловато в том прошлом было приятного, разве что Стёпочка. Как раз о нём могла говорить часами. И гений он, и раскрасавец, и вообще лапочка.

Берт, терпя гимны Стёпочке, втайне радовался такой скупости. Откровенность за откровенность, так ведь положено, а в его собственной придуманной жизни зияло слишком много дыр, которые экспромтом не залатать. Лжец и обманщик, Берт подолгу не мог заснуть, пытаясь придумать себя таким, каким бы понравился Айрин. Но усталость брала своё, и он проваливался в тревожный сон.

А утром опять надо было идти, и мучительная неопределённость отступала, давая место сиюминутным заботам и чистому, летнему, упоительному счастью. Даже когда кончились протоптанные тропы и карта известной местности, и идти стало труднее. Ничего, Берт не боялся леса. Шайки Ллойда он боялся гораздо сильнее. Вздрагивал от любого шороха, особенно когда пробелов на самодельной карте стало больше, чем прорисованных фрагментов. Но раз по этим местам люди до них вообще не ходили, то и бандиты — в том числе.

Берт считал, что пока им везёт.

— Ты никогда не рассказывала, как стала разведчицей, — сказал Берт, маскируя жгучее любопытство небрежными интонациями. — Что тебе предложили? Это секрет?

Положа руку на сердце, Берту было интереснее выяснить, что помешало Айрин быть с любимым и какое-такое условие она должна выполнить, чтобы воссоединение состоялось. Спрашивать в лоб стеснялся и робел, но чувствовал подвох. В конце концов, почему бы ненаглядному Стёпочке самому не сделать опасную работу, не поберечь любимую девушку? Призывать здравый смысл с каждым разом становилось всё труднее. Неприязнь к Стёпочке мешалась с тщательно подавляемой ревностью и какими-то чувствами, незнакомыми Берту.

— Н-нет, — ответила Айрин после секундного колебания. — Не секрет, кой там секрет. Другое дело, что кой-кто — а именно ты, Берти — ни пса не понял. Йорны ничего не предлагают. Хочешь жить — делай как сказано. А не делаешь — не будешь жить. Всё просто, как дверь без ручки, дорогуша. Почему они выбирают того или другого, я не знаю, и никто не знает. Типа взяло и в рогатую башку втемяшилось. И так всю жизнь живёшь, как пустое место, а потом приходит такой хозяин жизни, и говорит, что ты не просто пустое место, а ещё меньше.

— Вот сволочи, — невольно вырвалось у Берта. — Наши всё-таки чудо предлагают…

Но Айрин не поддержала.

— Падлы ещё большие, — фыркнула она. — Типа ты можешь отказаться, но кем будешь, если откажешься? Да, сдохнешь где-то на куличках хрен знает за чьи пряники, назад дороги нет, и не говори, сука, что тебя не предупредили, но как будешь дальше жить, если откажешься? Если дорогой тебе человек умрёт, потому что ты не захотел умирать? Шантаж и манипуляторство, вот как это называется.

От неожиданности Берт на пару минут потерял дар речи. Да как она вообще может сравнивать?!

— Когда я готовилась сюда, я малость узнала йорнов, Берти, — продолжала Айрин, пользуясь онемением приятеля. — Говорила с ними, жила среди них. Они… В общем, им тоже несладко. Они тоже выживают, как и люди. Можешь говорить, что я неправа, но я видела своими глазами. Гелы оставляют им крохи, они держатся стеной, чтобы выжить. Йорны жестоки с людьми, но и со своими — не меньше.

— Жестокость есть жестокость, — тихо сказал Берт. — Её нельзя оправдать. Тебе рассказали и показали только то, что выгодно, и…

— Посельчане — наши друзья, — перебила Айрин, тоже понизив голос, — они были к нам добры и милосердны. Но тот же Сэм выгонит на мороз любого, кто захочет жить не по его правилам.

— Правила общины — правила выживания. И…

— Йорны тоже хотят жить, Берти. И хотят остаться собой. Это преступление — быть собой?

Вопрос повис в воздухе, как низкое закатное солнце, чей свет был заметен только благодаря черноте теней.

— За чужой счёт — да, — тихо сказал Берт. — Йорны ничего не создают, только ищут способы отобрать.

Айрин отвернулась, дёрнув плечом, и он осёкся, замолчал.

… Тянулись, переплетаясь, ветви великого Древа. Зелёные, красные…

Слишком много противоречий. Слишком много на него одного.

Ужин прошёл в молчании, не враждебном, но каком-то отстранённом.

*

— Откуда это? — голос Айрин дрогнул. Она непривычно неуверенным движением взяла из жестяной миски коричневатый, пропитанный тягучим мёдом кусочек пчелиного воска и лизнула. Зажмурилась от удовольствия.

— Сменял, — коротко ответил Берт, любуясь девушкой. — На сахар. Ну, ещё из тех запасов.

Брови Айрин взлетели под короткую чёлку, а глаза распахнулись так широко, что заняли половину лица. Берт не выдержал, рассмеялся.

— У пчёл на рассвете что-то вроде поверки или армейского построения, — пояснил он. — Если затемно подобраться поближе к улью, то в эти минуты можно поживиться мёдом. Ясное дело, надо быстро и не жадничать.

— Но сахар взамен ты оставил?

— Обязательно.

Айрин запихала кусок соты за щеку, облизала сладкие губы.

— Спасибо, Берт. Это самое вкусное, что я когда-нибудь пробовала.

Берт, обхватив колени руками, смотрел, как она жуёт. Покусанная её щека уже почти не отличалась от уцелевшей, а неприятный осадок от вчерашней размолвки растворился без следа. Гелы и йорны казались персонажами старых сказок.

*

К полудню они вышли к реке. Лес неожиданно кончился — будто обрезало кромку огромным ножом. У Берта ёкнуло сердце: вдруг почему-то показалось, что сейчас, буквально ещё шаг — и обрыв. Но нет. Большая поляна перешла в пологий травянистый берег. Довольно широкая и медленная равнинная река чинно несла тёмную воду, похлюпывая в камышах мелкой волной.

— Хорошо-то как, божечки! — завопила Айрин, шлёпаясь в густую, едва начавшую желтеть траву. — Задрал меня уже твой лес, Берти!

Берт, улыбаясь, сел рядом с ней. В лесу ему было надёжнее, хотя последний суточный переход дался трудно. В лесу он забывал, что тело — чужое, ущербное, непослушное. Не думал об этом. Лесу что гел, что человек, что птаха малая — одна цена. Он всех прокормит и приютит, царственно не заметив расходов, но неосторожного погубит с таким же равнодушием.

Зато Айрин так радовалась…

— По воде звук хорошо расходится, — сказал Берт. — Давай потише, а?

— Параноик хренов, — фыркнула Айрин, гибко потягиваясь. — Нету тут никого. Жаб разве что распугаю. Не знаю как ты, а я — купаться. Неделю не мылась, коростой уже заросла вообще по брови.

Она вскочила на ноги, будто совсем не устала, потянула с себя верхнюю толстую рубаху.

— Не подглядывай, — сказала, не оборачиваясь.

Берт покраснел и быстро отвернулся.

— Или подглядывай, — хихикнула Айрин. — Мне пофигу. Я-то у тебя всё видела.

Берт слышал, как сброшенная одежда шуршит по траве. Голову словно магнитом тянуло в ту сторону. Не удержался, обернулся. Успел увидеть блеск влажной от пота смуглой кожи, удивительно гармоничную линию изгиба женского бока и хитрый, весёлый взгляд карих глаз поверх плеча. Айрин тоже обернулась, чтобы проверить — подглядывает или нет.

Айрин откровенно захохотала без всякого смущения, а Берт уткнул лицо в ладони, давясь стыдом и смехом. Девушка с визгом — куда там потише! — вбежала в воду, так что брызги долетели до Берта.

Берт чувствовал, как горят щёки, и — невероятное счастье. Может, он действительно параноик, и надо расслабиться, пока они одни в этом прекрасном мире.

Да, и не забыть нанести на карту последний переход и реку.

*

Мир улыбался самым приветливым образом. Речная, в меру прохладная вода смыла с Берта усталость и пыль, солнце согрело и высушило. Похлёбка из грибов, сушёного мяса и дикой моркови, обнаруженной тут же, на поляне, удалась. Берт гордился: взятые из посёлка припасы расходовались медленно, поскольку он, бывший гел, всегда находил что-нибудь съедобное в живой природе. Выучился-таки, не забыл ничего, не перепутал.