Эти Чудовищные Узы

Глава 8

Настоящее

Я тону в холодной воде. Я не могу дышать. Не могу кричать. Мое тело дрожит, слова застыли на губах. Я промокла, каждый сантиметр моей кожи покрыт ледяной водой. Я пытаюсь найти воздух. Задыхаюсь.

Впервые в жизни я хочу жить.

— Вставай, Сид. Сейчас же.

Мои глаза распахиваются, руки поднимаются, чтобы защититься.

Джеремайя.

Я вскарабкиваюсь на ноги, прижимаюсь к изголовью кровати, натягиваю простыни до подбородка. И только тогда я замечаю чашку в его руке и холодную воду, капающую с моего лица, с моих волос, на мою черную майку.

Ярость пронизывает меня насквозь.

Я сбрасываю с себя одеяло и бросаюсь на брата.

— Ты, блядь, облил меня водой?! — это частично вопрос, частично боевой клич.

Мы вместе ударяемся о стеклянную дверь на мой балкон. Солнце едва взошло, Александрия все еще в розово-желтых тонах, внизу раскинулся город, люди едут на утренние маршруты в это солнечное утро понедельника.

А мой родной брат облил меня ледяной водой, чтобы разбудить.

Я знаю, что сейчас он позволяет мне прижать его к стеклу. Он может остановить нас обоих в любой момент. Но на его губах играет маленькая улыбка, даже когда его белая рубашка сжимается в моем кулаке.

— Ты закончила? — спрашивает он, раздражающе спокойно.

Я отпускаю его рубашку, разглаживаю ее.

Затем я бью его по лицу, от чего у него кружится голова. Не от моей силы, а скорее от удивления.

Он открывает рот, щелкает челюстью, темные брови приподняты. Когда он снова поворачивается ко мне лицом, он откидывает голову назад и смеется. А потом он кладет руку на мое горло и сжимает его, как это сделал Кристоф.

Так же, как Люцифер.

Я не пытаюсь сопротивляться. Он не убьет меня сейчас. Не для того он встал так чертовски рано и ворвался в мою комнату, чтобы я умерла так скоро.

Я держу его бледно-зеленый взгляд, слышу, как он вдыхает и выдыхает, ровно. Спокойное. Как будто его хорошая сторона пытается сказать его плохой стороне отпустить горло его маленькой сестры. Но у Джеремайи нет хорошей стороны. У него есть плохая. И еще хуже.

Он сжимает сильнее.

Мои ногти находят его щеки.

Я щипаю его, сильно.

Он отпихивает меня, и я ловлю себя на кровати, затем сразу же выпрямляюсь, готовая снова наброситься на него, если он хочет продолжать эту игру. Он проводит рукой по челюсти, и я с удовлетворением замечаю следы от ногтей на его загорелой коже.

— Ты дерьмо, ты знала об этом? — спрашивает он, снова разминая челюсть.

Я сажусь на кровать, с моих волос все еще капает вода. Я оборачиваю вокруг плеч одно из черных пушистых одеял с моей кровати.

— Какого хрена ты решил, что обливать меня чертовски холодной водой хорошая идея? — отвечаю я.

Он вздыхает, скрещивает руки и прислоняется к балконной двери, откинув голову назад и глядя в потолок. Он стоит так, когда хочет что-то сказать. А это почти никогда. Джеремайя не боится ни одного слова в английском языке. Да и вообще любого языка, если уж на то пошло. Он свободно говорит по-немецки, а этого я не понимаю. Ради Бога, мы живем в Северной Каролине.

— Говори уже, — рычу я, готовая залезть в теплую ванну, мое горло болит от рук Джеремайи и Кристофа.

Я хочу насладиться этим понедельником.

Наблюдать за телами и терзаться в парке в воскресенье. Расслабиться в понедельник. И идет обратный отсчет до Хэллоуина. Что означает, что расслабление, которое я смогу сделать, будет минимальным. Джеремайя в этом убедится.

— У меня есть для тебя работа, — наконец говорит он. В том, как он это говорит, есть что-то странное, как будто он извиняется. Я никогда не знала, чтобы Джеремайя извинялся перед кем-либо за что-либо.

Я сглатываю. С трудом. И жду. Он заставляет меня нервничать. У него никогда не было для меня работы.

Он продолжает смотреть в потолок, продолжает прислоняться к стеклянной двери.

Вентилятор все еще крутится над головой, и я благодарна ему за этот шум. Так высоко, на самом высоком холме Александрии, мы не можем слышать город внизу. Большую часть дня я бы хотела слышать. Особенно сейчас. Вентилятора недостаточно.

Но все равно я жду. Я не уверена, что хочу услышать, что он скажет. Джеремайя никогда не будит меня. Обычно он посылает Николаса, а иногда, когда хочет быть настоящей занозой в заднице, он посылает Бруклин. Но сегодня он пришел сам. С водой. Чашка была разбита об пол во время нашей драки.

Сейчас я смотрю на нее, ярко-синюю и пластиковую. Как детская чашка. Ей не место в этой темной комнате.

— Убийство.

Мой рот открывается, когда я смотрю на него.

— Я знаю, — огрызается он, хотя я не произнесла ни слова.

Я вскидываю бровь. Это не его обычный язвительный тон. Он менее опасный. Более напряженный. Более… обеспокоенный.

— Ты шутишь? — я нервно смеюсь, подтягиваю колени к груди и сворачиваюсь в клубок под черным пушистым одеялом. Что-то случилось. Он никогда не предлагал мне сделать что-нибудь для Ордена, и уж точно не это.

Я не думаю, что хочу этого.

Я собираюсь отказаться.

Он все равно заставит меня.

Он по-прежнему не смотрит на меня.

— Нет, — отвечает он ровно. Он наконец наклоняет подбородок вниз, его бледно-зеленые глаза смотрят на мои бледно-серые. — Но я не думаю, что ты сможешь нажать на курок.

Я сильнее сжимаю колени и закатываю глаза, сдувая челку с лица.

— Я не хочу этого, — мой голос не дрожит, но под одеялом у меня дрожат руки. — Я не хочу эту работу. Я не хочу делать это. Мне все равно, кто это будет.

Он делает шаг ко мне, и я напрягаюсь. Я не хочу, чтобы он видел, как я дрожу. Я не хочу, чтобы он видел, как я извиваюсь.

Он останавливается на полпути ко мне, восходящее солнце смотрит ему в спину, делая его похожим на какого-то странного ангела с нимбом. Но мой брат не носит нимб.

— Люцифер вернулся.

Я все еще. Я хочу сказать ему, что не думаю, что он уходил. Он просто ждал своего часа.

— И остальные, — отвечает он на мой невысказанный вопрос. — Они были здесь, — признает он. — Но они держались на расстоянии. Но не сейчас.

Теперь я дрожу всерьез.

Джеремайя подходит к краю кровати, его колени упираются в матрас. Он смотрит на меня сверху вниз.

— Знаешь, я наблюдал за вами двумя долгое, долгое время. Я не мог понять, нужен он тебе или нет. Я не знал, была ли это Клятва Смерти, или… что похуже.

Дрожь проходит по моему позвоночнику. Я знаю эту историю, даже если не могу ее вспомнить. Я не хочу ее вспоминать. Я не хочу говорить об этом. Думать об этом. Я не хочу, чтобы она существовала.

— Я не буду этого делать, — говорю я.

Он смеется.

— Не прикидывайся дурочкой, Сид. Это не очень хорошо выглядит, — он вздыхает, засовывает руки в карманы, а затем садится рядом со мной, его плечо задевает мое. Я стараюсь не отшатнуться. Пытаюсь, и не получается. — Ты знаешь, что должна.

Даже когда он произносит эти слова, он смотрит в пол. Потом мы молчим.

Когда он наконец снова заговорил, он по-прежнему не смотрит на меня.

— Оказывается, он еще более грешен, чем сам дьявол. И, к несчастью для него и для тебя, он мне кое-что должен.

Я вскидываю голову.

— Почему мне? Это была одна ночь. У меня было больше, чем одна, со многими мужчинами, прежде чем появился он.

Джеремайя встречает мой взгляд, его выражение нечитаемо.

— Не морочь мне голову, Сид. Я знаю, что ты винишь его с тех пор, как я вытащил тебя из психушки. И теперь вы двое пройдете полный круг. Сегодня почти Хэллоуин, Лилит, — шепчет он. Как будто я не знаю.

Я чувствую, как румянец окрашивает мои щеки, но я выдерживаю его взгляд.

— Ты ни черта не знаешь.

Он вынимает одну руку из кармана так быстро, что я думаю, что на этот раз он может дать мне пощечину. Я вздрагиваю, но вместо этого он убирает челку с моего лица и проводит рукой по моей челюсти.

— Я знаю, каков Люцифер. Я знал его много лет, Сид, — он говорит так мягко, как будто ему не все равно. Но я знаю лучше. Он хочет, чтобы стыд прожёг меня еще немного. — Я знаю, что ты звала его в камере, когда я впервые привел тебя сюда. Мне жаль, что я позволил ему забрать тебя у меня. Но я не позволю ему сделать это снова, — его палец касается моих губ, проходит по подбородку, по изгибу горла. Затем останавливается над моим сердцем.

— Я не должен был позволить ему заполучить тебя. Но я не знал, Сид, — он убирает руку, сжимая обе свои на коленях. — Тогда я не знал, что ты моя.

— Я знаю, что ты ненавидишь быть здесь, — продолжает он, и впервые за все время между нами я чувствую сочувствие с его стороны. Потому что я действительно ненавижу быть здесь. Я ненавижу то, что не могу уйти, без того, чтобы он или его люди не последовали за мной. Ненавижу, что у меня мало денег, хотя я живу в роскоши. Ненавижу, что у меня нет водительских прав. Или паспорта. Или даже собственной машины. Потому что Джеремайя не хочет, чтобы Люцифер или другие Несвятые преследовали меня за то, что он сделал. За то, что забрал меня из психушки. Даже если они оставили меня там.

— Если ты сделаешь это, если ты убьешь его… — он вздыхает. Я жду, затаив дыхание. — Все изменится. Это может стать твоей единственной работой, если ты этого захочешь. Я больше не буду таскать тебя по объектам. Ты сможешь жить своей жизнью, Сид. Я куплю тебе машину. Я дам тебе нормальную зарплату. Все, что захочешь, если сделаешь это.

Я хочу ударить его.

— Почему ты думаешь, что я верю всему, что ты сейчас говоришь, Джеремайя? Я не доверяю тебе. Я не скрываю, что никогда не доверяла тебе. И я знаю, что ты чувствуешь то же самое ко мне. Что изменится со смертью Люцифера? И какого хрена ты думаешь, что я могу убить Несвятого?

Он не смотрит на меня.

— Он единственный, кого ты когда-либо хотела, не так ли? Потому что он бросил тебя, — он смеется, проводит рукой по лицу. — Что происходит с женщинами и мужчинами, которые их бросают? — он встает на ноги, спиной ко мне.

— Что сделал Люцифер? — спрашиваю я. Это, по крайней мере, мне нужно знать. Я никогда не спрашивала, ни о каких других телах, которые Джеремайя складывал в кучу. И не раньше. Но это другое. Мой брат не знает, что я бы согласилась, несмотря ни на что. Несмотря на машину. Или свободу. Или деньги. Он может засунуть все это себе в задницу, мне все равно. Я просто хочу отомстить.

Медленно, Джеремайя поворачивается.

— Он ищет тебя, — осторожно говорит он. — Они все ищут, — но он не улыбается, как он обычно делает, когда хочет поддразнить меня. — Он сжег дом Бруклин.

Я ничуть не удивлена. Это Люцифер. Это Несвятые. Это Кейн и Атлас, Эзра и Мейхем. Это кровные братья из ада.

Я даже не знала, что у Бруклин все еще есть дом. Я думала, что если мой брат приютил девушку, он забрал у нее все остальное. Или, может быть, он просто сделал это со мной.

— И что? — спрашиваю я. — Тебе наплевать.

Он качает головой, как бы раздражаясь.

— Мне нет, — говорит он, но я не думаю, что это действительно так. Бруклин здесь гораздо дольше, чем большинство женщин Джеремайи. Он заботится о ней. Он может не любить ее, потому что я не уверена, что этот ублюдок умеет любить кого-либо. Но он заботится. — Но это значит, что он пытается добраться до меня. До тебя, — его глаза переходят на мои. — А я хочу сначала добраться до него. До них.