Лэндон и Шей. Разбитые сердца

21

Шей

В ту ночь я не могла уснуть. Красные светящиеся цифры на моем будильнике словно дразнили меня и мою усталость. Папа так и не вернулся домой. Мама все еще плакала в своей спальне, а Мимы не было. Дом казался темным и пустым, и мне не удавалось заснуть.

Я еще раз взглянула на часы.

12:09.

Слишком поздно, чтобы ему звонить, сказала я себе. Кроме того, какой в этом смысл? Если бы я разбудила его, мне было бы неловко знать, что я прервала его сон, – ему редко удавалось уснуть. Но если бы он не спал… если бы этой ночью он чувствовал то же, я бы хотела услышать его голос на другом конце провода.

Я набрала номер Лэндона. Когда он взял трубку, мое сердце сжалось и я изо всех сил постаралась проглотить образовавшийся в горле ком.

– Ты в порядке?

Это было первое, что он сказал. В его голосе звучала обычная хрипотца – без малейшего намека на то, что он только что проснулся.

Мое сердце забилось с новой силой. Я засунула воротник в рот и сжала его зубами.

– Почему это первое, о чем ты спросил?

– Потому что уже за полночь, а большинство звонков после полуночи – либо плохие новости, либо приглашение переспать. Если это приглашение переспать, то я…

Даже сейчас я могу представить его ухмылку.

– Это не приглашение переспать.

– Проклятие. Что ж, тогда вернемся к моему первоначальному вопросу… ты в порядке?

– Как посмотреть, – рассмеялась я, сжав ткань в зубах. – Сегодня моя бабушка переехала. Вернее, моя мать практически выгнала ее из дома после очередной ссоры из-за отца.

– Что? – его голос стал напряженным. – Где она? Она в порядке? Где она остановилась?

Я почти забыла, какое место Мима занимала в жизни Лэндона. Услышав беспокойство в его голосе, я поняла, как хочу оказаться рядом с ним, чтобы мы вместе могли беспокоиться о моей бабушке.

– Она в порядке? – снова спросил он.

– Она снимает квартиру. Честно говоря, мне трудно сказать, в порядке ли она. У нее твердый панцирь, и она всегда ведет себя так, словно ей все нипочем, хотя я знаю, что это не так. Она никогда не показывает свою слабость, и, если однажды она сломается, я даже этого не замечу. Она была опорой нашей семьи с самого первого дня. Я не знаю, на кого она опирается, когда ей плохо, – всю жизнь она сама была нашей единственной опорой. Я просто боюсь, что ей не с кем разделить свою боль. Она никогда не показывает свои эмоции.

– Люди, которые прячут свои эмоции, чувствуют гораздо глубже, чем остальные, – сказал он.

Что-то в моей груди болезненно сжалось.

– Личный опыт?

– Вроде того.

По тону его голоса было ясно, что он не хочет углубляться в тему.

– Мария очень много для меня значит. Несмотря на то, что она моя экономка, она была рядом со мной в самые трудные дни.

– Экономка? – спросила я, совершенно сбитая с толку.

– Ага. Она приезжает каждое воскресенье уже много лет.

– Лэндон, моя бабушка давно не работает экономкой. Она открыла свою студию йоги около четырех лет назад…

Мое сердце екнуло, когда я подумала о Миме и о том, что она говорила мне о воскресеньях.

– Она говорила, что ее воскресенья предназначены для дорогого друга.

Лэндон замолчал. Я представила, как нахмурились его густые брови. Какие мысли крутились у него в голове?

– Она больше не домработница?

– Нет. Уже очень давно.

Минута тишины.

– Не понимаю… – признался он. – Я не понимаю, почему она такой хороший человек.

– Да, я тоже.

– Поэтому ты не можешь уснуть? Потому что беспокоишься о Марии?

– Да. – Я поерзала в своей постели. – Почему ты не спал?

– Не могу.

– Тебе нужно поспать, Лэндон.

– Я знаю, но некоторые вещи даются не так просто.

Истина.

– Я могу не отключать звонок, пока ты не уснешь, если это поможет.

– Не знаю, получится ли, но попробовать стоит. Кстати, Цыпа.

– Да?

– Перестань жевать свою рубашку.

Я разжала зубы.

– О чем мы будем говорить?

– О чем ты захочешь… обо всем.

Итак, именно это мы и сделали. Мы говорили о глупостях. О наших любимых вещах. О спорте. Мне нечего было сказать о спорте, но он рассказал о своих любимых командах. Хотя мы жили в Иллинойсе, он болел за Green Bay Packers^[29], так что вместо оранжевого и синего его спортивными цветами были зеленый и желтый.

Я назвала его предателем, хотя ничего не смыслила в футболе. В ответ он назвал меня красивой.

Его любимыми конфетами были Reese’s Cups. Любимой газировкой – Mountain Dew. Если бы он мог посетить любой штат, он бы хотел поехать в Калифорнию. Он боялся змей и любил собак.

Его любимым фильмом был «Один дома».

– Мне нравится эпизод, где он включает отрывок из фильма и говорит: «Счастливого Рождества, грязное животное». Клянусь, когда мне было десять, я целый год говорил это каждому встречному. До сих пор думаю, что это чертовски смешно, – объяснил он, посмеиваясь.

Его смех нравился мне больше всего.

Я тоже рассказала ему кое-что о себе. Что моей главной мечтой было увидеть фильм или телесериал, снятый по моему сценарию. Как я мечтала получить ЭГОТ – «Эмми», «Грэмми», «Оскар» и «Тони». Конечно, это было невыполнимо, но если Одри Хепберн смогла это сделать, то, может быть, смогла бы и я.

Хотя я и близко не была так талантлива, как Одри.

Я сказала ему, что она – моя любимая актриса. Я обожала романтические комедии, в которых она снималась, и по этой причине сама полюбила писать романы. Я рассказала ему и о своих любимых писателях.

Я рассказала ему о стольких вещах, которые, скорее всего, многие бы посчитали скучными, но он внимательно слушал и задавал мне вопросы о моих мечтах, моих желаниях и моих надеждах.

– Ты можешь все, Цыпа. Ты сможешь все, – пообещал он. – Ты слишком упряма, чтобы не справиться.

Это не было ложью. Даже если я не смогла бы добиться всего, я бы сражалась изо всех сил, чтобы максимально приблизиться к своей мечте.

– А ты? – спросила я. – Чем ты хочешь заниматься?

– Ненавижу этот вопрос, – пробормотал он. – Он слишком отягощен.

– Отягощен чем?

– Давлением, – пробормотал он в трубку, откашливаясь. – У каждого есть представление о том, чем он хочет заниматься. Хэнк и Рейн хотят открыть свою чертову пекарню. Эрик хочет заниматься инженерией. Грей намерен продолжить семейный бизнес по производству виски. Реджи собирается стать бездомным хером, выпрашивающим у людей деньги на билет домой в Кентукки. Каждый разобрался со своим будущим, а я потерян, как Джон Траволта в «Криминальном чтиве». – Он сделал паузу. – Это еще один мой любимый фильм. «Один дома», а на втором месте – «Криминальное чтиво».

– Я его не смотрела.

– Ах, подумать только, а ведь ты начала мне нравиться.

Я хмыкнула.

– На самом деле, ты тоже начал мне нравиться.

– Правда?

– Да. Так же, как грибок между пальцами.

Он громко рассмеялся, и от этого звука в моем животе взметнулись бабочки. Мне нравилось, что я могу его рассмешить.

– Тебе необязательно определяться прямо сейчас, Лэндон. Так много людей идут в университет, не зная, чего они хотят. Некоторые берут перерыв на год, чтобы понять, чем они будут заниматься. Некоторые вообще никуда не поступают. Ни один из этих вариантов не является неправильным. Здесь нет хорошего или плохого выбора.

– Да, наверное, это так. Было бы неплохо, если бы и мой отец это понял.

– Я начинаю думать, что родителям необязательно понимать нас, детей.

– Как и нам необязательно понимать их, – добавил он.

Чистая правда. Интересно, помнят ли родители, каково быть молодым, растерянным и лишенным ориентиров.

В тот вечер моя мама выглядела именно такой.

Может быть, родители – все еще дети со старыми, уставшими сердцами, и с каждым ударом пульса на них появляются новые трещины.

Зазвонил телефон – пришло очередное сообщение от Трейси. Они с Рейн всю ночь написывали мне о вечеринке в доме Реджи – меньше всего мне хотелось в этом участвовать.

Трейси: Ты была права насчет Реджи. Он козел, и я навсегда с ним покончила.

Облегчение, которое я испытала, прочитав это сообщение, было не описать словами. На долю секунды я задумалась о том, что могло вызвать это озарение. Но, в конце концов, это было не так уж важно. Пока он был вне поля зрения, я была спокойна.

– Кажется, Трейси официально вычеркнула Реджи из своей жизни, – зевнула я в трубку.

– Отлично. Он чертов придурок. Это не пустые слова, учитывая, что даже такой козел, как я, считает его дерьмом.

– Ты не козел, Лэндон, – я снова зевнула, – ты плюшевый мишка, прячущийся в костюме медведя-гризли.

Он захихикал.

– Ты зеваешь, – заметил Лэндон. – Иди спать.

Я потерла глаза, пытаясь избавиться от сонливости.

– Я все еще здесь. Я в порядке.

Зевок.

– Повесь трубку, – сказал он.

– Нет, пока ты не уснешь.

– Ты уснешь раньше меня.

– Тогда оставайся на линии, пока не уснешь сам.

– Хорошо.

Я снова зевнула, мои глаза отяжелели.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Я не знала, держит ли он свои обещания, но надеялась, что это так. Засыпая, я тихо бормотала.

– Ты мог бы стать актером, Лэнд. Ты же знаешь это, да? У тебя так здорово получается. Ты мог бы стать величайшим актером в мире.

– Глупости. Ты просто сонная и бредишь. – Он зевнул вслед за мной.

Прекрасно.

– Спокойной ночи, Цыпленок. Ненавижу тебя.

Он назвал меня Цыпленком, и я не знала, что мне может понравиться прозвище, которое я так ненавидела.

– Я тоже тебя ненавижу, Сатана.

– Да, но я ненавижу тебя больше всего на свете.