Завтра. Гром завтра. Солнечный восход завтра. Долгая дорога в завтра

* * *

Все повернулись к нему. Свист по радио прекратился. Джондоусон с напряженным лицом смотрел на круглое отверстие, из которого доносился этот звук.

От неожиданно наступившей тишины у Дикара перехватило дух.

– Что ты слышал, Джон? – тихо спросил Норманфентон. – Скажи нам.

Серые губы Джодоусона шевельнулись, но не слышно было ни звука. Потом снова шевельнулись, и голос его прозвучал монотонно и пугающе.

– Это был Национальный главный, – сказал он. – Глава Тайной Сети. Он говорил со всеми… – Его морщинистые руки сжали полку радио. – Он повторял прокламацию, выпущенную вчера вице-королем.

– Йи Хашамото часто выпускает прокламации, – сказал Уолт.

– Не такие, как эта. – Дикару казалось, что Джондоусон не хочет говорить, он все свои силы направил на то, чтобы сказать все-таки. – Начинается она с предупреждения, что Верховный Совет Азиатско-Африканской Конфедерации недоволен положением в провинции Северная Америка. Спорадические мятежи, постоянный саботаж на железных дорогах и шоссе, на заводах, шахтах и на месторождениях где добывается нефть, снизили производство настолько, что терпеть это далее невозможно.

– И поэтому он еще больше увеличивает количество рабочих часов, – вставил Уолт. – И, вероятно, отменяет все выходные. Я слышал такие разговоры…

– Нет. – Джондоусон покачал головой. – Нет, Уолт. Хашамото требует, чтобы каждый американец дал клятву верности Конфедерации. Мы все должны поклясться в безусловном повиновении распоряжениям Конфедерации и отказаться от всех актов сопротивления.

– Ну, он требует этого, – проворчал Нэт. – И что с того? Он годами пытается добиться этого.

– Нам дается неделя на то, чтобы решить, давать ли клятву, – продолжал Джондоусон, как будто не слышал Нэта. – Если мы единодушно дадим такую клятву, всем участникам предыдущих мятежей будет объявлена амнистия. Далее американцам будет позволено установить систему самоуправления, номинально автономную, но подчиненную Конфедерации и выполняющую все ее указания.

– Полная и трусливая капитуляция, – воскликнул Норманфентон, – навсегда обрекает Америку на положение вассального государства, порабощенной колонии. Наш народ никогда с этим не согласится.

– Если мы это не сделаем, – казалось, Джондоусону хотелось быстрей закончить, – во всеобщем голосовании за неделю или если произойдет хотя бы один мятеж или акт саботажа, начнется новая политика обращения с нами.

Во-первых. Все те, кто содержится сегодня в концентрационных лагерях и тюрьмах, будут немедленно казнены. Во-вторых. Ни одному американцу не будет позволено жить в отдельном доме. Семьи будут разделены. Мужчин отправят в одни бараки, женщин с младенцами – в другие, детей в возрасте от двух до двенадцати лет – в третьи…

– Милостивый боже на небе! – простонал Уолт.

– Любая община, где будут сопротивляться этому и другим приказам азиафриканцев, – с огромными усилиями продолжал Джондоусон, – даже если это сопротивление окажет один человек, будет подвергнута безжалостной бомбардировке, пока не будут разрушены все дома и не погибнут все жители. Но это еще не все.

– Не все! Разве этого недостаточно?

– Недостаточно, Норман? – Губы седовласого мужчины искривились. – Что бы они с нами ни делали, мы отказываемся принимать статус рабов, а они продолжат эксплуатацию нашей страны ради своих миллионов.

– Да. – В глазах Норманфентона появилось выражение ужаса. – Но как? – резко спросил он. – Как они собираются это сделать, Джон?

Но Дикар видел, что Норманфентон уже догадался об ответе.