Вновь

12

Двери кабинета закрылись. Настя села на стул и спрятала лицо в ладонях в борьбе с сильнейшим стрессом. Держать себя в руках было куда проще при начальнике, но стоит остаться одной — и хват ослабевал. Страх за жизнь Андрея столь силен, что даже вскрытая правда про Бэккера теряется на фоне. А гибель Димы и вовсе отражает всю ошибочность ее планов и отношения к Бэккеру, Авроре и этому Осколку, который лучше бы и не находили вовсе. Простая поездка обернулась такой трагедией… Клот, вероятно, лежит под завалом, Пете же повезет, если не заключат в Тишь. Ей нужно стать лидером, так сказать, повзрослеть. Проявить необходимую должности силу характера и ответственность. Она это знает и хочет, но стоит чуть-чуть подобраться к требуемому состоянию, так страх совершить ошибку откидывает ее обратно.

Ожидая ответа по видеосвязи, Настя разглядывает ламинированные фото вокруг монитора на стене перед столом. Портреты мамы и папы с их свадьбы, школьное фото с тамошними друзьями, аналогичное из медицинского университета с Родой, и также ею распечатанное письмо от Андрея о принятии на должность. Бумага в Монолите редкость, вот она и заботиться об этих фрагментах памяти, слабо доверяя цифре.

Счастливые моменты счастливой жизни.

— Привет, пап! — Порыв эмоций не дал отцу и слова вставить. — Я знаю, ты, наверное, занят сейчас, там были пострадавшие, но вроде бы без детей, вот и я подумала, что у тебя будет минутка поболтать. Ну а если нет, то я смогу подождать, не буду же отвлекать тебя…

— Вдох — выдох, вдох и выдох, — медленно и спокойно произносил он, поднимая руку вверх и вниз, прекрасно орудуя доверительным талантом в любой ситуации. — Вот, видишь, все как всегда — спокойствие и контроль. А теперь, солнышко мое, можешь мне все рассказать.

— Прости меня. — Стыд в ее голосе и поведении удивил обоих.

— Так, Настенька, я не знаю, за что ты извиняешься, и думаю, вряд ли ты сделала что-то плохое, но давай по порядку.

— Во время взрыва пострадал Андрей. Дима погиб. Клот числится пропавшим, — нервно и быстро выговорила она болезненные факты, борясь с желанием попросить папу, используя его работу в больнице, узнать о состоянии наставника. Причем ведь она знает, что Андрей лежит не в городской больнице, а в военной, куда у ее папы нет допуска! К счастью для нее, он был человеком умным и внимательным. Свойство разделять моменты комментария и молчания было у него врожденным инстинктом.

— Меня сделали главой Техгруппы. Ты знаешь, я хотела этого. Но сейчас… сейчас уже не уверена, что смогу… смогу быть… быть человеком, который должен принимать сложные решения.

— Если ты не хочешь, то разве тебя могут заставить?

— Я не знаю. Игорь Козырев сказал, что верил выбору Андрея, из чего следует… Ну я вроде как не должна подвести его. К тому же будет неправильно, если Роде об отце скажет кто-то другой. Надеюсь, она пробудет на раскопках достаточно долго, чтобы Андрей успел встать на ноги. Но, с другой стороны, я должна сказать ей… наверное, будет неправильно… а может, и правильно. Я не знаю! Катарине расскажет Козырев, родителям Димы — тоже он, но… Я запуталась, и это меня раздражает еще больше.

— Ну, смотри, Козырев, как ты и сама знаешь, ввел чрезвычайное положение и ограничил допуск к территории для работы спасательных служб, так? Так. После будут проводить проверку теплосетей, дабы избежать новых взрывов, так? Опять же, именно так. А для этого есть специальные люди, которые, как мне известно, не у тебя в подчинении. Все нужные силы брошены на ликвидацию последствий этого несчастного случая, следовательно, раз тебя еще никуда не вызвали, ты, как мне кажется, можешь просто взять выходной.

— Все не так просто, пап.

— Не вижу ничего сложного.

— Ты так говоришь, потому что не хочешь, чтобы я тут работала!

— Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности. У тебя есть диплом, ты можешь здесь многим помочь, как минимум…

— Пап, я и так могу многим помочь! — своевольно проронила она, задумавшись о словах уже после произнесения. Ибо ее единственный родитель видел в ней свое продолжение, но никак не сторонницу ученых с Опуса. Уж слишком умело он сторонился при ней Наставления, не раз ощутив ее молодой индивидуализм во время многочисленных споров о принадлежности человека в их системе. Несмотря на образование, сам он много лет верил в Наставление, но когда ее мама заболела и умерла, то что-то забрала с собой у него.

— Извини, я… — поспешила она задушить юное чувство вины перед родителем, на что получила уже более взрослую, чем ранее, реакцию.

— Если ты можешь помочь кому-то, то почему не помогаешь? — Он смотрел на нее больше испытывающим характер взглядом, нежели родительским.

— Я не знаю как. Все сложно. Все на самом деле не такое простое, как кажется. — В эти слова она вложила тонкий намек на неоднозначность официальных высказываний, что возымело неожиданную для нее реакцию.

— Но у тебя хватает воли скрывать от меня правду. Ты позвонила не из-за страха перед общением с родственниками погибших, потому что я знаю, когда надо, ты взрослее и умнее многих. Анастасия, ты хороший человек. Я твой отец, я люблю тебя всем сердцем и буду делать все, чтобы ты была счастлива и здорова. Да, мне не нравится выбор твоей работы, но мне придает спокойствие одно знание: ты все сделаешь правильно независимо ни от чего, потому что ты добрая и заботливая. Не позволяй своей работе и разным трудностям менять тебя. Пойми, я не всегда буду рядом, и ты должна защищать то главное, что делает тебя человеком, — сострадание и вера в лучшее. Пусть ты и противишься Наставлению порой, вспоминая несправедливый уход твоей мамы, но в тебе я вижу проявление той мировой справедливости, которой в нашем мире не хватает, но чье определение ярко присутствует в Писании. Твои сомнения в собственной компетенции и принадлежности к этой работе — это хорошо. Ты ищешь способ быть полезной, потому что тебе не наплевать. Я очень горжусь этим твоим свойством.

— Что если я все же ошиблась и для всех будет лучше, если я уйду?

— «Не то важно, где будет лучше тебе, а то, где другим будет лучше с тобой». Это важные строки Наставления, которые я все чаще себе повторяю.

— Так ты и смог принять мою работу?

— Лучше пусть там будешь ты, чудесный и добрый человек, которому я доверяю, чем не пойми кто с не пойми какими целями. Ты пока вряд ли поймешь, но у родителя есть странное умение верить не ребенку, а верить в ребенка. В то, каким он будет, когда раскроет весь свой потенциал, чьих границ не знает никто.