Миланский вокзал

* * *

По дороге Меццанотте позвонил Фариду – предупредить, что приедет еще кое с кем и чтобы тот приготовил для него «его особое место». Он заметил, что Лаура пристально наблюдает за ним. Ему было интересно, понравится ли ей там. В некотором смысле это можно рассматривать как своего рода тест. Аличе, мягко говоря, не была большой поклонницей заведения Фарида – и все закончилось печально…

Слушая рассказ Лауры о том, что произошло в пансионе «Клара», Рикардо не знал, что потрясло его больше – ее безрассудство или мужество. Он уже начал думать, что сильно ошибался, считая ее избалованным богатым ребенком. Вернее, может быть, им она тоже была, но в ней скрывалось куда большее. Первое, что поразило его в ней, была ее манящая красота, усиленная тем фактом, что Лаура, казалось, не осознавала ее в полной мере, не выпячивала ее и не пользовалась ею. Но за этим стройным, гибким телом, за нежным совершенством ее лица, за сиянием ее зеленых глаз скрывалось нечто большее. Эта девушка оказалась такой твердой и в то же время безрассудной, как мало кто другой.

Рикардо предложил ей поужинать вместе, не задумываясь, потворствуя внезапному порыву. «Какого черта ты делаешь? – сказал он себе сразу после этого. – Вы с Аличе только что расстались». Если б, рассудил он, Лаура отказалась, это было бы понятно – но если она согласится, можно будет просто поговорить. Когда она неожиданно сказала «да», Меццанотте сразу вспомнил о пиццерии Фарида в нескольких кварталах от его дома. Он обнаружил ее вскоре после того, как поселился на Виа Падова, очень быстро став завсегдатаем этого места. На первый взгляд это был крошечный неприметный бар, но он был оборудован дровяной печью, и египтянин, прошедший стажировку в переулках Квартьери Спаньоли[26], готовил лучшие неаполитанские пиццы из всех, что делались в Милане. В помещении, где в основном пекли пиццу навынос, было место только для пары столиков и нескольких табуретов перед узкой лавкой, проходившей вдоль стены. Меццанотте тоже обычно брал пиццу домой, но если вечер был хороший, он иногда пользовался «специальным местом», предоставляемым Фаридом нескольким особым клиентам, в ряды которых он попал после того, как помог ему решить проблему с видом на жительство; тогда Меццанотте еще работал в полицейском управлении.

Лишь заметив их приближение, египтянин отложил длинную деревянную лопату и пошел им навстречу. Он тепло обнял Меццанотте, пожал руку представившейся Лауре, а затем пробрался в заднюю часть зала. Когда они проходили через комнату без окон, используемую в качестве кладовой, Лаура бросила на Рикардо вопросительный взгляд, но в нем было не раздражение, а любопытство. Скрипучая дверь открывалась в маленький обшарпанный дворик, где в одном из углов цветущая глициния карабкалась по развалинам сарая, создавая пышную естественную беседку. Фарид украсил ее, развесив среди ветвей рождественские гирлянды, и поставил под ним стол, который в этот раз был накрыт на двоих, со свечой посередине.

Меццанотте галантно подвинул стул, чтобы усадить Лауру, и сел напротив. Ночь полнилась ароматами лета, воздух был теплым и благоухающим, и в бархатной темноте были почти незаметны мусорные контейнеры, выстроившиеся на противоположной стороне двора, а в прямоугольнике неба над их головами даже проглядывало несколько звезд.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Рикардо Лауру.

– Здесь просто восхитительно, – сказала она, оглядываясь вокруг с сияющими глазами. – Это напоминает мне сцену из мультфильма «Леди и бродяга». Знаешь, когда они едят спагетти в задней части ресторана…

– Да, но предупреждаю: Фарид не умеет играть на аккордеоне, – заметил Меццанотте, заставив ее рассмеяться. И добавил, не сдержавшись: – Если я не ошибаюсь, та сцена закончилась поцелуем.

Он глядел ей прямо в глаза, чтобы смутить ее. Однако ответный взгляд Лауры был настолько напряженным, что в конце концов именно Рикардо и отвел глаза. «Какого черта ты делаешь? – обругал он себя снова. – Перестань быть придурком и выброси эти мысли из головы».

Ужин прошел приятно. Легкий ветерок охлаждал воздух и ласкал ветви глицинии, вызывая небольшие снегопады фиолетового конфетти. Лаура не притронулась к алкоголю – она заказала воду вместо пива и отказалась от лимончелло, предложенного Фаридом в конце трапезы, – зато отдала должное пицце, поглощая ее большими кусками, которые брала прямо руками, жонглируя брызгами помидоров и текучими нитями моцареллы. Меццанотте весело заметил, что она выглядит так, будто не ела неделю. Лаура рассказала ему, что у нее всегда был хороший аппетит, причем настолько, что когда в старших классах она начала получать первые приглашения на ужин от мальчиков, мама заставляла ее перекусить перед выходом, поскольку считала, что в гостях есть так, как она, совершенно неприлично. Это был единственный момент личного характера, проскользнувший в разговоре. В остальном Лаура говорила почти исключительно о своей волонтерской работе в Центре помощи, которой она была страстно и глубоко увлечена. Ни слова о своей личной жизни, очень мало о своих родителях и лишь несколько слов об учебе в университете. Скрытность добавляла ей таинственного очарования.

На вопрос Меццанотте о том, не встречается ли она с кем-то, Лаура ограничилась лаконичным «нет». Когда она спросила его о том же самом, Рикардо был столь же краток, ответив «больше нет», что должно было означать недавнее расставание. Однако он не стал уточнять, что разрыв произошел менее двадцати четырех часов назад, поскольку подозревал, что это не принесет ему никаких очков. Он также попытался вернуться к истории с двумя брошенными детьми, но Лаура быстро сменила тему.

В итоге, хотя Меццанотте и не отличался разговорчивостью, больше открылся именно он. Дело в том, что Лаура умела слушать, и у него создалось впечатление, что она действительно все понимает. Понимает даже то, о чем он ей не говорил. Перед ней было легко открываться. Рикардо рассказал ей о деле убитых животных, о проблемах, которые оно создало ему на работе, и о причинах, по которым его перевели из Мобильного отдела в «Полфер». Он даже упомянул о сложных и конфликтных отношениях с отцом, и о том, что его смерть сыграла важную роль в решении Рикардо поступить на службу в полицию. Он заставил ее смеяться до слез, рассказав ей несколько историй о своей короткой и бурной карьере рок-музыканта.

Вскоре после одиннадцати часов Рикардо заметил, что Лаура то и дело подносит руку к виску; выражение ее лица было каким-то болезненным.

– Ты устала? – спросил он ее. Она кивнула; вид у нее был бледный. Меццанотте проводил ее до машины.

В Брера, перед воротами роскошного, увитого плющом современного здания, за входом в которое находился внутренний сад, похожий на кусочек леса, пересаженный в сердце города, Лаура порылась в сумочке и достала связку ключей.

– Ну, спокойной ночи, инспектор, – сказала она непринужденным тоном. – И еще раз спасибо за то, что сегодня спас мне жизнь.

– Да не за что, обращайся в любое время. Но, пожалуйста, зови меня Рикардо. Или Кардо, как делают мои друзья.

– Кардо, – медленно повторила Лаура, как бы смакуя звук этого слова. – А тебе идет, между прочим. Снаружи чертополох[27] – та еще колючка, но сердцевина у него мягкая, а цветы яркие…

Меццанотте изогнул бровь.

– Почему у меня создается впечатление, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем следовало бы? – спросил он ее, но Лаура не ответила, прикрываясь загадочной улыбкой.

В течение нескольких секунд они просто стояли на тротуаре и смотрели друг на друга. Свет уличного фонаря заставлял сверкать золотые искорки, испещрявшие изумрудную зелень ее глаз. Рикардо задавался вопросом, только ли он один ощущает это нежелание расставаться, как будто за сегодняшний вечер между ними протянулась невидимая нить, которую, чтобы уйти, он должен был разорвать.

Однако оставаться там до бесконечности было нельзя, поэтому Рикардо прервал паузу, положив свою руку на ее и промурлыкав ей на ухо «спокойной ночи», а затем наклонился, чтобы расцеловать ее в щеки. Когда он переходил от одной к другой, на кратчайшие мгновения их лица оказались напротив друг друга, на расстоянии дюйма. Меццанотте почувствовал мгновенное желание поцеловать ее и попытался приблизить свои губы к губам Лауры, но, почувствовав, что она напряглась, пресек свое желание в зародыше и возобновил свой путь ко второй щеке. Все это было очень быстро, настолько, что посторонний взгляд не заметил бы ничего, кроме почти незаметного колебания в его движении.

– Спокойной ночи, – пробормотала Лаура в ответ и, подмигнув, направилась к дому. Ее шаги были пружинистыми и грациозными. Вскоре она исчезла за воротами.

По дороге домой за рулем своей «Панды», под аккомпанемент грубых, давящих нот «Hopeless Romantic» группы «Баунсинг Соулз», Рикардо прокручивал в голове события дня. Ну и дураком же он был! Повторяя про себя весь вечер как мантру, что не должен делать ничего подобного, он попытался поцеловать ее, но отказался, как только почувствовал, что она отстранилась. Однако в то мгновение у него было четкое впечатление, что она тоже хочет этого. Действительно ли между ними что-то произошло, или ему это только привиделось?

I’m a hopeless romantic
You’re just hopeless[28].

Рикардо пожал плечами. Бесполезно ломать себе мозги. Лаура была слишком молода и происходила из среды, далекой от его. В тот момент в его жизни уже было достаточно беспорядка, чтобы начать историю, которая с самого начала обещала быть очень непростой.