Ранний старт

— Скажи, чего ты добиваешься, Колчин? — Голос училки начинает звенеть.

— Чего добиваюсь? — Начинаю говорить, но не встаю. Намеренно не встаю, показываю этим самым своё к ней отношение.

— Верните меня в мой класс, Вера Егоровна. Не знаю, как. Падайте директору в ноги, плачьте, делайте, что хотите. Не сделаете, в конце года покажу результат по чтению в пятнадцать слов. И скажу, что вы виноваты.

Глазами Вера Егоровна обещает разорвать меня на тысячу мелких кусочков. Даже опасаюсь немного. Был бы взрослым, мог и напугаться. Но ребёнку фиг она что сделает. Поэтому откровенно ухмыляюсь ей прямо в лицо. И пыл училки быстро затухает. Хоть и выводит её из себя моя гнусная улыбочка больше всего, больше самых обидных замечаний, но ясно понимает, что я вне зоны доступа. Попробуй ударь, я те живо уголовку оформлю.

И ощутимо разваливаю дисциплину в классе. Дурной пример заразителен. Могу к доске не выйти, когда вызывают. Да никогда не выхожу.

Всех додавлю. Рано или поздно. Во мне кипит бешеная злоба аристократа, с которым посмели обращаться, как с холопом.

Сцена 8. Тяжёлые серьги для директора

Полторы недели назад отнесли жалобу в мэрию. Приняли честь по чести, внесли в журнал приходящих документов, на нашем экземпляре поставили метку «Получено» с числом и подписью секретарши. По-другому никак. Пришли пять человек родителей, в том числе, Кирсанов и Роза Марковна Фридман, которая не забыла казус с Мишей. Остальных не знаю, кто-то из нашего класса. Пятеро, не считая Лилии, она тоже подписалась и пришла.

Из нашего класса не подписали только пятеро, засомневались, стоит ли копать аж под директора школы. Но всё равно, телега, гружёная камнями, покатилась на «волосатую жопу».

— Ах, вот ты где, Колчин? — В двери первого «В» заглядывает хорошенькая мордашка. Видел её уже, когда директор своём в кабинете мне на мозг капал.

На мой вопросительный взгляд Катя шепчет:

— Школьная вожатая. Людмила Юрьевна.

Вот откуда девочки всё знают? Самая эффективная информационная сеть находится там, среди девчонок. Всех возрастов.

— Лилия Николаевна, комиссия из департамента пришла. Требуют Колчина.

Учительница вопросительно смотрит на меня. Приказывать мне Лилия не решается.

— Наконец-то, — бурчу, собирая портфель, — не прошло и полгода.

Хорошенькая Людочка, — про себя по другому называть такую милашку не могу, — отводит меня на второй этаж. Не в учительскую, не в кабинет директора, в обычный класс. Класс физики, судя по оформлению и портретам великих.

— Вот! — Людочка мягко подталкивает меня вперёд. — Витя Колчин, из первого… хм-м-м…

Меня ставят у кафедры, а за столами сидят… ну, наверное, члены комиссии. И директор с ними. Три члена, но среди них только один мужчина, судя начальственным очам, глава департамента. Могу ошибаться, в лицо его не знаю. Вместе с завучем Ниной Васильевной, директором и Людочкой, и не считая меня, всего шесть человек.

— Здравствуй, Витя. Я — Михаил Андреевич Майоров, глава департамента образования. Это… — он представляет женщин, которых уже знаю, видел у директора.

— Вы по поводу нашей жалобы на директора школы? — Усиленно строю любимую невинную мордашку мальчика-зайчика.

— Гм-м… не только, — Майоров запинается и мне это жутко не нравится. Не знаю внутренних раскладов, возможно, — почему, нет? — директор его креатура.

— Видишь ли, Витя, Пётр Ильич настаивает на том, чтобы исключить тебя из школы. На такие крайние меры администрации школ идут крайне редко. Только совсем в вопиющих случаях. Вот мы и пришли разобраться…

— Извините, МихалАндреевич, вы неправильно начинаете, — вклиниваюсь малость бесцеремонно в речи большого начальника.

— Ты про что, Витя? — Это Ольга Васильевна, та, что посветлее и повыше.

— А вдруг по нашей жалобе вы сами примете решение уволить директора школы? Какой тогда смысл рассматривать его пожелание исключить меня?

Высокие гости принимаются совещаться, меня предварительно выставляют в коридор. Подслушивать не пытаюсь, не интересно. Зовут снова минут через пять.

— Витя, мы решили всё-таки тебя послушать. Раз уж вызвали. Но если хочешь, можешь и по жалобе что-то сказать. Желание директора исключить тебя из школы и жалоба ведь связаны, так?

Немного осаживаю себя. Чего это я? Взрослые претензии, изложенные в жалобе, могу сформулировать едва ли не лучше, чем наши родители, самые образованные из них. Только выглядеть будет не естественно, а значит, не убедительно.

— Да, Михаил Андреевич. Согласен. По жалобе могу сказать следующее: это не жалоба, это ультиматум. Директор должен быть уволен. Он… — прерываюсь, рано, слишком рано выдвигать обвинения. Они слишком тяжёлые, чтобы так бездумно ими выпуливать.

Вообще, всё острее чувствую, что разговор будет тяжёлым. Для меня. Одному, даже взрослому, противостоять группе, связанной корпоративной солидарностью, очень не просто.

— Что «он»? — Пытается подсечь меня Ольга Васильевна. Приходится выворачиваться.

— Карфаген должен быть разрушен.

— Какой начитанный мальчик! — Восхищается Татьяна Петровна.

— По жалобе лучше послушать наших родителей, — продолжаю уводить в сторону. — Например, Кирсанова, главврача первой больницы. Он, как руководитель, лучше всех понимает, что натворил наш директор. Но что-то и я могу сказать.

— Говори, — кивает Майоров.

— Я рекордный результат по скорости чтения показал. По итогам полугодия. Рекордный даже для четвёртых классов и за все годы. Двести шестнадцать слов в минуту. Протокол проверки есть у директора…

Пережидаю изумлённое переглядывание и перешёптывание.

— Как вы думаете? Мне дали грамоту, повесили на доску почёта, ещё как-то наградили? Нет! Директор решил наказать меня за это, переводит в другой класс. Лишает любимой учительницы, отлучает от лучших друзей, от класса, который мне очень нравится. Вот так поступает наш директор. Вы когда-нибудь такое видели? Представьте, играют две футбольные команды, — а наши классы тоже соревнуются по успеваемости, — и вдруг арбитр говорит: «Этого вашего Пеле я перевожу в команду противника. А того, который гол забил в свои ворота, взамен отдаю». Когда-нибудь такое видели? А наш директор именно так и поступил. Он мошенник!

Какая-то оглушительная тишина наступает. Директор изо всех сил старается держать покер-фейс, глава департамента смотрит на него задумчиво. И вопросительно.

— Что скажете, Пётр Ильич?

— Перевод в класс «А» это поощрение. Как в высшую лигу, если про футбол вспоминать, — парирует директор мои обвинения.

— В высшую лигу команды переводят, а не отдельных игроков. Поставить меня в положение предателя, по-вашему, поощрение? А исключение из школы у вас, как звезда Героя? — Из глаз мечу молнии.

— Исключить тебя надо за другое.

Майоров не вмешивается, но за перепалкой следит.

— За что это?

— За то, что ты устроил две массовые драки в школе. Девятого и одиннадцатого числа.

Вот ты и попался! Давненько этого момента жду.

— Вы лжец и мошенник, Пётр Ильич, — вот он, тот самый момент, когда надо подсекать! Самое время для самых тяжёлых обвинений.

— И я легко это докажу. Прямо сейчас, — важное заявление. Своего рода взятие на слабо. Отказаться от обещанных аргументов невозможно. Отказ почти равносилен признанию моих обвинений.

— Ну, попробуй, — немного угрожающе, но вижу это только я, усмехается директор.

— Первая массовая драка девятого числа. Ложь в том, что не я её устроил. Дрались 3 «В» и 4 «Б». Кто зачинщик, кто на кого первым напал, я не знаю. Мы прибежали…

— Кто «мы»? — Уточняет Майоров.

— Я и несколько моих одноклассников. Всех не помню, первым бежал, не оглядывался. Мы прибежали, когда драка была в разгаре. А так как в 3 «В» учится Тимофей Ерохин, брат моего одноклассника Димы Ерохина, то за него мы и встали. Вот и всё. Поэтому и говорю, что директор — лжец. Он только что оклеветал меня. И на основе своей же клеветы хочет исключить меня из школы.

Немного меняю позицию. Стоять на одном месте не утомительно, а как-то скучно. Опираюсь спиной на кафедру.

— А одиннадцатого числа что случилось? — А вот за этот вопрос Татьяне Петровне огромное спасибо.

— Результат бездействия… преступного бездействия… школьной администрации… — с запинкой, будто заученные, произношу сложные слова.

— Директор говорит, что я драку устроил. Только забыл сказать, что драка была в нашем блоке первых классов. Что там делали четвероклассники? А я сейчас расскажу.

И рассказываю после короткой и многозначительной паузы. Майоров в это время смотрит на директора, спрашивая взглядом «Это так?». Директор молча пожимает плечами, типа, не всё ли равно?

— К нам, в наш туалет, повадились ходить четвероклассники. Мы-то из своего блока редко выходим. Только на физкультуру. Четвероклассники приходят в наш туалет курить. И администрация никаких мер не принимает. Они курят, бросают окурки, заплёвывают пол. Повторяю, директор школы или не принимает мер или они не срабатывают. Ни разу не видел, чтобы их кто-то оттуда выгонял.

Даю время переварить информацию. Департаментские смотрят на директора с осуждением. Пока лёгким.

— Вы могли пожаловаться, — пожимает плечами директор, — учителям или прямо мне.

— Вам уже жаловались один раз, — парирую мгновенно, колючек под языком у меня много, — когда Мишу Фридмана одноклассники избили. Вы сказали его маме, что это ерунда, детские ссоры, сегодня есть, завтра забыли. Не знаю, что вы делали и делали ли вообще. Только ещё хуже стало. Мишу обозвали стукачом и продолжали шпынять.

Ой, а что это директор помрачневши? А то, что Майоров что-то шепнул Ольге Васильевне и она принимается писать в блокнот.

— Вы бы ничего не сделали! И что вы могли сделать? Ходить каждую перемену наш туалет проверять? — Саркастически хмыкаю.

— Нет. Все ученики нашей школы знают, жаловаться учителям — делать себе же хуже. Хотя может это нарочно делается? Чтобы не жаловались и жизнь директору не портили?

В таких малозаметных мелочах кроется интересный момент. Учителя и школьное руководство реагирует на жалобы детей привычно бюрократическим способом. Не как педагоги, а как чиновники. Есть жалоба — надо отреагировать. То, что в результате формальной бюрократической реакции жизнь пострадавшего школьника становится невыносимой, — его начинают третировать ещё больше, — педагогов не колышет. Они реагируют, — обычно сообщают родителям хулиганов, — жалобы прекращаются. Пострадавшему тумаками и пинкамипонятно объясняют, что он стукач и ему кранты. И всё шито-крыто. До суицида дело всё-таки доходит редко, ну и ладно. Педагоги успокаиваются. На тонкое вмешательство редко кто из них способен.

Но о таком говорить не буду. Бесполезно объяснять чиновнику, что его бюрократические методы никуда не годятся в работе с детьми. Он по-другому просто не может. Как не может летать трусливый пИнгвин, что прячет тело жирное своё в утёсах.

— Вот я и говорю, что наш директор — лжец и мошенник. Это он виноват в том, что старшие классы ходят курить в туалет к первоклассникам. И ещё нагло утверждает, что это мы драку затеяли. Ложь на сто процентов! Всё не так было. У меня доказательства есть.