Золотая чаша

16

– Я сделаю так, как ты захочешь, – сказала она мужу в один из последних дней августа, – если, по-твоему, оставаться здесь в такое время глупо, или неудобно, или вообще невозможно. Давай не будем ждать, попрощаемся с ними сейчас или вернемся дня за три до их отъезда. Я поеду с тобой за границу, только скажи. В Швейцарию, в Тироль, в Итальянские Альпы, к твоим любимым горным вершинам – какие из них тебе больше хочется повидать? Ты часто мне рассказывал, как там красиво и как тебе там было хорошо после Рима.

В ту минуту, когда прозвучали эти слова, Мегги и Америго находились именно там, где казалось особенно нелепым задерживаться с приближением затхлого лондонского сентября. Пустыня Портленд-Плейс никогда еще не выглядела такой безжизненной, и сонный кебмен, окидывая взглядом горизонт в слабой надежде высмотреть клиента, мог часами не трогаться с места, нисколько не опасаясь столкновений с другими транспортными средствами. Но, странное дело – Америго отчего-то придерживался мнения, что ничего лучшего им не найти, и даже не дал себе труда ответить для проформы – мол, если они и сдвинутся с места, так только ради Мегги, буде здешнее житье окажется слишком уж суровым испытанием для ее терпения. Несомненно, отчасти это объяснялось тем, что князь стремился до последнего не допускать такой слабости, как признание присутствия в их жизни чего-либо, хоть отдаленно напоминающего испытание. Никакие ловушки обстоятельств, никакие минуты откровенности, никакие случайные вспышки раздражения не могли толкнуть его на такую оплошность. Право, жена его могла бы, пожалуй, заметить, что он просто-напросто блюдет ту личину, которую придумал себе с самого начала, – блюдет слишком даже неукоснительно, и к тому же за ее счет; вот только княгинюшка была совсем не такого сорта человек, чтобы сделать нечто подобное.

Их странный молчаливый договор был основан на осознанном сопоставлении, на вполне отчетливом сравнении разного рода терпения, свойственного каждому из двоих. Она поддержит его в трудной ситуации, он же обязуется бороться и победить, если только она его поддержит. Такое соглашение без единого слова возобновлялось между ними еженедельно и по мере того, как проходили неделя за неделей, было уже, можно сказать, освящено временем; но все-таки вряд ли стоило специально подчеркивать, что она поддерживает его не на своих, а на его условиях, – иными словами, она должна позволить ему действовать по-своему, без всяких объяснений и предупреждений, так как это единственный практически возможный путь. Если этот путь по обычному для него везению, которого князь пока еще не вовсе лишился, отводил ему скорее роль скучающего, нежели наскучившего, роль человека, который великодушно уступает другим вместо того, чтобы быть обязанным окружающим за их уступки, – что же означало такое искаженное представление истинного состояния дел? Всего лишь отражение того простого факта, что Мегги была связана взятым на себя обязательством. Оставь она за собой право задавать вопросы, выражать сомнение, вмешиваться в ход событий – не было бы и никакого обязательства; а между тем до сих пор в их жизни случались и, безусловно, случатся еще не раз долгие и тягостные периоды, когда исход дела зависит исключительно от ее возможного, ее невозможного отступничества. Она должна держаться до последнего, не смеет и на три минуты отлучиться со своего боевого поста; только так она сможет показать, что она с ним, а не против него.

Поразительно, но она почти не требовала от мужа никаких внешних проявлений того, что он «на ее стороне».

Нельзя сказать, чтобы такая мысль совсем не приходила ей в голову в эти дни напряженного ожидания; думая об этом, Мегги понимала, что она и тут «сделала все», все взяла на себя, хлопотала не покладая рук, а он тем временем пребывал в полной неподвижности, ни дать ни взять – изваяние какого-нибудь из его же собственных далеких предков. А это как будто означает, говорила сама себе Мегги в часы уединенных размышлений, что у него все-таки есть свое место, принадлежащее ему неоспоримо, и пренебречь этим невозможно. Поэтому всем прочим, при условии, что им от него что-нибудь нужно, приходится делать лишние шаги, обходить его кругом, словом – воплощать в жизнь известную поговорку насчет горы и Магомета. Довольно странно, если вдуматься, но место, предназначенное Америго, было словно подготовлено для него заранее, обусловлено бесчисленным множеством фактов, главным образом из разряда тех, что именуются историческими, связанных с разного рода предками, прецедентами, традициями, привычками; в то время как место, занимаемое Мегги, имело вид всего лишь импровизированного «поста», из тех, что называют аванпостами, что придавало ей сходство с каким-нибудь поселенцем или первопроходцем в незнакомой местности, или даже с какой-нибудь индийской скво с младенцем за спиной, торгующей варварскими украшениями из бисера.

Словом, нынешнее положение Мегги напрасно было бы искать даже в самой примитивной схеме общественных отношений как таковых. Найти его можно было единственно на географической карте основополагающих страстей. Во всяком случае, ожидаемая «победа», до которой следовало продержаться князю, выражалась предстоящим отъездом в Америку его тестя вместе с миссис Вервер; именно это запланированное событие сделало желательным, из соображений деликатности, поспешное перемещение младшей четы в город, не говоря уже об устранении из «Фоунз» всех посторонних гостей в преддверии великих перемен. Усадьбу на целый месяц заполонили носильщики, плотники и упаковщики всех мастей, командовать которыми было доверено Шарлотте, о чем сообщалось весьма широковещательно – по крайней мере, на Портленд-Плейс. В чудовищном размахе тамошней деятельности Мегги убедилась особенно наглядно, когда в ее тихий уголок заглянули милейшие Ассингемы, обсыпанные с ног до головы опилками и бледные, будто только что своими глазами увидели разрушение храма Самсоном. Во всяком случае, они видели то, чего не видела она, видели много неясного и многозначительного, и в трепете бежали от увиденного; Мегги же сейчас не различала ничего вокруг, кроме только циферблата часов, отмеривающих минуты ее мужу, или, вернее, кроме зеркала, в котором отражался он сам, считающий минуты той пары в загородном поместье. Во всяком случае, с прибавкой дружественной четы с Кадоган-Плейс ничем не заполненные паузы в их жизни обрели своеобразный эффект резонанса, выражавшийся, в частности, в оживленном обмене взаимными расспросами между миссис Ассингем и княгинюшкой. По случаю состоявшегося в «Фоунз» предыдущего разговора этой заботливой души с ее юной подругой уже было отмечено, что она после долгого периода самоограничения вновь позволила толике любопытства примешаться к дружескому сочувствию; в особенности не могла она себя сдержать в том, что касалось вопроса о последней «причуде» наших выдающихся оригиналов.

– Что ты говоришь, неужели вы действительно так и застрянете в городе? – И, не давая Мегги времени ответить: – Что же вы будете делать вечерами?

Мегги помолчала минутку. Она еще сумела осторожно улыбнуться.

– Когда станет известно, что мы здесь, – а уж газеты, конечно, раззвонят об этом, – к нам мигом слетятся тучи народа. Вот и вы с полковником тут как тут, сама видишь. Что же касается вечеров, вряд ли они будут как-нибудь особенно отличаться от всего остального. Например, от утреннего и дневного времени. Разве что вы, хорошие мои, поможете иногда провести время. Я предлагала ему поехать куда-нибудь, – прибавила она, – нанять дом, если ему захочется. Но Америго решил сидеть здесь, только здесь и нигде больше. Вчера он определил словами то, что у нас тут происходит. Сказал, это самое точное и исчерпывающее определение. Так что, сама видишь, – и княгинюшка снова позволила себе улыбку, которая не играла у нее на губах, а, так сказать, тяжко трудилась, – сама видишь, в нашем безумии есть система.

– Что же это за определение? – заинтересовалась миссис Ассингем.

– «Приведение нашего основного занятия к его наипростейшему выражению» – вот как он все это назвал. Раз уж мы сейчас ничем не заняты, то следует делает это в наиболее усугубленной форме, так он считает. – И Мегги прибавила: – Само собой, я его понимаю.

– Я тоже! – выдохнула, капельку подумав, гостья. – Вам пришлось удалиться из поместья, это было неизбежно. Но уж отсюда он не сбежит.

Наша юная приятельница не стала придираться к словам.

– Отсюда он не сбежит.

Фанни была удовлетворена лишь наполовину и задумчиво подняла брови.

– Это, конечно, замечательно, но чего же тут, собственно, можно бояться? Разве что, как бы Шарлотта сюда не приехала. Как бы она до него не добралась, если ты мне простишь столь вульгарное выражение. Может быть, для него это важно, – предположила милая дама.

Но ее слова не застали княгинюшку врасплох.

– Пусть явится сюда, если ей угодно. Пусть «добирается» до него. Пускай приезжает.

– Пускай? – усомнилась Фанни Ассингем.

– А разве нет? – возразила Мегги.

На мгновение приятельницы заглянули глубоко в глаза друг другу. Затем старшая из дам заметила:

– Я имела в виду встречу наедине.

– Я тоже, – сказала княгинюшка.

Тут Фанни, не сдержавшись, улыбнулась каким-то своим мыслям.

– Ах, если он для этого остается…

– Он остается, – я уже все-все поняла, – чтобы справиться со всем, что только может на него обрушиться. Даже и с этим. – Мегги сказала подруге точно теми же словами, какими в конце концов объяснила загадку себе самой: – Он остается из порядочности.

– Из порядочности? – эхом отозвалась миссис Ассингем.

– Из порядочности. Если она все-таки попробует!..

– То? – подсказала миссис Ассингем.

– То… Я очень на это надеюсь!

– Надеешься, что они увидятся?

Однако Мегги заколебалась и не дала прямого ответа.

– Бесполезно надеяться, – сказала она, помолчав. – Она не станет. Но он бы должен…

Недавнее выражение миссис Ассингем, которое та, извиняясь, назвала вульгарным, все еще звенело в ушах княгинюшки, пронзительно, как электрический звонок, когда его прижмут и долго не отпускают. Если говорить совсем просто, разве это не жутко, что для Шарлотты оказывается под сомнением даже сама возможность «добраться» до человека, который столько времени любил ее? А самое странное здесь, несомненно, – ее забота по поводу того, что могло бы этому способствовать или же, наоборот, воспрепятствовать; и еще страннее, что она порой начинала мысленно примериваться, не заговорить ли ей об этом напрямик с мужем. Очень ли будет чудовищно, если она вдруг ни с того ни с сего обратится к нему, как бы в тревоге оттого, что время уходит: «Тебе не кажется, что честь обязывает тебя сделать что-нибудь для нее, прежде чем они уедут?» Мегги то и дело принималась взвешивать, чем грозит подобный рискованный вопрос ее спокойствию, и даже беседуя, как, например, сейчас, с той, кому больше всех доверяла, вдруг уходила в себя, целиком погрузившись в свои мысли. Правда, миссис Ассингем в такие минуты умела отчасти восстановить равновесие, ибо нельзя сказать, чтобы эта дама совсем не догадывалась, о чем думает ее юная подруга. Впрочем, мысль Мегги в настоящий момент имела не одну только грань, а целый ряд граней, сменяющих друг друга. Самые разные возможности открывались перед Мегги, когда она задумывалась о том, на какую компенсацию может еще рассчитывать миссис Вервер. В конце концов, всегда оставалась возможность, что она все-таки попытается до него добраться, а может быть, уже попыталась, и даже не один раз. Против этого не было никаких аргументов, кроме явной убежденности Фанни Ассингем в том, что этого не произошло – то ли по причине усиленной самодисциплины Шарлотты, то ли вследствие безвыходности ее положения; не говоря уже о том, что и сама княгинюшка за прошедшие более чем три месяца пришла к такому же мнению.