Золотая чаша

– Чего я никак не могу понять, так это зачем ему вообще понадобилось жениться – ведь ему и без этого превосходно жилось.

Вот оно! Фанни знала, что так будет и что ей будет очень тяжело это слышать, по тем самым причинам, которые теперь стучали в ее сердце. Но она твердо решила, что не примет страданий, как говорили когда-то о святых мучениках; не позволит себе страдать на публике, отвратительно и беспомощно, а избежать этого можно только одним способом: закончить разговор как можно быстрее, сделать вид, будто считает тему исчерпанной, и скрыться. Ей вдруг страшно захотелось домой – так же сильно, как час или два назад хотелось приехать сюда. Хотелось оставить позади и свой вопрос, и парочку, воплотившую его так неожиданно и так живо. Но обратиться в беспорядочное бегство… Ужасно! Разговор приобрел в ее глазах характер смертельной опасности – в нем на каждом шагу разверзались пропасти, из которых бил ослепительный свет; а открыто признать опасность – это худшее, что только может быть. На самом же деле худшее наступило, пока она пыталась сообразить, как бы ей поскорее уйти и в то же время суметь уклониться от открытого признания. Мысленные терзания отразились у нее на лице, и вот тогда она пропала.

– Боюсь, – заметил князь, – я вас чем-то огорчил, и за это прошу у вас прощения. Мы с вами всегда так хорошо разговаривали; меня это привлекало больше всего, с самого начала.

Ничто не могло довершить ее поражение так, как эта особенная интонация. Теперь Фанни знала, что отдана ему на милость, и князь не замедлил показать, что и он это знает.

– Все равно, мы еще будем с вами разговаривать, лучше прежнего. Я не смогу без этого обойтись. Помните, что я вам сказал однажды, за несколько дней до свадьбы? Я окружен новыми вещами, загадками, условностями, ожиданиями, предположениями, совершенно не похожими на все, что я знал раньше, – только вы можете мне помочь справиться с этим, вы, моя первая покровительница, моя волшебница-крестная. Умоляю вас, поверьте, – прибавил он, – что я и по сей день на вас надеюсь.

К счастью, в следующий миг ей явилась новая мысль: найти поддержку в самой его настойчивости. С этим она смогла, по крайней мере, поднять голову и заговорить.

– Ах, но ведь вы справились, давно уже справились. А если нет, так должны были.

– Ну, если должен, так тем больше резона вам помогать мне по-прежнему. Потому что, я вас уверяю, в одиночку я решительно ни на что не способен. Новые вещи, или большинство из них, так и остались для меня до сих пор новыми. Загадки, ожидания и предположения большей частью все так же недоступны моему пониманию. Раз уж мы с вами так удачно снова встретились, вы должны позволить мне навестить вас как можно скорее. Будьте такой милой, подарите мне часок своего времени. Если вы откажете мне в этом, – и тут он открыто намекнул на ее затянувшееся молчание, – я буду думать, что вы своим непроницаемым взглядом отрицаете свою ответственность.

От этих слов вся ее сдержанность разом разлетелась вдребезги. Она еще могла наедине с собой обращаться мыслями к непомерной тяжести на душе, но от прикосновения чужой руки давление груза стало нестерпимым.

– Ах, я действительно отрицаю – нет у меня никакой ответственности перед вами. А если и была, я с ней давно покончила.

Все это время с его лица не сходила сердечная улыбка, но теперь он снова впился в нее взглядом.

– Перед кем же вы признаете свою ответственность?

– Ах, mio caro, это уж, если на то пошло, мое дело!

Он смотрел все так же пристально.

– Так вы от меня отрекаетесь?

О том же самом спрашивала ее Шарлотта десятью минутами раньше. Фанни глубоко потрясло, что и он задал такой же вопрос. У нее чуть было не вырвалось в ответ: «Да что вы, сговорились с нею, что ли?» Позднее она очень радовалась, что удержалась вовремя. Впрочем, то, что она произнесла, было, пожалуй, не лучше.

– Просто не знаю, как вас понимать.

Он сказал:

– Вы должны, по крайней мере, принять меня.

– О, прошу вас, не раньше, чем я буду к этому готова!

И хотя она сумела рассмеяться, все-таки невольно отвернулась. Никогда еще она не отворачивалась от него прежде, и от этого совершенно отчетливо почувствовала, что на самом деле его боится.