Золотая чаша

Шарлотта Стэнт, в такой час, в обшарпанном кебе и дождевом плаще! Шарлотта Стэнт явилась перед ним в минуту особой ясности его особого внутреннего зрения: от такого точного попадания по времени князь вздрогнул, словно от удара. Стоя в ожидании, он с необыкновенной остротой ощущал, что она приехала, чтобы встретиться с ним, встретиться наедине; впрочем, через несколько минут его уверенность немного ослабла. Может быть, она не собирается задерживаться здесь, а может быть, приехала к Мегги; возможно, узнав внизу, что княгинюшка еще не вернулась, просто черкнет два-три слова на визитной карточке. Что ж, посмотрим; во всяком случае, он возьмет себя в руки и пока ничего не станет делать. Мысль о невмешательстве внезапно завладела им; ей, конечно, скажут, что он дома, но если она все-таки придет к нему, пусть это будет целиком и полностью по ее собственной воле. Решение предоставить ей свободу выбора было тем более примечательно, что князь, хоть и не предпринимал никаких шагов, в глубине души все-таки отчаянно надеялся. Ее появление здесь вопреки обстоятельствам, на поверхностный взгляд совершенно неблагоприятствующим, удивительно гармонировало с другими обстоятельствами, далеко не поверхностного свойства, и это в глазах князя придавало особое значение ее приходу.

Это значение каким-то образом еще усиливалось самоотверженным решением князя, а еще – тем фактом, что, как ни прислушивался, он не услышал захлопывающейся парадной двери и не увидел Шарлотту, возвращающуюся к своему экипажу. Напряжение достигло апогея, когда князь всеми обострившимися чувствами угадал, что она поднимается вслед за дворецким по лестнице и уже ступила на площадку, куда выходит дверь его комнаты. Если бы можно было еще хоть сколько-нибудь усилить этот накал чувств, дело довершила бы воцарившаяся вновь тишина за дверью, словно Шарлотта сказала слуге: «Подождите минутку!» Но когда дворецкий пропустил ее в комнату, приблизился к чайному столику, чтобы зажечь спиртовку под чайником, а затем с нарочитой медлительностью принялся возиться с дровами в очаге, она мгновенно помогла князю без затруднений спуститься с высот нервного напряжения и разрешить, по крайней мере на время, вопрос о Мегги. Пока дворецкий находился в комнате, дело обстояло так: она приехала повидать Мегги и, несмотря на упорное нежелание достойного служителя пролить свет на возможное возвращение хозяйки дома, останется ее ждать, уютно устроившись у огня. Но едва только они остались вдвоем, как она мгновенно, словно огненно-красная стремительная ракета, перескочила от формальностей к фактам, стоя перед ним и глядя прямо ему в глаза:

– Что же еще, мой дорогой, что же еще нам остается?

Он как будто только сейчас вдруг понял, почему испытывал такие странные чувства несколько часов кряду – как будто в одну минуту ему стало ясно то, чего он еще не знал, даже когда за дверью раздавалось ее дыхание, учащенное от ходьбы по лестнице. И все-таки он знал, что она знает еще больше – само собой, в смысле знаков и презнаменований, относящихся к ним. Возможные альтернативы (он сам не смог бы сказать, как называть их – решения, соглашения?) открылись ему вместе с осязаемой реальностью ее присутствия: как она стояла у камина, как смотрела, словно сквозь сознание своего преимущества, опираясь правой рукой на мраморную каминную доску, левой придерживая юбку и протянув ножку к огню, чтобы обсушиться. Прошло несколько минут. Князь не мог бы объяснить, какие недостающие звенья восстановились в цепи, через какие провалы были перекинуты мосты, поскольку ему на память не приходил ни один случай в Риме, с которого могла быть так удивительно точно скопирована эта картина. То есть он не помнил, чтобы она когда-нибудь приходила к нему в дождь и облепленный грязью кеб ждал у дверей, и хотя она оставила внизу свой дождевик, все же странно красноречиво – да, и положительно живописно, ввиду всех обстоятельств – было ее скучное темное платье и черная, аскетического фасона шляпка. Шляпка и платье как будто навязывали своей обладательнице свойственный им возраст и высоконравственные принципы, и такое насмешливое безразличие к этим назойливым моралистам играло на ее лице, красивом и свежем после дождя… Воспоминания о том давнем времени необъяснимо оживали для него, как никогда прежде, словно прошлое встречалось с будущим у него на глазах, в тесном слиянии рук и губ, и так теснили бедное настоящее, что совсем его затуркали – ничего-то от бедняжки не осталось, чтобы жаловаться или ужасаться.

Словом, случилось так, что судьба легким движением руки поставила Шарлотту лицом к лицу с князем: несомненно, вначале долго подводила их к этому шаг за шагом, незаметно для сознания, и в конце концов одарила необыкновенной свободой, близкой к идеалу, ибо магическая паутина соткалась сама собой, без всяких усилий с их стороны, чуть ли не вовсе без их участия. Но при всем этом пробивался через окутывающее их ощущение безопасности тот тихий предостерегающий голосок, к которому князь прислушивался накануне своей свадьбы, прислушивался с беспокойством совсем иного рода. Не раз и не два с тех пор ему слабо слышался этот голос, говоривший о том, отчего он все никак не умолкает; но сейчас его негромкая музыка внезапно загремела, наполняя собою комнату. А причина тому была очень проста, и князь успел с нею сжиться, не прошло и четверти часа: новообретенная истина о полной их безопасности стала для этой музыки как нельзя более удачным вместилищем, давая ей неограниченный простор, но в то же время обволакивая ее бережно и мягко, словно бы восхитительно пухлой пуховой периной. В то утро в парке все-таки не обошлось без тщательно скрываемого отголоска гнева и сомнения, тогда как сегодня та же тема звучала подчеркнуто уверенно. Для того Шарлотта и пришла, чтобы подчеркнуть эту уверенность, и если даже начала не с этого, вскоре цель ее визита неудержимо дала о себе знать. В этом был смысл вопроса, заданного Шарлоттой, как только они остались одни, хотя в тот момент князь уклонился от ответа, словно не вполне ее понял; в этом был смысл всего, вплоть до продуманной эксцентричности шаткой колымаги и продуманной убогости бесцветного платья. Эти чудачества помогли ему обойти более насущный вопрос. Можно было покамест поинтересоваться, что стало с ее собственным экипажем и почему она не воспользовалась им в такую погоду.

– Это как раз из-за погоды, – объяснила она. – Просто захотелось почувствовать себя так, как раньше, когда я могла делать все, что хочу.