Золотая чаша

– И это у нас прекрасно получается, – заметил мистер Вервер.

– Это у нас прекрасно получается. – Мегги и не подумала отрицать. – Я понимаю, о чем ты.

– Я говорю еще и о том, – продолжал ее отец, – что мы, несомненно, достаточно ощущаем ее сложность.

– Достаточно ощущаем? Достаточно для чего?

– Для того, чтобы не быть эгоистами.

– По-моему, ты вовсе не эгоист, – возразила Мегги и сумела сделать так, чтобы это не прозвучало мучительным воплем.

– Я говорю не о себе в отдельности, и не о тебе, не о Шарлотте или Америго. Но все вместе мы ведем себя как эгоисты – как единая эгоистичная масса. Сама видишь, мы всегда хотим одного и того же, и это нас объединяет, сплавляет вместе. Мы нуждаемся друг в друге, – пояснил он, – только каждому нужен другой не ради себя, а ради этого другого. Вот это я и называю волшебными чарами, но… может быть, это немножко… безнравственно.

– Безнравственно? – эхом отозвалась Мегги.

– О, сами по себе мы невероятно нравственны – то есть по отношению друг к другу. Не стану притворяться, будто я могу точно сказать, за чей конкретно счет мы с тобой, например, так счастливы. Просто есть какая-то заноза… как будто это не совсем естественно – чувствовать себя постоянно счастливыми и довольными, как будто мы лучше других. Или это только у меня такое фантастическое ощущение? – довольно бессвязно продолжал мистер Вервер. – Во всяком случае, я хотел сказать одно: мы «как бы» слишком успокоились. Валяемся, так сказать, на восточном диване, сами все с косицами[45], покуриваем опиум да любуемся видениями. «Встанем, други, и за дело!», или как там говорит Лонгфелло? Нужна какая-то встряска, вроде полицейской облавы в нашем опиумном притоне. Но самая-то красота в том, что мы на самом деле все-таки делаем дело – то самое, ради которого и затеяли все это. Мы живем, реализуем нашу жизнь, наш счастливый случай, называй, как хочешь, – каким все это виделось нам с самого начала. Мы осуществили то, что задумали, чего же больше? По-моему, например, уже очень немало, что я сделал Шарлотту счастливой, – закончил мистер Вервер. – Она полностью довольна жизнью. В тебе-то я, конечно, давно уверен – я имею в виду, уверен, что у тебя все в порядке, так что, не стану скрывать, с тех пор я был занят преимущественно тем, чтобы добиться того же для Шарлотты, и не только ради нее самой, но и ради тебя. Если нам удалось сделать свою жизнь, воплотить свою идею, как я говорил, – по крайней мере, если я могу сидеть здесь и говорить, что я свою долю работы выполнил, – так тут не последнее место занимает благополучие Шарлотты. Это больше всего и успокаивает, отсюда и клубятся облака голубого дыма, или что там еще бывает, когда курят опиум. Ты можешь себе представить, как хороши бы мы были, если бы Шарлотта осталась неудовлетворенной? – И мистер Вервер заключил, обернувшись к Мегги, словно собирался высказать мысль, совершенно новую для нее: – Ты, дорогая, первая стала бы страдать, обернись дело таким образом, в этом я глубоко уверен.

– Страдать?.. – В поисках спасения Мегги притворилась непонимающей.

– Страдать оттого, что нам не удалось осуществить свои благие намерения. А я, надо думать, страдал бы за тебя сильнее, чем за себя самого.

– Так значит, ты все-таки сделал это ради меня!

Мистер Вервер замялся, но не больше, чем на мгновение.

– Я этого не говорил.

– Зато Шарлотта очень скоро мне об этом сказала.

– Но я и ей не говорил, – возразил отец.

– Ты уверен? – спросила Мегги, помолчав.

– Что ж, мне приятно думать о том, как я был ею очарован, и не зря, и как удачно, что я послушался этого чувства. Я ей сказал, что очень хорошо о ней думаю.

– В таком случае, – ответила Мегги, – вот тебе еще одна ее хорошая черта – она понимает.

– Да, она все понимает.

– Все – и в том числе все твои резоны. Я сразу это поняла, когда она мне сказала.

Они сидели, повернувшись друг к другу, и Мегги увидела, что от ее слов кровь бросилась отцу в лицо, словно в ее глазах он видел воочию их беседу с Шарлоттой, о которой сейчас слышал впервые и по поводу которой было бы естественно расспросить дочь подробнее. Воздержавшись от расспросов, он только выдал бы свои страхи.

– Что ей больше всего нравится, – сказал он наконец, – это то, что все у нас так хорошо получилось.

– Твоя женитьба?

– Да… Вообще, вся моя идея. Что я, как оказалось, поступил правильно. Она этому очень радуется. Если бы она была несчастлива…

Но об этом даже не стоило говорить, и мистер Вервер сказал совсем о другом:

– Так ты думаешь, можно рискнуть поехать в «Фоунз»?

– Рискнуть?

– Ну, в нравственном смысле. О чем я сейчас говорил – как бы нам не впасть в спячку еще хуже прежнего. Мне почему-то кажется, что там мы больше всего становимся эгоистами.

Мегги решила доставить ему удовольствие, не вступая в спор по этому поводу, и просто спросила:

– А Шарлотта действительно готова к этому?

– О да, если готовы мы с тобой и Америго. Когда от Шарлотты добьешься наконец ответа, – продолжал мистер Вервер неторопливо, – каждый раз оказывается, что она хочет только одного – узнать, чего мы хотим. Для этого мы ее и взяли!

– Для этого мы ее и взяли, совершенно верно!

На том пока и остановились, хотя и с легким ощущением, что в их благополучие вкралась некоторая несообразность. Вернулись же к этой теме, когда Мегги заметила, как все-таки удивительно, что ее мачеха согласна в разгар сезона променять шумное общество на практически полное одиночество в деревне.

– А, – отвечал мистер Вервер, – это оттого, что она, кажется, предполагает на этот раз собрать в поместье побольше гостей. Помнишь, мы ведь для этого ее пригласили тогда?

– Ах да, чтобы она немного оживила наше общество. – Мегги сделала вид, будто старательно припоминает, и свет их былой взаимной откровенности, засияв из далекого прошлого, вдруг так странно озарил некоторые вещи, что Мегги, пораженная, поднялась со стула. – Что же, спорить не приходится – «Фоунз» и впрямь не повредит немного оживления.

Мистер Вервер остался сидеть, а Мегги смотрела вдаль поверх его головы; картина, представлявшаяся ее мысленному взору, неожиданно дрогнула, словно тряхнуло невидимый мистический поезд, в котором ехали Мегги с отцом. На этот раз ей пришлось сделать паузу, чтобы взять себя в руки, прежде чем встретить его взгляд. Теперь ей была вполне ясна разница между поездкой в «Фоунз», которая, как выяснилось, была желанна всем, и путешествием ее мужа и отца вдвоем за границу, которое, насколько удалось установить, не нужно было никому. «Побольше гостей» в поместье – вот, значит, в каком ключе намерены действовать отец с мачехой. В самом деле, теперь они вольны принимать неограниченное количество гостей, ведь никто уже не сможет преследовать мистера Вервера брачными домогательствами. То, о чем он сейчас говорил, представляло собой, по сути, прямое обоснование предложенного им переезда в загородное поместье, а что такое его предложение переезда, как не акт подчинения Шарлотте? Он смотрел в настороженные глаза дочери, сидя на стуле, но через минуту тоже поднялся, и тут-то оба спохватились, что хотели отыскать в парке малыша. Когда они наконец воссоединились с ребенком и сопровождающей его гувернанткой, все четверо отправились домой, не слишком торопясь и беседуя ни о чем. Впрочем, это не помешало Мегги вернуться на минутку к волновавшему ее вопросу.

– Если мы в деревне действительно будем приглашать гостей, знаешь, кого мне хотелось бы позвать в первую очередь? Может быть, тебе это покажется смешным… Каслдинов!

– Понимаю. Но почему мне это должно показаться смешным?

– Да потому, что мне и самой смешно. Я ведь ее не очень люблю, и все-таки мне хочется повидаться с нею. «Чуднó», как говорит Америго.

– Но, согласись, она замечательно красива, – сказал мистер Вервер.

– Да, но дело не в этом.

– В чем же?

– Просто мне хочется, чтобы она была там, присутствовала, и ничего больше. Как будто она что-то значит; как будто из нее может что-нибудь выйти. Понятия не имею, что именно. Иногда она меня раздражает. Честно говоря, я даже не знаю, почему. Может быть, пойму, если мы будем достаточно часто видеться.

– А разве это так важно? – спросил отец, шагая рядом с ней.

Мегги ответила не сразу:

– Ты спрашиваешь, потому что она тебе нравится?

Мистер Вервер тоже помолчал немного, но затем подтвердил:

– Да, она мне, пожалуй, нравится.

На памяти Мегги это был первый случай, когда они с отцом разошлись во мнениях об одном и том же человеке. Объяснить это можно только одним: отец притворяется. Но идти на попятный было уже поздно, и Мегги, продолжая имитировать беззаботное веселье, заметила, что хотела бы также видеть в «Фоунз» Ассингемов, хоть они и далеко не новые знакомые. Тут уж не требовалось никаких объяснений; но все-таки удивительно, насколько ей было необходимо присутствие в «Фоунз» милой Фанни, как они ее называли между собой. Поразительная вещь: миссис Ассингем словно могла каким-то образом смягчить для Мегги постоянное ощущение Шарлотты рядом с собой. Как будто эти две дамы уравновешивали друг друга – вот она опять, навязчивая идея равновесия! Можно подумать, Мегги собралась посадить Фанни в качестве довеска на ту чашу весов, где находились они с отцом. На другой чаше будут Америго и Шарлотта. Выходит, требуются три человека, чтобы перевесить тех двоих. Пока эти невнятные мысли проносились у нее в мозгу, голос отца неожиданно ворвался в полумрак лучом сияющего света:

– Верно, верно! Давай пригласим Ассингемов.

– Пусть погостят подольше, как в старое доброе время, – прибавила Мегги. – Фанни говорила – «на правах постоянных жильцов». То есть если они захотят.

– На правах постоянных жильцов, как в старое доброе время, мне тоже это было бы очень приятно. Думаю, они захотят.

Мистер Вервер, как показалось Мегги, сказал это многозначительным тоном. И главное значение, видимо, заключалось в том, что ему их присутствие необходимо не меньше, чем ей. Он согласился, что обстоятельства переменились – значит, он признает, что нечто все-таки случилось и что миссис Ассингем, испытывая естественный интерес к ситуации, созданию которой активно способствовала, захочет принять участие в дальнейших событиях. В сущности, его неосторожные слова означают: Мегги должна радоваться, что ей есть на кого опереться. Короче говоря, если Мегги хотела потихоньку «прозондировать» отца, то сейчас он полностью раскрылся; пускай вначале она была еще не вполне уверена, теперь сомнений уже не оставалось. Возвращаясь домой, мистер Вервер держал внука за руку, раскачивая ее на ходу; ему никогда не надоедали бесчисленные пискливые вопросы, которыми малыш выстреливал, словно толстенький дикобраз иголками, и Мегги вдруг подумалось: может быть, равновесие было бы куда более реальным и не было бы нужды в этих невероятных ухищрениях, если бы судьба позволила Шарлотте подарить ему собственного маленького Принчипино? Тем временем Мегги завладела второй рукой мистера Вервера, на этот раз – словно пытаясь потихонечку оттащить его назад, вернуть к тому, от чего они весь этот час всеми силами старались отдалиться; мистер Вервер, в свою очередь, тянул за собой малыша, а рослая мисс Богль, шествовавшая слева от них и служившая олицетворением семейных обязанностей, преисполненная сознания собственной значимости, тянула самое Мегги. Когда впереди показался дом на Портленд-Плейс, семейные обязанности предстали перед ними еще более наглядно. Пока они гуляли в парке, вернулись Америго и Шарлотта – вернее, это Америго вернулся, Шарлотта же, напротив, приехала с визитом – и оба стояли на балконе.