Золотая чаша

– Боже правый, да что же такое ужасное произошло между ними? Что тебе известно, скажи мне?

О, если судить по тому, как внезапно побелело лицо ее гостьи, такое начало могло завести бог знает куда! Но несмотря на бледность Фанни, что-то в ее глазах, в выражении лица только утвердило Мегги в мысли, что ее подруга ожидала услышать нечто подобное. Эта минута давно уже назрела, и теперь, когда первая судорога позади, между ними должны установиться более реалистичные отношения. Момент истины наступил потому, что было воскресенье и они сидели вдвоем за ланчем; по случаю скверной погоды, необычного для июня холодного дождя; из-за всех накопившихся сложностей и недоговоренностей, среди которых Мегги с трудом прокладывала себе дорогу. Америго и Шарлотта снова проводили уик-энд у знакомых. Этот визит Мегги с поистине адским коварством подстроила сама, желая посмотреть, отважатся ли они на этот раз поехать, а Фанни она, напротив, отговорила от запланированного визита и взамен заставила явиться к ней на скучный, бессмысленный, никому не нужный ланч; а все в честь того, что князь и миссис Вервер наконец-то предоставили ей возможность сказать о них чистую правду. На деле, впрочем, оказалось, что нужно еще понять, в чем состоит эта самая правда, хотя, с другой стороны, в тот краткий промежуток времени, пока Фанни собиралась с мыслями для ответа, все вокруг словно кричало об этом – и время, и место, и вся обстановка, и прежде всего – непонимающие, наивно распахнутые глаза гостьи.

– «Между ними»? О чем ты?

– Да обо всем, чему не следует быть, чего не должно было быть все это время. По-твоему, что-то есть – или как ты думаешь?

Фанни, очевидно, думала в первую очередь о том, что ее юная приятельница изумила ее до потери дыхания; но она по-прежнему смотрела Мегги прямо в глаза и притом очень пристально.

– У тебя есть какие-то подозрения?

– Я уже совсем измучилась, потому и говорю об этих вещах. Прости, у меня как-то невольно вырвалось. Вот уже чуть ли не целый год я думаю и думаю. Мне не к кому кинуться, никто не может мне помочь разобраться в происходящем. Понимаешь, мне даже не с кем сравнить свои впечатления!

– Ты думаешь чуть ли не целый год? – поразилась миссис Ассингем. – Но, дорогая Мегги, что же такое ты думаешь?

– О, страшные вещи! Наверное, я просто маленькая дрянь. Что они, может быть, что-то скрывают… Что-то нехорошее, чудовищное…

Румянец начинал понемногу возвращаться на щеки старшей из приятельниц. Хоть и с видимым усилием, она сумела побороть свое изумление.

– Бедное дитя, ты вообразила, что они влюблены? Вот в чем дело?

Но Мегги целую минуту лишь молча смотрела на нее вместо ответа.

– Помоги мне понять, что же я вообразила. Я ничего не знаю, только на душе все время так неспокойно! А у тебя?

Ты понимаешь, о чем я говорю? Если ты ответишь честно, у меня, по крайней мере, появится хоть какая-то определенность.

Взгляд Фанни сделался необыкновенно торжественным, как бы от полноты чувств.

– Значит, ты просто-напросто ревнуешь к Шарлотте?

– Ты хочешь знать, чувствую ли я к ней ненависть? – Мегги задумалась. – Нет, что касается отца, я ее ни в чем не виню.

– Ах, – возразила миссис Ассингем, – мне это и в голову не приходило. Я спрашиваю, ревнуешь ли ты по поводу своего мужа.

– Что ж, – ответила Мегги, помолчав, – возможно, в этом все дело. Я несчастна, вот и ревную; по сути, наверное, это одно и то же. Во всяком случае, с тобой я не боюсь этого слова. Разве ты не понимаешь? Я мучаюсь, и больше всего – от беспомощности. И оттого, что я так беспомощна и измучена, остается только кусать носовой платок. Этим я и занимаюсь день и ночь, чтобы никто не услышал моих неприличных стенаний. Но сейчас, с тобой, я не могу больше сдерживаться и кричу от боли. Они далеко, – закончила Мегги, – они не услышат. Мне просто чудом удалось устроить так, чтобы отца не было с нами за ланчем. Вся моя жизнь – сплошные чудеса всяческих уловок и ухищрений, причем, признаюсь, половина из них – моих собственных рук дело. Я хожу на цыпочках, слежу за каждым словом, ловлю каждый вздох и при этом стараюсь казаться безмятежной, как кусок старого атласа, выкрашенный в розовый цвет. Тебе никогда не приходило в голову, какие чувства я испытываю на самом деле?

Ее собеседница демонстративно уточнила на случай возможных недоразумений:

– Ревность, страдание, боль? Нет, никогда, – ответила миссис Ассингем. – Но в то же время (можешь поднять меня на смех!), должна сознаться, я никогда еще не была настолько уверена, что хорошо тебя знаю. Какая же ты, оказывается, скрытная! Я и вообразить не могла, что твое существование отравлено, и раз уж тебе захотелось узнать, что я думаю на этот счет, я тебе немедленно отвечу. На мой взгляд, ты терзаешься совершенно напрасно!

С минуту они смотрели друг другу в глаза. Мегги вскочила, подруга же ее продолжала сидеть как бы на троне и, сделав несколько беспокойных движений, застыла в неподвижности, купаясь в лучах света, пролитого ею самой на сложившуюся ситуацию. Эти лучи озарили пышную фигуру миссис Ассингем, и даже нашей юной даме как будто стало легче дышать в их благодатном сиянии.

– По-твоему, все последние месяцы и особенно в последние недели я была спокойной, естественной и непринужденной?

На этот вопрос ответить с ходу было явно нелегко.

– Я считаю и считала с самой первой минуты нашего с тобой знакомства, что ты необыкновенно хорошая, милая и к тому же красавица. И ни на кого не похожа, – прибавила миссис Ассингем почти ласкающим тоном. – Я всегда была уверена, что ты стоишь в стороне от уродливых явлений жизни, даже не подозреваешь, что на свете существуют фальшь, грубость и жестокость, и оттого они ни в коем случае не могут тебя коснуться. Я никогда не соединяла тебя в мыслях с такими вещами; это всегда успеется, если что-то в таком духе посмеет приблизиться к тебе. Но пока ничего подобного нет и в помине, если ты именно об этом хотела узнать.

– Так ты считала, что я всем довольна, потому что глупа?

Этот смелый ход, замаскированный под легкую шутку, лишь вызвал у миссис Ассингем невозмутимую улыбку.

– Если бы я считала тебя глупой, ты была бы мне неинтересна, и тогда меня бы нисколько не занимало, «знаю» я тебя или нет. В одном я всегда была уверена: что в тебе скрыта немалая сила, и даже довольно большая для такой субтильной девушки, – улыбнулась Фанни. – Вот только я все-таки недооценила тебя, потому что ты никогда не выставляла напоказ свою силу, и я так и не смогла толком разобрать, где же она скрывается. Я могла лишь сказать – где-то в глубине, вроде того маленького серебряного крестика, – ты мне однажды показывала, – который благословил его святейшество и который ты всегда носишь под платьем. Я лишь мельком сподобилась лицезреть эту реликвию, – продолжала Фанни, призывая себе в помощники право на юмор. – Но свою, скажем так, золотую сокровенную сущность, которую, я уверена, благословил Тот, кто выше самого папы, ты ни разу не соизволила показать мне. Да, наверное, и никому другому. Ты вообще чересчур скромна.

Мегги так старалась уследить за ходом мысли миссис Ассингем, что на ее гладком лбу чуть было не появилась маленькая складка.

– Я и сейчас кажусь тебе скромной, когда набрасываюсь на тебя с криками и воплями?

– О, признаю, крики и вопли – это, действительно, что-то новенькое. Нужно как-нибудь пристроить их к месту. Да вот беда – они, проклятые, никак не пристраиваются. Уж не хочешь ли ты прицепить их к тому факту, что наши двое друзей со вчерашнего до завтрашнего дня пробудут в таком месте, где смогут более или менее бесконтрольно встречаться? – Фанни задала этот вопрос с таким видом, словно она намеренно выбрала худшую из возможных формулировок. – Ты думаешь о том, что они там одни? Что они согласились на эту поездку?

Так и не дождавшись от Мегги ответа, Фанни продолжала:

– Но ведь, когда в одиннадцатом часу ты сказала, что на этот раз решила не ехать, они хотели остаться?

– Да, конечно, они хотели остаться. Но я настояла, чтобы они поехали.

– В чем же тогда дело, мое дорогое дитя?

– Я хотела проверить, поедут ли они. А им пришлось, – пояснила Мегги. – У них не было другого выхода.

Фанни Ассингем, видимо, не совсем ее поняла.

– Пришлось поехать, потому что вы с отцом оба отказались?

– О, я говорю не о том, что они поехали из вежливости по отношению к тем людям. Нет, они поехали из-за нас с папой. Потому что теперь они знают.

– Они «знают»? – дрожащим голосом переспросила миссис Ассингем.

– Что я уже некоторое время назад начала обращать внимание на разные странности в нашей жизни.

Мегги видела, что ее собеседница готова была спросить, что это за странности, но в следующую минуту миссис Ассингем отринула столь амбициозный гамбит и выбрала другой, который, видимо, показался ей лучшим.

– Так ты для того и сделала это? Я хочу сказать – отказалась от поездки.

– Я для того и сделала это. Чтобы предоставить их самим себе – а им этого все меньше и меньше хочется, или, во всяком случае, они все реже и реже решаются на это. Но иногда им приходится, – продолжала княгинюшка, – ведь они так долго всем заправляли у нас. – И так как миссис Ассингем, ошеломленная такой прямотой, не решилась ничего на это сказать, Мегги осведомилась: – Ну как, ты и теперь считаешь меня скромной?

Но Фанни всегда умела найтись с ответом, дайте только время.

– По-моему, ты ошибаешься. Я говорю тебе это потому, что на твой вопрос, безусловно, нужно отвечать с полной откровенностью. Я не вижу ровно ничего «ужасного» и ничего такого не подозреваю. Меня очень огорчает, – прибавила она, – что тебе приходят в голову подобные мысли.

Мегги снова одарила ее долгим взглядом.

– Тебе ничего похожего даже не мерещилось?

– Боже сохрани! Ведь я именно говорю как человек с воображением. Мне всю жизнь постоянно что-нибудь мерещится. Потому-то, моя дорогая, я и вижу, что твой муж, которого ты считаешь увлеченным твоей мачехой, на самом деле непритворно и нежно интересуется лишь своей обворожительной, обожаемой женой. – Миссис Ассингем сделала паузу, давая Мегги возможность оценить силу ее аргумента, но так как Мегги промолчала, бедная женщина сделала довольно неуклюжую попытку увенчать свои рассуждения решающим доводом: – Он не допустит, чтобы у тебя хоть волосок с головы упал!

При этих словах на лице у Мегги появилось чрезвычайно странное выражение, долженствовавшее, по-видимому, означать улыбку.

– Ах, вот оно!

Но ее гостья уже неслась дальше:

– И я абсолютно убеждена, что Шарлотта тоже этого не допустит!

Княгинюшка так и осталась стоять перед ней все с той же причудливой гримасой.

– Да-да, Шарлотта тоже не допустит. Потому им и пришлось снова поехать вдвоем. Они боялись отказаться, боялись, что это меня встревожит, расстроит, как-то мне повредит. Я настаивала, твердила, что кто-то из нас обязан ехать, хотя папа с Шарлоттой на самом деле не приняли приглашение наверняка. Вот они и испугались: если покажут, что боятся ехать вдвоем, то им грозит еще большая опасность, как бы я не почувствовала себя обиженной. Для них безопаснее всего по-прежнему жить заведенным порядком, с которым я как будто свыклась и против которого никогда не возражала. Удивительно, но они обо всем догадались, хотя я ни звуком, ни знаком не выдала себя, можешь себе представить? Во всяком случае, как я тебе говорила, их со всех сторон окружают опасности. Опасно действовать слишком смело, но опасно также, если у них не хватит духу действовать, так сказать, достаточно смело. – Пожалуй, к этому времени голос Мегги тоже сделался странен, под стать улыбке, которая проступила еще более явственно, когда Мегги закончила: – Вот так-то я теперь и заставляю их делать все, что я захочу!