Золотая чаша

5

Казалось, ее старания были вполне успешны, пока они не добрались до парка, где мистер Вервер совершенно неожиданно для Мегги не проявил ни малейшего желания отправиться разыскивать Принчипино. Это было видно из того, как они присели погреться на солнышке, выбрав себе пару стульев, стоящих на отшибе, и как отец вдруг умолк, будто ожидая, чтобы Мегги наконец заговорила о чем-то более содержательном. От этого она только острее ощутила, насколько запретны для нее любые содержательные темы; о чем ни подумаешь – заговорить об этом все равно что спустить с поводка собаку, идущую по горячему следу. Мигом разнюхает правду (Мегги глубоко верила, что все ее догадки – чистая правда), на которую даже и намекать невозможно. По крайней мере, именно так дело виделось Мегги с ее страстью к осторожности. Ей мерещился грозный смысл решительно во всем, что попадалось на глаза, но нужно было смотреть, не дрогнув, ничем не выдав себя. Несколько раз, пока они сидели в парке, могло показаться, что мистер Вервер наблюдает за тем, как Мегги обдумывает каждое слово, старательно обходя подводные камни. То и дело наступала пауза, когда Мегги, словно за ожесточенной карточной игрой на деньги, как будто вызывала его рискнуть и обвинить ее в мошенничестве. Позднее, воскрешая в памяти тот день, она положительно гордилась своим великолепным представлением. Когда по прошествии часа отец и дочь направились домой и застали там дожидавшихся их Америго и Шарлотту, Мегги могла с чистой совестью сказать себе, что она выполнила свой план полностью, хоть и поставила себе исключительно трудную задачу: добиться, чтобы их взаимоотношения ничем не уступали высокому стандарту того эпизода далекого, невозвратного прошлого, что постоянно стоял у нее перед глазами, словно оправленная в раму картина в музее, на которой изображена наивысшая точка их былого счастья – летний вечер в «Фоунз», когда они сидели рядышком под деревьями, совсем как сейчас, погруженные в золотую дрему, с безоблачной верой в свою счастливую звезду. Может быть, даже разговор о переезде в «Фоунз» таит в себе ловушку? Ведь она не предложила этого первой, хотя отец словно нарочно медлил, выжидая, что она скажет. А она втайне говорила самой себе: «Возможно ли нам снова поселиться там, в нашем нынешнем виде? Могу ли я отважиться на это? В деревне будет еще труднее поддерживать видимость благополучия, справлюсь ли я?» Терзаясь этими внутренними сомнениями, она ничего не замечала вокруг – так, по крайней мере, вспоминалось ей впоследствии. Вспоминалось и то, что ее спутник, хоть и не проявляя сколько-нибудь заметной настойчивости, первым разбил лед, примерно как в тот вечер на Итон-сквер, после приема в честь Каслдинов.

Мыслями она была сейчас далеко, пытаясь представить себе, чем может обернуться лето в «Фоунз» с Америго и Шарлоттой, чье присутствие станет еще более ощутимым под теми бездонными небесами. А что, если отец только притворяется, что всерьез говорит об этом? Точно так же, как она только притворяется, что слушает? Во всяком случае, мистер Вервер в конце концов оставил эту тему. Но в разговор после этого как бы невольно вторглась новая нотка. Мегги внезапно оторвалась от своих размышлений, ощутив, что отец как будто нарочно подражает золотой интонации их прежних чудесных разговоров. И под конец он вдруг спросил – ни больше ни меньше! – не считает ли она, что будет очень хорошо, просто очень даже хорошо, если он на несколько недель под каким-нибудь предлогом увезет князя из Англии. Тогда Мегги поняла, что ее муж все-таки не оставил своей «угрозы», ведь сейчас перед нею, очевидно, был результат. О, этот результат занял все оставшееся время прогулки, не покидал их ни на минуту и вместе с ними возвратился домой, не говоря уже о том, что теперь они никак не могли делать вид, будто явились в парк в поисках малыша. Правда, через пять минут Мегги не выдержала и ухватилась за эту идею как за соломинку. Мальчика они должным образом нашли и были весьма рады его видеть, с обязательным приложением в лице гувернантки, которой тоже требовалось уделить внимание, что позволяло замять любую возможную неловкость. Ибо суть происходящего сводилась к одному: славный мистер Вервер испытывал свою дочь, точно так же, как перед тем Шарлотта испытывала его, заведя речь о заграничном путешествии двоих мужчин. Княгинюшка мгновенно уловила эту суть; она так и слышала, как ее отец с женой обсуждают удивительную идею. «Князь говорил мне, что Мегги придумала какой-то невероятный план, чтобы ты поехал с ним куда-нибудь за границу, а поскольку ему всегда хочется того же, что и ей, он предложил мне поговорить с тобой, потому что так ты скорее согласишься. Вот я и говорю, видишь? Ведь для меня, как ты знаешь, важнее всего на свете, чтобы Мегги была довольна. Только мне не совсем понятно, что такое на этот раз у нее на уме. Почему ей вдруг именно сейчас захотелось отправить вас обоих бог весть куда, а самой остаться здесь со мной? Для меня это, конечно, очень лестно; словом, решай, как хочешь. Князь, видимо, готов исполнить все, что от него требуется, но это уж тебе нужно будет выяснить у него. То есть у нее». Нечто в этом роде Мегги слышала мысленно. Вот отец подождал, и поскольку она не заговорила первой, принялся выяснять. Что ж, повторяла она про себя весь остаток дня, они все и выяснили, пока сидели в парке на стульях, – насколько для них теперь возможно выяснить что бы то ни было. Одно, по крайней мере, действительно стало ясно: каждый из них будет сражаться до конца, чтобы защитить другого. Мегги с неизменной неискренней улыбкой на устах, глядя отцу прямо в глаза так же ласково, как он смотрел на нее, призналась не моргнув глазом, что ей действительно подумалось, что ему, должно быть, приятно будет совершить такую вот авантюру вдвоем с зятем, ведь оба они в последнее время совсем погрязли в семейной жизни. На Мегги снизошло вдохновение, и, заломив в воображении шляпу наберкень, она прозрачно намекнула отцу, что двое молодых духом людей, вырвавшихся после долгого заточения в широкий мир, вполне могут найти там много новых и увлекательных развлечений. Целых пятьдесят секунд, глядя в глаза собеседнику своими лживыми глазами, Мегги чувствовала себя нестерпимо вульгарной. Но ей было все равно. Счастье еще, если удастся добиться своей цели столь малой ценой.

– И я подумала, – сказала Мегги, – что Америго, наверное, будет приятнее поехать с тобой, чем одному.

– Как это понимать – он что, не поедет, если я не поеду?

Никогда в жизни Мегги не приходилось так быстро и напряженно соображать. Если ответить утвердительно, Америго может, чего доброго, опровергнуть ее слова, а тогда отец еще больше задумается, еще и спросит напрямик, зачем ей понадобилось оказывать на него давление. Разумеется, нельзя допустить, чтобы он хоть на минуту заподозрил, что на него оказывают давление, и потому она была вынуждена ответить:

– Ну, это, видимо, тебе нужно будет выяснить у него?

– Безусловно – если он обратится ко мне с таким предложением. Но он пока еще не обращался.

И снова Мегги мучительно ощутила, как отвратительна ее игривая улыбка.

– Может быть, он стесняется!

– Оттого, что ты уверена, что ему хочется поехать со мной?

– Я думаю, он думал, тебе это будет приятно.

– О, еще как! – Но говоря это, мистер Вервер отвел глаза, и Мегги затаила дыхание: сейчас он спросит, хочет ли она, чтобы он спросил об этом у самого Америго, или – очень ли она будет разочарована, если из всей этой истории так ничего и не выйдет. У нее, как она называла это про себя, «отлегло от сердца», когда он не сказал ни того ни другого и таким образом избежал опасности, которая им грозила, начни он доискиваться причин. С другой стороны, словно желая смягчить впечатление, будто он намеренно уклоняется от откровенного разговора, мистер Вервер сам предложил Мегги причину, избавив ее от необходимости спрашивать, не думает ли он, что Шарлотта не одобрила ее идеи. Он все взял на себя – потому-то у Мегги и отлегло от сердца. Еще чуть-чуть – и вот она поняла, как много он на себя взвалил. Довод мистера Вервера заключался в том, что ему не хочется так далеко и надолго уезжать от своей жены. Не настолько он с ней несчастлив – и Мегги врезалась в память отечески-нежная улыбка сквозь очки, служившие ему своего рода щитом, когда он так легко говорил об этом – чтобы ему потребовалась увольнительная. А стало быть, если только это не ради самого князя…

– О, я не думаю, что самому Америго это нужно. Мы с Америго живем душа в душу, – проговорила Мегги.

– Ну, значит, так тому и быть.

– Понимаю… – И Мегги вновь с готовностью согласилась с отцом: – Так тому и быть.

– Мы с Шарлоттой, – весело продолжал отец, – тоже живем душа в душу. – Тут он немного помедлил. – И это еще слабо сказано! – прибавил он с воодушевлением. – Это еще слабо сказано!

Мистер Вервер как бы намекал, что мог бы высказаться и сильнее, но на этот случай и так сойдет. Сознательно или бессознательно он сыграл на руку Шарлотте, и оттого Мегги было втрое тяжелее думать о Шарлоттиных планах. Жена мистера Вервера добилась того, чего хотела, – этого же хотел и Америго. Она не позволила Мегги довести задуманную проверку до конца, и вместо этого сама устроила им испытание. Можно подумать, она знала заранее, что ее падчерица побоится прямого вопроса: зачем ей нужны перемены? Нашей юной леди даже пришла в голову еще более чудовищная мысль, будто ее отец оказался способен на такую же расчетливость, будто и для него было важно не допустить такой ситуации, когда ему пришлось бы спросить у дочери, что с нею происходит. Иначе почему он не спросил, ведь случай был как раз подходящий? Все расчеты, расчеты – вот почему. Он струсил оттого, что до смерти боялся услышать в ответ: «Если уж на то пошло, что с тобою происходит, милый папочка?» Когда минуту спустя он прибавил к своим предыдущим словам еще один-два штриха, нацеленные на то, чтобы окончательно изгнать призрак малейшей аномалии, Мегги уж никак не могла бы ответить откровенно на подобный вопрос.

– Мы живем, словно в заколдованном царстве, тебе не кажется? А в последнее время чары словно окрепли, словно кто-то вдохнул в них новую силу. Может быть, это нехорошо, эгоистично – жить вот так, в свое удовольствие, как будто мы сгребли, захапали все сокровища мира, вплоть до самого последнего экспоната из самой последней витрины в самом дальнем уголке, оставшегося от моей последней выставки. Вот это, пожалуй, единственное, что беспокоит: вдруг мы чуточку обленились. Возлежим словно боги, и совсем забыли о человечестве.

– Ты считаешь, мы обленились? – Мегги ухватилась за такую форму ответа, поскольку это было проще всего. – Ты считаешь, мы забыли о человечестве? Да ведь мы живем среди огромной толпы народа, целыми днями только и бегаем туда-сюда – то мы за кем-то гонимся, то кто-то за нами.

Мистер Вервер задумался и думал несколько дольше, чем планировала Мегги. Но в конце концов он, так сказать, вынырнул снова с улыбкой на лице.

– Я, право, не знаю. Мы ведь ничего не делаем, просто радуемся жизни, правда?

– Правда, – поспешно согласилась Мегги. – Конечно, мы просто радуемся жизни.