Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Глава 22

Прошло пять недель, и Ханс получил письмо: «Наконец-то я поняла, куда ты делся! Человек, который доставляет дрова на кухню вашего лагеря, нашел тебя. Как только смогу, поговорю с лагерным врачом. Потерпи, пожалуйста, еще немного».

Но на самом деле прошла еще целая неделя, прежде чем к Хансу подошел писарь барака, чтобы забрать его с собой. Ханса привели в административный корпус, проверили и отправили обратно в Освенцим-I.

За время его отсутствия в Девятом бараке произошли существенные изменения. Здесь появился новый староста. Неделей раньше барак посетил лагерный врач с целью в очередной раз отобрать «мусульман». Когда на следующий день прибыли грузовики, чтобы забрать несчастных, одного недосчитались: какого-то итальянского еврея. Поднялся жуткий переполох. Но вечером итальянец сам вернулся в барак. Оказалось, что он весь день работал в составе одной из строительных команд и таскал мешки с цементом. Когда работа закончилась, капо, командовавший работами, даже похвалил его за усердие. На самом деле итальянец просто надеялся убедить всех в том, что он никакой не «мусульманин» и все еще в состоянии выполнять тяжелую работу.

Лагерный врач, вернувшийся в барак назавтра, не принял во внимание его логических доводов. Он приказал немедленно отправить итальянца туда, где ему следовало находиться, потом вызвал к себе Пауля. И объяснил ему, что подобное скандальное происшествие в его бараке совершенно недопустимо. И почему Пауль по крайней мере не избил как следует наглого еврея? Но Пауль заупрямился, а поскольку он был влюблен в еврейскую девушку и по этой причине начал испытывать сочувствие вообще ко всем евреям, находящимся в лагере, то заявил лагерному доктору:

– Я не бью больных людей.

Тут лагерный врач потерял терпение, заорал, что, по его мнению, коммунисты всегда рано или поздно показывают свою красную сущность, обозвал Пауля «другом жидов», подонком и грязной красной свиньей. После чего господин доктор лично врезал Паулю по морде, и не раз, и не два, а пока из его разбитых губ не полилась кровь. Всего через полчаса у них уже был новый староста барака, бывший дежурный по Двадцать первому бараку Злобинский, поляк. Он славился своей хитростью и грубостью, был заносчив, проверял, как застелены постели, устраивал скандал, заметив на полу выпавшую из тюфяка соломинку, и заставлял всех работать до полного изнеможения.

Но через пару недель он в свою очередь влюбился в девушку из Десятого барака. И с этого момента проводил целые дни у окошка. Фельдшеры могли снова заниматься своими делами и даже дремать, сваливая всю работу на выздоравливающих пациентов.

В день своего возвращения Ханс отправился в Десятый барак вместе с кесселькомандой. Они с Фридель были совершенно счастливы, что его приключение так счастливо завершилась.

– Как тебе удалось этого добиться? – спросил он Фридель.

– Очень просто, – отвечала она. – Я пошла к Кляйну, лагерному врачу, и рассказала ему, как было дело и что ты – мой муж, и он оказался так добр, что записал для себя твой номер.

– Мне его поступок совершенно непонятен. Это та самая сволочь, которая на прошлой неделе выгнала Пауля с должности старосты нашего барака из-за ошибки, сделанной во время селекции. В начале месяца он прибыл в Биркенау и за два дня уничтожил целую семью из Чехии по фамилии Лагер. Тысяча арестантов была отправлена на какие-то тяжелые работы. Пять с половиной тысяч ушли в трубу: пожилые мужчины, женщины и дети.

– Мы часто сталкиваемся с этим феноменом. Ты не можешь ни о чем нормально договориться с эсэсовским молодняком, но те, кто постарше, хотя они и совершают грандиозные преступления, способны внезапно проявить гуманность в мелочах, как вот теперь, по отношению к тебе.

– Не думаю, что здесь ты права, – возразил Ханс. – Напротив. Молодняк выращивали в духе «крови и почвы». И им неведомо ничто другое, они не знают никакой иной жизни. Но те, кто принадлежит к старшему поколению, вроде нашего лагерного врача, показывают благодаря таким вот мелким актам милосердия, что в них все еще жива память о прошлом, о прежнем воспитании, полученном дома. Их не обучали бесчеловечности с младых ногтей, и они не нуждаются в демонстрации своей приверженности злу. Но именно поэтому их вина намного больше, чем вина юных нацистов, никогда не слыхавших о том, что с их воспитанием не все в порядке.

Они поговорили еще немного. Фридель рассказала Хансу, как некоторым девушкам делали инъекции крови малярийных больных и они страдали от повышенной температуры, вызванной приступами искусственной малярии.

Теперь стало несравненно проще проникнуть в Десятый барак и почти совсем безопасно оставаться там подолгу.

Все больше и больше поляков отправляли куда-то с очередными эшелонами, что позволяло евреям получать лучшую работу. Теперь евреев допускали к работе на складе арестантской одежды и в фотостудии. А некоторым повезло даже попасть на кухню. Раньше докторов-евреев ограничивали преимущественно подсобной и грязной работой, теперь им разрешалось трудиться по специальности. Так что сейчас евреи могли появляться в Десятом бараке, ссылаясь на необходимость исполнения своих профессиональных обязанностей, – прежде это была прерогатива поляков, вовсю пользовавшихся своим привилегированным положением.

С одной стороны, высылка поляков из лагеря дала евреям возможность более сносной жизни, с другой – они стали очень сильно беспокоиться. Сперва куда-то отправили поляков, потом, опять-таки неизвестно куда, вывезли русских. Рейхсдойчам, которые не были политическими заключенными, срочно предложили вступить в вой ска СС. Все это, несомненно, объяснялось отступлением германских армий и постоянными изменениями положения на фронтах.

Теперь – летом 1944 года – русские дошли уже до Радома, города, находившегося неподалеку от Кракова. И русская армия оказалась всего в двухстах километрах от Освенцима. Еще одна наступательная операция – и они вступят в Освенцим… Что же тогда случится с теми, кто здесь останется?

На этот счет существовали самые разные мнения. Одни говорили: по-видимому, немцам придется эвакуировать лагерь. Но это немыслимо сделать одним махом, потому что, хотя население лагеря заметно уменьшилось, во всем Освенцим-комплексе оставалось еще не менее ста двадцати тысяч арестантов. Но другие возражали им: за каким чертом немцам возиться с эвакуацией, когда гораздо проще уничтожить всех разом, да и дело с концом! Встречались, правда, оптимисты. Но этих безумцев, скажем прямо, было совсем немного – почему-то они верили в то, что немцы готовы передать свидетелей своих чудовищных жестокостей из рук в руки наступающей русской армии живьем. Так они и жили в турбулентной атмосфере исподволь нараставшего напряжения.

В июле слухи достигли кульминации: «Фюрер мертв. Вермахт и эсэсовцы сражаются друг против друга повсюду.

Генералы взяли власть в свои руки». Никогда прежде слухи подобного рода не достигали такой интенсивности, никогда раньше им не доверяли настолько безоговорочно.

Но буквально на следующий день предлагался новый, совершенно сногсшибательный вариант: война вообще давно окончена, и новое германское правительство ведет переговоры со странами коалиции, а эсэсовцы пока остаются на своих местах. Несмотря ни на что, эти слухи, похоже, оказались достаточно близкими к истине. Прошло несколько дней, и они прочли в довольно старой газете, которую неевреям разрешали выписывать, что попытка мятежа во главе с фон Витцлебеном [117] действительно имела место.

И все-таки слухи, которые циркулировали по лагерю, часто выглядели довольно-таки карикатурным преувеличением реальности, хотя их анализ помогал приблизительно понять, что происходит на самом деле. Но чаще всего установить уровень соответствия слухов реальным фактам было все-таки очень трудно.

Такая же ситуация сложилась в отношении Десятого барака. Уже почти полгода по лагерю ползли слухи о том, что Десятый барак собираются куда-то переместить. Метрах в двухстах от лагеря возвели новый комплекс бараков. Пока что там жили эсэсовцы, но одно из строений предназначалось для обитательниц Десятого барака.

И снова – пугающая перспектива предстоящей разлуки. Правда, довольно долго ничего не происходило, пока в августе слухи не приняли более конкретную форму. Пять бараков из числа вновь построенных должны были превратиться в женский лагерь. Десятый барак должен был переместиться туда же и занять место среди лучших женских команд, трудившихся в прачечных для эсэсовцев и в цехах военных заводов.

И вот внезапно наступил день переезда. Несколько часов простояли женщины, построенные в ряд вдоль Лагерштрассе: их считали и пересчитывали и снова считали. Никто не понимал, чего они ждали, но Ханс и Фридель только радовались. Вокруг не было почти никого из эсэсовцев, и они смогли постоять рядом и поговорить друг с другом намного дольше, чем обычно. Это прощальное свидание оказалось самой длинной и самой спокойной беседой за прошедший год. Хансу хотелось знать, что ожидает их на новом месте.

– Я полагаю, они продолжат свои эксперименты, – отвечала Фридель. – Всю последнюю неделю в Десятом бараке они работали как бешеные. Нам было сказано, что на новое место попадут только те, кто значится в списках Клауберга и Гебеля, то есть те, кому сделали по крайней мере один укол. Медицинскому персоналу тоже придется переехать.

– А ты? Как тебе удалось избежать уколов? – спросил Ханс. Он ужасно боялся, что она не смогла избежать инъекций, возможность которых постоянно приводила его в ужас. Все это время их не оставляла надежда на то, что им удастся выйти живыми из всех выпавших на их долю испытаний, но, если Фридель получит свой укол, она может навсегда остаться бесплодной.

И она заметила его тревогу:

– Нас в Десятом бараке тридцать четыре человека «обслуживающего персонала», включая медсестер, кто еще не прошел через их «эксперименты». Каждая из нас должна была зайти к Клаубергу и объяснить, почему ее очередь участвовать в опытах все еще не наступила. И узнать, когда ей предстоит подвергнуться экспериментам. Тех, кто откажется, они собирались отослать в Биркенау. Когда дело дошло до меня, я пришла и сказала, что в данный момент у меня обострение пиелонефрита.

– Раз так, – сказал он, – ничего не поделаешь. В такой ситуации вам нельзя делать инъекцию, это может привести к фатальным последствиям.

По счастью, никто не догадался проверить меня, потому что воспаление почек прошло уже месяц назад.

Просто поразительно, как ей удавалось находить нужные слова. При этом она не была специалистом, но зато обладала удивительно развитой интуицией.

Около полудня женщины наконец отправились в путь. Теперь у Ханса и Фридель не будет возможности видеться, когда они захотят. Но мужчины, которые работают в новых бараках, смогут по-прежнему доставлять записочки и посылки. А Фридель постарается найти способ возвращаться в лагерь под предлогом посещения зубного врача либо рентгенолога так часто, как сможет, и это позволит им видеться хотя бы изредка.