Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Глава 24

Когда ребенок начинает плакать, мать пробуждается от глубокого сна. В этом случае действует особый психологический механизм: хотя во сне чувственный контакт с внешним миром обрывается, в некоторых случаях разум остается начеку, тем более если человек чего-то ожидает. И именно потому, что арестанты находились в постоянном напряжении, все мгновенно вскочили с постелей, когда в три часа ночи раздались удары гонга. Через несколько секунд лагерь превратился во встревоженный муравейник.

Ханс быстро оделся. Когда он вышел на улицу, то увидел, что толпа мужчин, покинувших свои бараки, течет по направлению к Аппельплац. Значит, все-таки эвакуация. На улице было очень холодно, мелкий снежок заметал землю. Но никто, казалось, не мерз. Всех невероятно возбудило ощущение приближающегося конца. И что бы ни случилось с лагерем Освенцим, их это уже совершенно не волновало.

В Двадцать третьем и Двадцать четвертом бараках все еще было темно. Ханс вернулся в госпиталь и поднялся наверх, к Зеппу, чтобы спросить его, что он должен теперь делать.

– Ничего, – пожал плечами Зепп. – Для больных пока не дано никакой инструкции. Кроме всего прочего, у нас нет для них одежды. Так что я не могу позволить им никуда идти.

Очевидно, Зепп был прав, и Ханс распорядился, чтобы все больные оставались на своих местах. Тем не менее почти все выбрались из постелей и в нетерпении бродили по лагерю в поисках друзей, с которыми им, возможно, скоро придется расстаться.

Прошло полчаса после гонга, и началась перекличка. Ситуация выглядела чрезвычайно глупо, потому что число явившихся на нее не совпадало со вчерашним, но что они могли поделать? Перекличка наконец завершилась, и арестантам пора было разбиваться на команды, как они делали каждое утро.

В пять часов утра первые команды отправились на работу. Это были дорожные рабочие и команды по добыче речного песка. Те, кто работал на фабриках и на заготовке еды, пока оставались в лагере.

В то время как команды еще двигались к воротам лагеря, начали распространяться слухи, которые, как обычно, были очевидным отражением того, чего хотелось людям:

– Половину увозят на грузовиках, другая половина остается в лагере и просто продолжает свою обычную работу. Машины уезжают, а мы остаемся дожидаться, пока не придут русские.

Длинной вереницей в лагерь въезжали крестьянские телеги. Они были нагружены хлебом и консервами с кухонных складов и следовали за машинами, которые выезжали из лагеря. Между тем включился свет в Двадцать третьем бараке. Ханс обошел его с тыльной стороны. Никто больше не следил за тем, не подошел ли кто-нибудь к ограде, сплетенной из колючей проволоки. Но как привлечь к себе внимание? Он насвистывал одну за другой множество различных песенок. Потом вспомнил бельгийский гимн La Brabançonne [128]. И это сработало. Единственная в бараке бельгийка раскрыла свое окошко. И да, она готова была позвать Фридель.

– Фридель, оставайся на месте! Никуда не уходи как можно дольше.

– Дорогой мой, нет, это слишком опасно.

– Послушай меня.

Но, сколько Ханс ни упрашивал, уговорить ее остаться в лагере ему так и не удалось. А потом Фридель сказала, что срочно должна куда-то идти. Она была очень занята: разбирала одежду. Позже, когда совсем рассветет, решил Ханс, он еще раз попробует зайти в барак. Он шел назад, минуя длинные ряды отъезжающих. Они дрожали от холода, потому что простояли на морозе уже несколько часов полураздетыми. Их полотняные куртки и рубахи не могли служить достаточной защитой от холода. Некоторые, впрочем, ухитрились завернуться в одеяла. Но лишь малая часть арестантов решилась пойти на столь серьезное нарушение правил, хотя следовать им давно уже не имело никакого смысла: ведь заключенные находились в лагере, которого фактически уже не существовало.

В Девятнадцатом бараке выстроились фельдшеры. Зепп, оказывается, уже получил инструкции. Им было приказано явиться с ручными тележками на склад арестантской одежды. Там им выдадут одежду для больных.

К восьми часам сформированная для этой цели команда покинула барак. К тому времени уже совершенно рассвело, и Ханс снова отправился в Двадцать третий барак, но по пути налетел на роттенфюрера, который направлялся к ним в госпиталь, чтобы взять с собой одного из фельдшеров в женский барак. И Хансу все-таки пришлось сыграть в открытую: спросить, может ли он заменить собой этого фельдшера, чтобы забрать из женского барака свою жену. Тот, скабрезно ухмыльнувшись, согласился.

Фридель безумно обрадовалась, увидев Ханса. Оказывается, женщины уже покинули лагерь. Они искали ее повсюду, но не нашли, потому что она забралась на чердак и спряталась там, чтобы не разлучаться с Хансом. Он даже не успел ничего ей сказать, потому что следом уже несся роттенфюрер и требовал, чтобы «голландец» тотчас же поднялся на чердак, взял там коксовую печь и доставил ее в прачечную.

Ханс выругался, но ему ничего не оставалось, как подчиняться его идиотским приказам. Он нашел печку и сволок ее с чердака. Тяжеленная штука, надо сказать, но Ханс был взбешен, а в таком состоянии человек может своротить гору. Он в одиночку оттащил печку в прачечную, бросил ее там и остановился, чтобы перевести дыхание. Но тут же снова увидел приближавшегося к нему роттенфюрера в компании каких-то молодых парней, которые были налегке. Выходило, что этот тип заставил его одного тащить ту здоровенную печку только для того, чтобы разлучить Ханса с Фридель. Какая же сволочь, однако, этот роттенфюрер! Но теперь настала очередь Ханса перехитрить его. Роттенфюрер с парнями отправился в писарскую штюбе, чтобы, как ему было приказано, забрать там все бумаги и спалить их в печке. Тут-то Ханс от него и сбежал. Теперь он смог вернуться к Фридель, но, оказавшись рядом с ней, вновь почувствовал свое полное бессилие уговорить ее:

– Ты действительно не хочешь попробовать остаться в лагере?

– Нет, они именно здесь собираются прикончить всех больных.

– Но уходить с ними – это смертельный номер. Ты все еще считаешь, что мы должны идти?

– Что же делать, Ханс, у нас нет другого выхода. Пообещай мне, что ты тоже пойдешь.

Ему очень не хотелось обещать ей что-либо, но другого выхода не было. Он пообещал, понимая, что впервые в жизни солгал своей любимой, потому что больше всего боялся дурацкого путешествия в неизвестность. И тут дверь отворилась. Это был Колет.

– Я попросил Сару остаться, но она не соглашается, ей страшно оставаться.

Ханс мог сказать ему только одно: мы никогда не научимся понимать этих взбалмошных женщин… К сожалению, они ничего не могли поделать с этим.

И тут по бараку разнесся громкий крик:

– Всем построиться!

Прощание не заняло много времени. Фридель боялась показать свою слабость. Как всегда, у нее не хватало мужества и рассудительности справиться с чувствами, если что-либо случалось внезапно. Ханс еще раз оглянулся, чтобы посмотреть на нее, уже от дверей, но она подняла руки вверх, словно умоляя его уйти и не доводить ее до полного отчаяния.

Больше ничего особенного в тот день не случилось, но Ханс до самого вечера чувствовал себя оглушенным. Все эти два года они более или менее успешно противостояли обстоятельствам, стоя плечом к плечу. А ведь несколько раз судьба едва не разлучила их, и все же им постоянно удавалось оставаться поблизости друг от друга. Сперва во время селекции, когда они только-только сошли с поезда. Потом – в тот жуткий месяц, когда его отправили на работу в Биркенау, и еще раз – когда весь Десятый барак перевели в особую зону. И всегда им удавалось вновь соединиться, но что же будет теперь, когда ее увели в неизвестность?

На следующее утро появился капо, работавший на кухне, и принес Хансу письмо от любимой:

Ханс, они привели нас вчера не куда-нибудь, а в женский лагерь. Теперь я наконец поняла, насколько ты был прав. Конечно, гораздо лучше было послушаться твоих уговоров и остаться. А теперь, конечно, все жалеют о том, что ушли, но что же нам делать. Если бы только эта Сара не оказалась такой поразительной дурочкой! Тот барак, что рядом с нашим, только что совсем опустел, они выгоняли девочек оттуда пинками и палками. Во всяком случае, я сделаю все возможное, чтобы уцелеть. Держись, любимый, настанет день, когда мы снова встретимся. И я верю, что это случится скоро.

Пока, мой дорогой!

Ханс читал и перечитывал письмо. Что она имеет в виду, когда пишет: «Если бы только эта Сара не оказалась такой поразительной дурочкой!»? Он отправился к Колету.

– Да все очень просто, – раздраженно отвечал тот. – Вчера я спер в кладовой мужские костюмы и оттащил их в Двадцать третий барак. Для обеих девчонок, для Сары и Фридель. Но моя Сара до смерти напугалась и не посмела переодеться!

Хансу страшно захотелось стукнуться лбом обо что-нибудь твердое, чтобы прийти в себя. Умница Колет, опытный партизан, нашел выход. У них была возможность вывести девчонок из барака в мужском платье и тогда уж вместе удрать или вместе умереть!

– Что же нам теперь делать, Альфонсо?

– Мы никуда не пойдем, ни под каким видом. Вот увидишь, сегодня из лагеря выведут всех остальных, кроме, может быть, тех, кто болен и не может подняться с постели. Но мы-то спрячемся. Есть ли нам смысл пускаться в дорогу в холод, снег и неизвестность?

– И где же, по-твоему, мы с тобой сможем спрятаться? – спросил Ханс.

– Если ты не станешь болтать об этом направо и налево – я тебе покажу.

Колет отвел его в подвал под сараем, в котором проводилась дезинфекция. Там оказались колоссальные залежи грязной одежды, под которой им удалось устроить для себя уютное тайное убежище. Подвал, на счастье, был из бетона, а сарай над ним оказался выстроенным из обычного дерева. Даже если его снесет снарядом или он просто обвалится, они в любом случае останутся целы. А кроме того, спрятавшись там, они могут рассчитывать на то, что их никто не найдет. Как оказалось, предусмотрительный Альфонсо подготовился ко всему заранее.

Около одиннадцати утра староста лагеря промчался между бараками с совершенно безумным видом, громко крича:

– Всем построиться!

Даже повара высыпали из кухни на улицу. Только в госпитале все еще ничего не происходило. Эсэсовцы фактически исчезли. Они увели на марш огромную толпу арестантов и не вернулись, и их исчезновение послужило сигналом для грабежа, начавшегося по всему лагерю.

Сперва арестанты натаскали одежды со склада, а потом вскрыли пакеты, где хранились вещи, изъятые у людей при поступлении в лагерь, и выбрали для себя все самое лучшее. Двери в склады, находившиеся в кухонных подвалах, были взломаны, и пациенты, которые с трудом могли передвигаться (непонятно, как они вообще добрались сюда), сидели теперь среди вскрытых банок с мясными консервами и бочек с кислой капустой. И вот что хуже всего: они нашли в подвале водку. Ту самую польскую водку, очень крепкую, едва ли не чистый спирт, которая только обжигала гортань пьющего, но никакого удовольствия не доставляла, потому что была совершенно безвкусной.

Позже, уже ближе к вечеру, появились первые жертвы разнузданного обжорства: больные в тяжелом состоянии, страдающие от рвоты и поноса. Другие лежали посреди Лагерштрассе, катаясь из стороны в сторону, или валялись в канавах, находясь в последней степени опьянения. Этот вечер с полным основанием можно было назвать богатым событиями.