Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

– А когда, как ты думаешь, я смогу с ней увидеться?

– Вечером. Дело вообще-то рисковое, но если ты все как следует организуешь…

Но тут появился фельдшер, с которым Ханс привозил одежду на дезинфекцию:

– Возвращаемся в госпиталь.

День прошел в бессмысленной суете. В дурацких придирках мелких начальников к недостаточно чисто вымытым окнам, которые надо было немедленно протереть смятой газетой, и в объяснениях по поводу высыпавшейся из тюфяков соломы. Это было довольно неприятно, но Ханс не жаловался. Он помнил о гигантской стройплощадке, заполненной людьми и машинами, и о том, что каждый день, проведенный здесь, в безопасности, приближает его к свободе.

Так считал Калкер, врач из Гааги. Как-то раз Ханс встретил его у своих родственников, живших на его врачебном участке. Теперь он работал в Двадцать первом бараке, в хирургии, и на минутку забежал к ним узнать, не прибыли ли с очередным эшелоном новички из Голландии.

– Да, ребята, – сказал он Хансу и ван Лииру. – Мы, конечно, проснулись в другой реальности, когда попали сюда. Ничего подобного никто из нас и представить себе не мог. – А ты когда попал в лагерь?

– Три недели назад. Первые две недели провел здесь, в приемном отделении, а после этого меня перевели в Двадцать первый барак.

– Ты ассистируешь хирургу во время операций?

Калкер расхохотался:

– Не совсем: после изучения анатомических особенностей и топографии сортиров я был допущен к занятиям уборкой. Вы себе даже не представляете, насколько это интересная и необычная работа. Четыре раза в день ты моешь пол и драишь унитазы с песочком. Мои унитазы просто-таки радуют глаз. Под моим началом два сортира: один – для пациентов, на дюжину унитазов, выстроенных в два ряда, и один – для персонала, на шесть унитазов в один ряд. В меньшем сортире одна из кабинок предназначена для людей привилегированных, вроде старост барака или Lagerältester; ходят слухи, что ее иногда использует даже лагерный врач. Правда, этого последнего я еще ни разу у нас не видел. Он, в сущности, появляется в лагере на полчасика в день и, очевидно, не собирается изменять своим привычкам. Опять же представить себе не могу, что он настолько сойдет с ума, чтобы усесться на тот самый унитаз, на который до него садились арестанты.

Хансу очень понравился шутливый тон Калкера.

– Кормят-то тебя прилично?

– Деликатесов нам не полагается, но нельзя сказать, что я голодаю. Баланды мы получаем всегда вволю, я, к примеру, съедаю литра по полтора. А если тебя однажды официально причислили к определенному рангу, то два раза в неделю будешь получать дополнительную пайку хлеба.

– И сколько же в точности еды ты теперь получаешь? – спросил ван Лиир.

– По норме нам полагается в день один литр баланды и порция хлеба, а вдобавок два раза в неделю по сорок грамм маргарина, еще два раза в неделю – по ложечке джема, и еще два раза в неделю – по сорокаграммовому кусочку колбасы. Но не слишком на это рассчитывай. В маргарине всего 15 % жира, остальное – синтетический пищевой наполнитель, а колбаса – наполовину из конского мяса.

– А какова пищевая ценность этой еды? Я хочу сказать, сколько всего калорий ты получаешь?

– Это мне удалось приблизительно подсчитать, – кивнул Калкер. – Баланда не слишком-то калорийна, от 150 до 200 калорий на литр. Но если сложить весь недельный паек вместе, а потом поделить на количество дней в неделе, получается в среднем 1500 калорий в день. Этого, конечно, недостаточно. Человеку в состоянии покоя требуется не менее 1600 калорий в день. Так что нетрудно догадаться, что те, кому приходится здесь тяжело работать, очень быстро превращаются в «мусульман».

– Но если поглядеть на здешних фельдшеров, то они выглядят очень прилично, так что можно сделать вывод, что работа у них не слишком тяжелая, – подал реплику Ханс.

– Верно, но, во-первых, почти все они – поляки и вдобавок к лагерному рациону получают посылки, а во-вторых – они первостатейные «организаторы», или, если выражаться точнее, плуты. Вот так, с налету, в первый день тебе не удастся это понять, надо покрутиться здесь хотя бы несколько недель, присмотреться. Ну вот, смотри: к примеру, фельдшеры раздают баланду. Больные получают почти одну воду, им зачерпывают жижу сверху. А то небольшое количество картошки и костей, которые осели на дно котла, остается фельдшерам…

Но тут разговор прервался, потому что в дверь вошел очень высокий человек. Он был уже немолод, определенно старше шестидесяти, и немного горбился при ходьбе. На носу у гостя сидело старомодное пенсне.

Де Хонд вскочил со стула:

– Добрый день, профессор!

И Ханс понял, что этот высоченный дядька и есть профессор Самюэль. Он представился профессору и стал ожидать, как пойдет разговор. Сперва задавались обычные вопросы: когда прибыли, есть ли политические новости и так далее. В ответ Ханс рассказал, как они добирались до Освенцима и как ему удалось уцелеть при селекции. Он не преминул подчеркнуть, что его жена Фридель находится в Десятом бараке.

Профессор позволил себе говорить с ним довольно свободно:

– Конечно, я как раз сегодня разговаривал со многими девушками, очевидно, прибывшими вчера вместе с вами на поезде из Голландии. Вот только не помню, чтобы кого-нибудь из них звали ван Дам. Вам надо бы попробовать поговорить со своей женой через окно, но, пожалуйста, будьте очень осторожны. И конечно, я передам вашей жене привет от вас.

Хансу очень хотелось попросить профессора принести ему письмо от Фридель, но он сумел сдержаться. Он ожидал от профессора помощи в гораздо более важном деле. – А вы часто бываете в женском бараке?

– Я там бываю каждый день, это моя работа.

Ханс притворился наивным:

– Вы – практикующий врач? Вы лечите этих женщин?

– Кое-кого лечу, но не всех и не всегда; я выполняю только определенные функции. Я отбираю женщин, которые, по моему мнению, могут служить материалом для изучения.

– А для женщин эти ваши эксперименты не слишком опасны?

Профессор попытался защититься:

– Конечно, существуют очень опасные эксперименты, быть может, даже наносящие женщинам вред, но то, что я делаю, – это совсем другое. Мне повезло, потому что эсэсовцы заинтересовались проблемами, связанными с раком матки. Так что я могу заниматься исследованиями множества женщин, и тогда их не разрешают использовать для других, по-настоящему жутких экспериментов.

Ханс кивнул с понимающим видом. Он, конечно, не был вполне уверен в том, что профессор преследовал исключительно благородные цели, но не хотел позволить тому заметить его скептицизм. Профессор все-таки мог ему еще пригодиться.

– Посудите сами, – продолжал Самюэль. – Я беру у моих женщин крошечный кусочек слизистой оболочки с края шейки матки. Этот образчик исследуется под микроскопом. У некоторой части женщин мы находим определенные аномалии в ткани. Мы видим клетки, которые сильно отличаются от нормальных в своем развитии. Я полагаю, что из этих клеток впоследствии может развиться рак. Так я надеюсь отследить начало формирования раковых опухолей.

Судя по словам профессора, его занятия вряд ли могли нанести женщинам серьезный вред. Но Ханс не мог понять: в чем заключалась важность таких исследований? Когда японские ученые натирали кожу белых мышей смолой, они могли наблюдать изменения, происходившие вследствие их действий, и получали важные результаты. Оказывается, рак можно вызвать искусственным путем, поскольку деготь содержит канцерогенные вещества. На самом деле медикам уже встречалось нечто подобное – рак губ и языка у заядлых курильщиков трубки. Раньше врачи полагали, что рак развивается от наличия в составе табака никотина, а оказалось, что можно заболеть от того, что в ваш организм попадают частицы дегтя – смолы, образующейся в процессе курения.

На самом деле Ханс считал противозаконным использование людей для вивисекции против их воли независимо от того, насколько полезны такие исследования для развития медицины. Впрочем, пока что у него не было возможности судить об этом из-за недостатка фактов; кроме того, его гораздо сильнее волновали другие проблемы.

– А вновь прибывшие женщины из Голландии тоже будут использоваться для экспериментов?

– Вне всяких сомнений, – кивнул Самюэль. – Но я могу помочь вашей жене. Я занесу ее в свой список, и она не попадет в руки других «экспериментаторов». Таким образом я смогу как можно дольше оберегать ее от опасности.

Ханс сердечно поблагодарил Самюэля. Он почувствовал некоторое облегчение. Конечно, он понятия не имел, удастся ли профессору выполнить свои обещания, но, во всяком случае, на сердце у него стало спокойнее. Кажется, на какое-то время Фридель оказалась в безопасности.