Жизнь за океаном

VI. Десять дней на океан

Ночь перед посадкой на океанский корабль. – Утро и переезд на «Скифию». – Путь от Ливерпуля до Квинстоуна. – Открытый океан. – Буря. – Состояние и надежды пассажиров. – Колумб и его вера. – Воскресное богослужение среди океана. – Берег «того света».

От мрачного гнезда лордов быстрый поезд в пять часов переносит вас в объятия младшего брата Лондона – богатого и второго по промышленности в Англии города Ливерпуля. Деревенская погода в Англии далеко не то, что лондонская, и я любовался прелестными ландшафтами и пейзажами, блиставшими на ярком солнце почти весенними красотами. Но ноябрьское солнце не щедро на лучи и скоро скрылось; между тем приближался приморский город, а с ним и его красоты. Выглянув в окно чрез каких-нибудь полчаса по закате солнца, я уже не узнал прежних веселых пейзажей: ослепительный туман покрывал все непроницаемым мраком, сквозь который едва можно было рассмотреть густой иней, бело-синею пеленою, расстилавшейся по земле. Сердце невольно дрогнуло при виде такой разительной перемены; в недоумении я обратился с наивным вопросом – что это такое? – к своему соседу немцу, который ответил, что это –"Англия – сестра Сибири». Мне никогда не приводилось быть в Сибири, но я не думаю, чтобы в ней могла быть такая удручающая картина, какая представилась в окрестностях Ливерпуля. Пред самым городом поезд почему-то остановился на несколько минут и, по-видимому, над какой-то бездной, в которой ничего не было видно, но из глубины которой доносилось пыхтение каких-то машин, учащенные свистки и глухой грохот, – картина поистине адская. В Ливерпуле я должен был «спокойно провести ночь», как мне рекомендовал агент океанской пароходной компании, на корабль которой я имел билет, – чтобы поутру пораньше встать и отправиться на корабль. «Спокойно» ... каким сарказмом звучало для моего уха это добродушное слово ласкового агента! Случалось ли вам когда-нибудь проводить ночь пред таким событием в вашей жизни, которое сопряжено с величайшими, по вашему представлению опасностями, и решиться на которое стоило для вас страшной нравственной борьбы? – Такою была для меня ливерпульская ночь: о спокойном сне не могло быть и речи. Тем не менее сила ломит и солому, и усталость сковала некрепким тревожным сном возбужденный дух, искавшей теперь единственной опоры в тихой, но необычайно громко и много говорившей для сердца молитве.

Поутру агент обещался разбудить меня в 7 часов, но возбужденный дух предупредил его услугу: я сам встал гораздо раньше. И удивительно – в душе уже не было вчерашней тревоги! Яркое солнце рассеяло туман и в 9 часов я отправился на пароход, перевозивший пассажиров на стоявший в отдалении от берега океанский пароходный корабль «Скифия» (Scythia). Океанский исполин спокойно и величаво стоял на воде, разводя пары, а вокруг его суетливо бегали перевозные пароходы, доставляя пассажиров и груз. Заняв свою каюту, я отправился осматривать «малое древо», которому вверял свою жизнь и на которое возлагал свою надежду – добраться до «того света». «Древо» это было более 60 сажен в длину с громадною красною трубою и несколькими мачтами. На палубе в нескольких местах усердно работали паровые подъемные машины, поднимавшие груз с барок и пароходов, и повсюду толпились пестрые группы пассажиров. Панорама открывалась во все стороны очаровательная. С трех сторон виднелись населенные берега, четвертая сливалась с небесами: бесчисленные суда и пароходы по всем направлениям рассекали сверкавшие на солнце легкие волны залива, а в воздухе роились с веселым криком морские чайки. Присмотревшись к пассажирам, я заметил, что в «новый свет» стремились не только юноши, ищущие простора жизни, но и глубокие старцы, все желания которых, по-видимому, должны бы ограничиваться теплым спокойным местом на материке; не только одинокие, но и семейные люди – с женами и детьми. Для меня, в представлении которого «новый свет» был почти равносилен названию «того света», это было явлением сколько неожиданным, столько же и ободряющим. Но еще более удивило и ободрило меня веселое настроение этих пассажиров: можно было подумать, что они отправлялись в какое-нибудь путешествие по Волге, примерно от Нижнего до Астрахани, но ничуть не по беспредельному, пугающему воображение океану. Из всего этого я понял, что путешествие из Европы в Америку далеко не необычное явление для этих людей и для этих мест – и страхи стали развеиваться. Войдя в великолепный общий зал или «салон», я подметил здесь также успокаивающие признаки: все здесь было легко и изящно; над столами на деревянных полках стояла в углубленных местечках хрустальная и фаянсовая посуда; целость ее очевидно предполагала отсутствие такой отчаянной качки, какою пугают описатели плаваний по океану. Хотя после я должен был несколько разубедиться в истинности своих заключений, но тем не менее они сослужили для меня свою добрую службу, успокаивая на первых порах.

В 12 часов в субботу 3-го ноября (15 по н. ст.) «Скифия» снялась с якорей и ровным ходом, как бы с гордым сознанием своей силы, двинулась в свой далекий путь. По сторонам замелькали обгоняемые ею суда и пароходы, а сзади тонули в водах берега. Прощально-грустным взглядом следил я за удаляющимися берегами; а они все более и более утопали, и, наконец, совершенно скрылись. На просторе подул свежий ветерок, который в союзе со спустившеюся ночью заставил пассажиров укрыться в каюты. В салоне сервирован был великолепный обед, после которого пассажиры, разбившись на группы, занялись играми, беседами, чтением, письмоводством, что все представляло картину обыкновенной «земной» жизни: ничто не давало знать, что весь дом этот с веселым людом построен не на песке даже, а прямо над бездной, где бродят страшные чудовища – акулы и киты3. На другой день утром показались берега и скоро брошен был якорь на великолепном рейде ирландского города Квинстоуна. Это первая и последняя станция на великом атлантическом пути. Пассажиры торопились сдать на почту письма, а некоторые отправлялись на берег, чтобы выслушать воскресное богослужение и таким образом запастись новыми силами на великий и трудный путь. В 4 часа вечера корабль снялся с якоря и сказал Европе последнее «прости!» – От Квинстоуна начинается открытый океан.

Кто видел обыкновенное море, в котором берега не видят друг друга, для того не представит ничего особенного и океан в его спокойном состоянии: тот же громадный, математически правильно выведенный циркулем иллюзии, круг воды, перифериями сливающийся с небесами. Таким и я увидел Атлантический океан, выйдя поутру в понедельник на палубу. Солнце по-прежнему ярко светило и играло с волной, и чайки спокойно занимались обычным рыболовством. Так прошел целый день, и я стал рассуждать сам с собой, что океан совсем не страшная штука, путешествие по нему не только не опасно и не трудно, а даже приятно, но только несколько однообразно; и при этом в голове промелькнула мысль: хоть бы ветерок поразнообразил путешествие... О, тысячу раз каюсь я в том несчастном вожделении! Как бы желая проучить за необдуманное желание, океан решился выйти из своего спокойного состояния: исполин проснулся и мощно задвигал своим ужасающим телом. Во вторник к полудню уже не было ясного солнышка на горизонте, тучи закрыли его лицо; вместо него порывистый ветер засвистел и завыл в снастях корабля. Океан побурел и насупился. Пенистые волны сердито забегали по его лицу. «Скифия» задрожала, но все еще по-прежнему стройно мчалась вперед, рассекая и отбивая гневные волны. А ветер все крепнул и волны вздымались все выше. Пассажиры притихли и примостившись на защищенной от ветра стороне палубы сумрачно посматривали на свирепые волны. А эти слуги океана, подгоняемые бичами ветра, все с большею и большею яростью набрасывались на «Скифию» и отчаянно штурмовали ее с боков. Она не выдержала и закачалась. Качка скоро усилилась до того, что на палубе невозможно было стоять, не придерживаясь за перила. Ряды пассажиров на палубе поредели; многих океан позвал к принесению ему отвратительной жертвы. Но вот еще отчаянный удар волны – и корабль накренило до того, что пенистая волна ринулась на палубу, и кресла, на которых сидели пассажиры, с шумом покатились к борту, производя невообразимую суматоху. Одна почтенная мать семейства, заботливо укутанная своим супругом, сидела спокойно с своими троими детьми: удар этот мгновенно сбил их всех с места и они буквально покатились к борту, где их обдало пенистой водой. Отец с ужасом бросился поднимать их, но услугами его воспользовалась только перепуганная мать, а дети – о, они с веселым смехом повскакали сами и предмет страха для взрослых обратили в забаву. При виде этого и взрослым стало веселее. После этого пассажиры укрылись в каюты. На палубе остался лишь буйный морской ветер да его друзья – английские матросы корабля. Одевшись в кожаные костюмы, они как привидения пробирались по палубе и, натягивая или исправляя снасти, пели под свист ветра свою английскую рабочую песню, мотив которой едва ли еще не безотраднее известной нашей русской рабочей «дубины». Звонок позвал к обеду (в 6 ч. веч.), но на него явилась едва четвертая часть пассажиров и ни одной женщины: все страдали морскою болезнью. Салон теперь представляли раздирающую душу картину: тарелки, несмотря на наложенные на столы решетки с местами для них, выбрасывали свое содержимое, ложки, ножи, вилки – бегали и грохотали по столам, а привешенная наверху посуда своим звоном и дребезжаньем как бы пела последнюю прощальную песнь. Сон в последовавшую затем ночь очевидно не мог быть спокойным, если только вообще он был у кого-нибудь. Поутру ветер, по-видимому, стал затихать, и пассажиры немного ожили; но увы – новый шторм и почти с противоположной стороны опять засвистал по снастям и мгновенно рушил надежды. Океан покрылся белой пенистой пеленой и представлял вид снежных сугробов, по которым пенистые брызги носились и кружились от ветра, как снежная метель. На палубе участились сигнальные звонки и свистки, призывавшие матросов, и чаще волна врывалась на нее. Качка усилилась до того, что мой сосед посоветовал мне не ложиться спать на моей привешенной высоко койке. Я было выразил надежду на улучшение погоды, но он уверенно заметил, что завтра будет еще хуже... И слова его оправдались. 8-го числа в четверг «Скифия» со своими пассажирами должна была вынести настоящую свирепую бурю, ветер со страшною силою бушевал на палубе и своим свистящим и грохочущим воем надрывал душу. Пенистая метель высоко вздымалась над поверхностью и неслась чрез корабль. Волны возросли до ужасающих размеров и как снеговые горы грозно двигались по лицу океана, как бы ища, кого задавить... Громадный корабль пред ними умалился до обыкновенного ничтожного пароходика и, едва слышно постукивая винтом, как бы умолял о пощаде... Во вторник и среду он, можно сказать, еще с некоторою уверенностью боролся с волнами и, со страшною силою отбивая их напор, давал океану чувствовать превосходство над ним человеческого гения. Теперь – увы, океан уже брал верх и мстил за вчерашнее превосходство. Волны одна за другой подхватывали «Скифию» и как мяч перебрасывали друг другу. Происходившая от этого качка превосходит всякое описание, а вода уже вполне завладела палубой и непрестанно гуляла по ней, шумно переливаясь с боку на бок. Каюты все были герметически закупорены, и пассажиры, сидя в них, слышали только, как над ними с яростным ревом бегала свирепая влага...