История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

«Чтобы предупредить состояние, которое в одинаковой степени противоречит религии, началам галликанской церкви и интересам государства, – так говорилось в приглашении к церковному собору, – император решил созвать всех епископов Франции и Италии на синод в соборе Богоматери 9 июня сего года». Когда уже издано было это приглашение, он отправил трех из своих верных епископов в Савону, чтобы завязать новые переговоры с папой, в надежде, что имеющийся в виду собор устрашит его. Наполеон предлагал ему на выбор: или пребывание в Риме, в случае если он принесет ту же самую присягу, какую приносили французские епископы вследствие конкордата, или пребывание в Авиньоне, в случае если он признает четыре галликанских положения. 9 мая 1811 года епископы прибыли в Савону, и на следующий день были приняты Пием. В переговорах, которые они вели между собою, папа обнаружил большую твердость, но и не меньшую предупредительность. Он ничего не хотел делать против декларации от 1682 года; но не хотел также отменять и той буллы отлучения, которую произнес над нею Александр VIII накануне своей смерти. Касательно канонического утверждения французских епископов он также, быть может, не прочь был пойти на соглашение, если бы только правительство не стало принимать столь жестоких мер против церкви. Епископы ничего не могли добиться от него; но тогда префект опять взял это дело в свои руки. Он прибегал то к угрозам, то к увещаниям, и даже прилагал все средства (говорят, даже медицинские), чтобы сломить упорство старика. Продолжительное напряжение привело Пия в лихорадочное состояние: он не мог спать по ночам и был до крайности бледен. Доведенный до крайнего измождения, он уступил и согласился – в течение ближайших шести месяцев дать каноническое утверждение назначенным от императора епископам, причем если по прошествии этого времени он, по каким-либо основаниям, не исполнит своего обещания, то право совершить каноническое посвящение предоставлял митрополиту или старейшему епископу церковной провинции. В содержащем это согласие документе было прибавлено, что означенные уступки сделаны в той надежде, что папский престол скоро опять получит свою свободу и независимость. Документ этот, однако, не был подписан, потому что не должен был иметь значение трактата, а только простого выражения папской воли. Добившись от папы этих уступок, епископы тотчас уехали; но едва они оставили Савону, как папа раскаялся в своей уступчивости. Он хотел воротить епископов и исправить те пункты, по которым состоялось соглашение. Но было уже поздно. Когда ему сказали об этом, то он впал в граничащее с помешательством состояние.

В то время как злополучный папа сносил эти телесные и духовные пытки, в Париже 17 июня 1811 года открылся церковный собор. Епископ тройский вначале произнес речь, в которой старался воздать должное императору и папе. Между тем уже все так привыкли слышать постоянные похвалы императору, что в данном случае эти похвалы пройдены были почти незамеченными; напротив, с удивлением все слышали, как епископ выражал глубочайшее почтение к папе. Речь эту, прежде чем допустить ее, тщательно прочитал кардинал Феш и вычеркнул в ней многие места; но епископ тройский не обратил внимания на его цензуру. Затем и сам кардинал Феш предложил собранию, по примеру прежних соборов, принести присягу в послушании папе. Император пришел в страшный гнев, как по поводу содержания произнесенной при открытии речи, так и по поводу этой присяги, которая, однако, была совершенно необходима, чтобы собор сразу не получил схизматического оттенка. По обычаю, Наполеон прежде всего излил свою ярость на своего дядю-кардинала; затем приказал «Монитеру» и остальным журналам хранить глубочайшее молчание касательно всего этого, но не удовлетворился и этим. По его приказу в первом же заседании собора министры исповеданий Франции и Италии в мундирах явились в собрание, и первый из них прочел императорский декрет, которым Феш назначался президентом собора, – причем требовалось установление особого полицейского бюро, которое, как и на некоторых прежних соборах, должно было поддерживать порядок; наконец оба министра объявлялись самостоятельными членами собора. Собрание было до крайности поражено упомянутым требованием, особенно по поводу ненавистного названия «полицейского бюро»; но оно подчинилось желанию императора и избрало членов для этого бюро, название которого оно изменило во «внутреннюю администрацию», хотя император продолжал официально называть его по-прежнему. Затем французский министр исповеданий прочел собору императорское послание. Оно исполнено было сильнейших нападок на папу и его буллы, «которые составлены языком Григория VII и возмущают всех». В послании говорилось далее о «злокозненных планах» папы, которые, однако, не привели ни к чему, и наконец, закончилось угрозами. Его величество приказал сообщить собравшимся отцам, что он не потерпит, чтобы папа во Франции, при замещении свободных епископских кафедр, пользовался тем же влиянием, как и в Германии чрез посредство апостолических викариев. По его убеждению, англичане и другие народы справедливо утверждают, что католическая религия препятствует независимости правительства. Поэтому он хочет, «как император и король, как покровитель церкви и отец своих народов», чтобы епископы были утверждаемы как и до заключения конкордата, и чтобы никакая епископская кафедра не оставалась без замещения долее трех месяцев.

В виду многочисленного собрания служителей римской церкви это был крайне беззастенчивый язык, и он обозначал нарушение как конкордата, так и последних соглашений с папой; но собор ничего не мог поделать. Наполеон производил давление даже на образование отдельных комиссий; далее требовал, чтобы собрания не происходили публично, а также не печатались никакие отчеты без предварительного просмотра императора. Преобладающее большинство присутствующих прелатов раболепно преклонялось пред могучим гением Наполеона, хотя у всех епископов вообще было при этом на душе, как у «толпы пилигримов в пустыне, когда они вдруг услышат рыкание льва». Вся неуверенность и бесхарактерность собрания нашла себе красноречивейшее выражение в том, как держал себя президент его. Кардинал Феш попеременно изображал то дядю императора, то епископа римской церкви.

Первой задачей церковного собора было составить ответный адрес на императорское послание, и для этой цели составлена была особая комиссия. Когда она собралась в первый раз, то Дювуазен предложил ответ, который, как он говорил, «одобрен Наполеоном», причем мог бы прямо сказать: написан самим Наполеоном. Он сделал это так нетактично, и комиссия нашла его поступок столь возмутительным, что проект этот был сильно изменен, прежде чем доложили его всему собранию. Тут, однако, его встретили не с большой благосклонностью. Нареченный епископ мюнстерский, Каспар Максимилиан Дросте-Вишеринг сказал, что в проекте адреса он не находит самого существенного, именно просьбы о возвращении папе полнейшей свободы. Когда ему возразили, что данный момент неудобен для заявления такого желания, то епископ заявил: «именно теперь-то мы и должны последовать увещанию апостола: настой благовременно и безвременно; обличи, запрети» (2Тим. 4:2). Некоторые епископы предлагали сделать в адресе изменения, но когда узнал об этом Наполеон, то это опять возбудило его гнев. Он наперед хотел знать, в чем состоят эти изменения, и строго заявил, что иначе не приметь адреса; мало того, он приказал даже просившим об аудиенции епископам – отказать в этом. Напротив, он требовал, чтобы в течение следующих восьми дней собор высказался, как он думает по вопросу о каноническом поставлении епископов. Насколько он был раздражен, в этом вполне убедились некоторые епископы, которым он сказал: «Я хотел сделать вас церковными князьями. Ваше дело, если вы хотите снизойти до ранга педелей. Папа противится исполнению поставлений конкордата. Ну, так хорошо! В будущем у нас не будет никакого конкордата».

Главным вопросом на соборе действительно был вопрос о порядке канонического постановления епископов. Вопрос этот был чрезвычайно труден. Прежде всего, нужно было по этому вопросу так или иначе войти в сношение с папой. Но Наполеон не хотел этого. О последних переговорах и соглашении с папой было неизвестно членам собора. Поэтому они и понятия не имели о том, о чем знал Наполеон, именно, что папа тогда почти помешался с горя, вследствие сделанной им уступки. Император желал, чтобы собор, прежде всего, постановил соответствующее синодальное определение и затем уже отправил послание к папе. Назначен был особый комитет для обсуждения вопроса о каноническом поставлении; но комитет и со своей стороны просит позволения войти в сношение с папой. Поэтому поводу на долю Феша опять выпала обычная сцена с племянником. Когда он хотел высказать несколько слов в оправдание, то Наполеон раздраженно закричал ему: «Да молчите же вы о богословии! Если бы я учился только в течение шести месяцев, то более бы понимал в нем, чем вы». Позже он высказал угрозу «кассировать весь собор», – после чего назначение духовенства будет предоставлено префектам, даже соборных капитулов и епископов. Если митрополит воспротивится дать им каноническое постановление, то император закроет духовные школы, и религия не будет иметь больше учителей. В этот момент в груди кардинала Феша епископ вновь восторжествовал над дядей, и он смело сказал императору: «Если вы хотите иметь мучеников, то сделайте начало в своем собственном семействе. Я готов запечатлеть веру моей жизнью. Пока папа не даст на то своего согласия, я, архиепископ, не посвящу ни одного из моих суффраганов. Я пойду еще дальше. Если бы кто-нибудь из моих суффраганов осмелился совершить епископское посвящение в моей провинции, то я немедленно отлучу такого».

. Таким тоном не имел обыкновения говорить бывший интендант, и его слова, по-видимому, заставили Наполеона несколько заколебаться. В то же время из Савоны пришло известие, что лихорадочное возбуждение у папы уступило место тихой меланхолии, которая делает невероятной возможность достижения мирного соглашения. При таких обстоятельствах Наполеон несколько изменил свою тактику. Упомянутые выше посланные, ведшие переговоры в Савоне, получили приказ рассказать все то, что они доселе умалчивали о цели и результатах своего путешествия. Затем император велел позвать секретаря, и продиктовать ему документ, который должен послужить основой для всего делопроизводства на соборе. Там прежде всего значилось, что к папе должна быть отправлена депутация, чтобы войти в соглашение с ним по обсуждаемому вопросу, но затем собору сделано было предложение составить синодальное определение, содержащее в себе просьбу к императору возвесть последнее соглашение с папой в государственный закон и опять отправить к папе послание, «чтобы выразить ему благодарность за то, что он этою уступкою положил конец страданиям церкви».

Это был оборот, который можно бы назвать достойным великого полководца. Феш и Дювуазен, которые ничего не знали о последующем раскаянии папы касательно сделанных им уступок (потому что все это оставалось тайной), назвали предложение императора «вдохновением свыше», и их радость разделяли и остальные члены комитета. Но вскоре среди епископов вновь наступило раздумье, и комитет, выражая явное недоверие императору, отверг декрет императора. Тогда терпение его лопнуло. 10 июня состоялось еще общее собрание, не имевшее никакого значения, и на следующий же день последовало извещение, что собор закрыт. На второй день после того разыгрался обычный эпилог. Епископ тройский и двое других епископов, принадлежавших к оппозиции, схвачены были полицейскими агентами на своих постелях и отправлены в Венсенну. Там их ожидало строгое тюремное заключение.