История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

1. Накануне XIX века

Печальное положение папства накануне XIX века. – Антирелигиозные движения в прошлом веке. – Идеи вольнодумцев. – Французская революция и церковь. – Теофилантропы. – Реакция в пользу восстановления христианской религии. – Положение римской церкви в Германии. – Противопапские движения в ней. – Феброний и его идеи о преобразовании церкви. – Церковно-преобразовательная деятельность импер. Иосифа II в Австрии. – Противопапские движения в Италии. – Печальная судьба последнего папы прошлого века.

Конец восемнадцатого века, когда буря революционного движения пронеслась по всей западной Европе, ниспровергая старые установившиеся обычаи и порядки, был особенно печален для самого, по-видимому, крепкого западноевропейского учреждения, именно папства. Известно, что последний папа XVIII века Пий VI, после самых тяжелых оскорблений и потрясений, умер 29 августа 1799 года в отдаленном городке южной Франции – Валенсе в положении изгнанника и пленника. В его столице Риме, с помощью французского оружия, восторжествовала революция, и на Тибрском мосту была воздвигнута статуя, изображавшая богиню Свободы, которая попирала папскую тиару ногами. Это должно было служить предвестием судьбы, которая ожидала папство в наступавшем новом (XIX) столетии. Когда наступило новое столетие, то римская церковь оказалась без главы, и в якобинских клубах в Париже революционеры кощунственно справляли тризну по кончине папства и дел его, а вместе с ним и христианства. Положение римской церкви было ужасное, и наступление XIX века для нее вообще было темно и грозно. Для выяснения причин такого печального положения необходимо бросить взгляд на те умственные и политические движения, которые и привели к этому положению.

Во главе всех движений прошлого века стояла Франция, и она-то именно и была главной виновницей печального положения дел. Духовенство в ней было крайне ослаблено и уменьшено в своем составе гильотиной и изгнанничеством, и верующие католики постоянно трепетали за свою жизнь. Имущества церкви были конфискованы, монастыри закрыты, а влиятельнейший класс населения отвернулся от христианства и церкви. Вместо назидательных книг и пастырских посланий, образованнейшая часть французского народа зачитывалась сочинениями философов, а эти последние преисполнены были издевательства и насмешек над христианством вообще и римской церковью в особенности. Монтескье в своих «Персидских письмах направлял стрелы своего острословия в «того старого идола, которому курили фимиам из простой привычки», в того «волшебника, который хотел заставить государей думать, что три составляют одно, что хлеб, который вкушают, не есть хлеб, и вино, которое пьют, совсем не вино». В то же время он направлял свои нападки также на целибат и монастыри, исповедальню и инквизицию, и издевался над учением о грехопадении и чудесном рождении Господа. В своем сочинении «Дух законов» он говорил о веротерпимости, но не о свободе веры. «Если в известном государстве правительство настолько сильно, что может допускать или отказать в принятии новой религии, то не следует ее допускать; но раз она уже проникла, то следует ее терпеть». Это язык, который напоминает нам о старом языческом Риме и о том положении, которое он занимал по отношению к богам чужих народов: но что от такой терпимости отнюдь был не большой шаг к насилию над верой, насколько на римскую церковь смотрели глазами так называемых философов, это вполне понятно. Вольтер и его единомышленники в своих выражениях о папе шли еще дальше. Они не имели при этом «глупого и опасного тщеславия» ставить авторское имя на своих сочинениях, а под прикрытием анонимности позволялось говорить все. В пресловутой книге «L’imposture sacerdotale», анонимно появившейся в Лондоне в 1767 году, говорилось: «Так называемый наместник Христа есть не что иное, как опасный обманщик, язва для государств, противник царей и народного мира». Вольтер старался убедить государей, что священники – худшие враги государственности; напротив, философы суть лучшая опора ее против нападений духовенства. Теперь, думал он, для государства настало время вновь забрать ту власть, которую в средние века присвоила себе церковь; не следует дольше терпеть, чтобы церковь господствовала в гражданском обществе. Вольтер подхватил старую мысль Бонифация VIII, что церковная и государственная власть отнюдь не могут равноправно стоять одна подле другой, но только делал отсюда совершенно противоположное заключение. Не церкви принадлежит власть и господство, а государству. «Как можно терпеть, спрашивал он, в одном доме двух господ, домовладыку и домашнего учителя, который получает жалованье от первого?» Руссо в этом отношении был вполне согласен с Вольтером, и в восьмой главе 4-й книги своего пресловутого «Социального контракта», где говорится о «гражданской религии», римскую церковь он причисляет, вместе с ламанством и японской религией, к странным религиям, которые «дают людям два законодательства, два государя и двойственное отечество, возлагают на них обязанности, которые стоят в противоречии между собою и делают для людей невозможным быть в одно и то же время благочестивыми людьми и хорошими гражданами». Протестантизм, по его воззрению, гораздо лучше, но и он также противен, думалось ему, духу общественности. Общественность истинных христиан никогда не будет общественностью людей. Христианство всецело духовно, носит на себе небесный и сверх мирской характер и не имеет никакого благорасположения к этой земле. Если государство процветает, то христианин не может принимать участия во всеобщем благоденствии; если государство приходит в упадок, то христианин благословляет руку Божию, которая тяжело обрушивается на народ. Христианство легко де приводит к тирании. Стоит только среди истинных христиан найтись хоть одному честолюбцу, какому-нибудь Катилине, одному лицемеру, в роде Кромвеля, и он обратит их благочестие в свою пользу. Истые христиане рождены для того, чтобы быть рабами. После этого рассуждения, которое, как и вообще нападки французских философов, направлено было не против папства только и церкви Рима, но против христианской религии вообще, Руссо переходит к более подробному объяснению того, что он называет гражданской религией. В интересе государства заключается, чтобы каждый гражданин имел религию, которая бы внушала ему любовь к долгу; религиозные догматы безразличны для государства. Напротив, есть известные «чувства общественности», без которых не может быть ни хорошего гражданина, ни надежного подданного. Однако эти догматы гражданской религии имеют более нравственный, чем религиозный характер, и они должны быть, по возможности, не многочисленны и просты. Они могли бы вполне ограничиваться верой известного «савоярского викария» (Руссо), именно верой в Высшее существо, бессмертие души и совесть. Установить эти члены веры дело государя. Правда, он никого не может принуждать к вере в них; но тех граждан, которые бы не захотели веровать в них, он может удалить из своей страны, именно как людей необщительных», а не как безбожных. Но рядом с этими догматами государство должно держаться правила, что всякая нетерпимость отнюдь недопустима. «Всякий, кто говорит: «вне церкви нет спасения»! должен быть изгнан из государства". В то время как Вольтер и Руссо в своем миросозерцании, однако, допускали еще известное место для Бога, материалисты пошли еще дальше. Сотрудники Энциклопедии [которая с половины XVIII века издавалась под редакцией Дидро и д’Аламбера] проявляли в тех статьях, которые могли причинить соблазн для религиозных читателей, благоразумную сдержанность. Поэтому статья «Christianisme" имеет еще такой вид, будто автор ее признает боговдохновенность Св. Писания, в других же местах этого пресловутого издания догмат этот безусловно отвергается. Статья о папе в своих исторических отделах носит критический характер, в канонических – галликанский и вообще написана с точки зренья, которой французская церковь держалась по отношению к Риму. Напротив, напр., статья о новейшем Риме обнаруживала крайнее равнодушие по отношению к христианским памятникам и церквам вечного города. Автор главного сочинения французского материализма – «Система природы" восстает против идеи Бога и именно во всех ее формах резче, чем кто-либо из Неверов древности или в материалистической литературе новейшего времени, по крайней мере, в большинстве ее явлений. Религию автор этой книги считает главным источником человеческой испорченности и бедственности, почему он столь же беспощадно преследует деизм и пантеизм своего времени, как и положительные догматы церкви. Поэтому он восстает против всякой идеи Бога, так как находит в человеке мистическую черту, которая может хвататься даже за самое простейшее и неопределеннейшее понятие о Боге и с помощью фантазии и поэзии образовывать из нее какой угодно культ1. В кружке французских материалистов мы видим поэтому, в религиозном отношении то же, что теперь в так называемой крайней левой. С этой точки зрения естественно исчезают все различия между римской церковью и протестантским исповеданием савоярского священника. Здесь велась борьба против самой потребности в Боге и при этом считалось уже несущественным, как различные религиозные партии стараются удовлетворять эту потребность.

Таковы были идеи Монтескье, Вольтера, Руссо, наконец, материалистов и сенсуалистов, – идеи, под влиянием которых среди французского общества, произошел глубокий разрыв и которые, собственно и привели к великой революции. В первом ее периоде имелось в виду произвести в личных религиозных и церковных делах лишь такие перемены, которые могли бы подготовить переход к новому порядку. Церковные имущества были отобраны, но государство взяло на себя обязанность заботиться о содержании духовенства и покрывать расходы по культу. Монастыри и монашеские ордена были уничтожены; но в то же время объявлялось: «никто не может быть утесняем ради своих взглядов, и даже ради своих религиозных воззрений, пока он чрез распространение их не нарушает узаконенного общественного порядка». Всем предоставлялась свобода богослужения, и вводился гражданский брак: долго шла речь даже о полном отделении государства от церкви. Эта мысль,·однако, была опять оставлена в виду связанных с таким отделением трудностей. Тогда пришлось бы или без всяких дальнейших условий отобрать церковные имущества, что, однако походило бы на открытое грабительство, или опять предоставить некоторое имущество в свободное распоряжение церкви, а это опять казалось опасным. Было даже намерение внутренно связать духовенство с революцией, что и составляло собственно цель так наз. «гражданской конституции". Она была рассчитана на то, чтобы новое деление департаментов государства вполне привести в соответствие с новым же делением епископских диоцезов: затем, предоставить клиру известную национальную самостоятельность, отчуждить его от Рима, без нарушения, однако, общения веры с папой. Епископы и священники должны были получать определенное жалованье и избираться мирянами: епископы – избирателями в департаментских советах, священники – избирателями в правленском совете отдельных округов. Евреи и протестанты получали одинаковое с католиками право на избрание. Это радикальное новшество, в котором верующий католик должен был признавать еще нечто другое и гораздо большее, чем гражданскую конституцию для клира, встретило живое противодействие. Но противодействие было сломлено, когда возвысил свой голос Мирабо, сказав: «народ, священники которого стоят в оппозиции, имеет основание сомневаться, насколько еще они могут оставаться полезными гражданами; народ не может допустить предоставления попечения о душах людям, которые являются врагами его счастья». Это заявление прозвучало как своего рода пророчество о более тяжелых временах для духовенства, и такие времена действительно вскоре наступили. Чтобы теснее привязать священников к революции, было решено, чтобы они дали клятву, в которой они не только обещали верность гражданским правителям и законам, но и обязывались также всеми силами исполнять принятую национальным собранием и утвержденную королем форму правления. Людовик XVI долго противился дать свое согласие на такую меру по отношению к духовенству: в новой «гражданской конституции" он видел посягательство на таинство священства, и при натянутых отношениях к Риму боялся за спасение своей души. Только после долгого раздумья он уступил, и собственно лишь после того, как уже составил план своего бегства. Среди епископов и священников оказалось немного таких, которые последовали примеру Талейрана и Грегуара, когда последние в начале 1791 года приняли означенную присягу. Вопрос о присяге разделил римскую церковь Франции на две партии, из которых одна предана была папе, а другая революции. Когда Авиньон и Венессен, оба в течение столетия составлявшие папскую собственность, были отняты у папы, раздражение в Риме усилилось; а когда папа начал произносить проклятия и отлучения, то вожди революции еще более ожесточились против церкви и ее служителей. Они думали, что совсем могут обойтись без христианства. Главы революционной партии, как писал Роланд королю, «нашли в декларации человеческих прав свое евангелие, и новая конституция сделалась для них своего рода религией, за которую они готовы умереть». Даже женщины, в роде Шарлотты Корде, были против всякой положительной религии.