История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

В таком виде французскому юношеству в будущем предписано было внушать долг послушания императору. Как только папа получил известие о новом катехизисе, он не замедлил заявить протест: «император хочет присвоить себе полномочие, которое Бог предоставил только церкви; апостолам, а не королям, сказано: «Идите и научите все народы». Но протест явился слишком поздно. Императорский катехизис оставался одобренным во Франции в качестве учебника до падения империи.

Рядом с этим своеволием, с которым император присваивал себе право, принадлежащее в римско-католических землях лишь папе, именно право отмены и введения учебников, явились и новые огорчения для папы. Не ограничиваясь захватом укрепленных мест церковного государства, Наполеон хотел иметь и нравственную поддержку папы против своих врагов. Когда Пий не согласился на это, то Наполеон решил сделать последний шаг. 10 января 1808 года генерал Миоллис получил приказ внезапно двинуться на Рим, и именно под предлогом, что он хочет соединиться со своими войсками в королевстве Италии. Он должен был занять город и «малейшую попытку восстания наказать и подавить найстрожайшим образом». К концу января 1808 года Миоллис во главе своего войска двинулся из Флоренции. Дойдя до пределов церковного государства, он просил позволения пройти чрез Рим. «Он хотел бы иметь крылья, чтобы достигнуть Неаполя по воздуху; но так как на земле нет другого пути к Неаполю, кроме как чрез город Рим, то он и просил позволить ему пройти этой дорогой». Позволение было дано: и поэтому никто не удивился, когда рано утром 2 февраля 1808 года чрез «Народные ворота» вступил в город многочисленный французский корпус. Войско двигалось в военном порядке чрез Испанскую площадь к воротам св. Джиованни: впереди несколько пушек, а затем кавалерия и пехота. Прибыв на большую площадь перед Квириналом, где жил папа, войско остановилось, и пушки направлены были жерлами против Квиринала. Папа в это время, по случаю праздника, вместе с кардиналами совершал богослужение в церкви Квиринала. Французы не мешали им и с удивлением видели, как по окончании мессы кардиналы садились в свои кареты, как будто ничего не случилось. Но римское население не могло отнестись к этому событию с таким же спокойствием, и в первый раз с незапамятных времен неделя карнавала прошла скучно и уныло, потому что все видели и чувствовали, что они, в сущности, в плену у французов.

Вскоре после занятия Рима французами внезапно заболел кардинал Казони, и его преемником сделался, в качестве папского государственного секретаря, Дориа Памфилий. Его управление продолжалось, однако, не долго. Наполеон, ненавидя вообще коллегию кардиналов, издал приказ, которым повелевалось, чтобы все те из кардиналов, которые с самого рождения не были подданными папы, немедленно и против их воли были высланы каждый на свою родину. Вследствие этого приказа, Дориа немедленно должен был выехать в Геную, а его пост занял Габриелли. Тогда Пий прибег к решительной мере – к разрыву дипломатических сношений с Францией. Кардинал Капрара был лишен своих полномочий и сам был отозван. В свите не советовали папе прибегать к столь крайней мере; но он остался при своем решении. Не без некоторой гордости он сознавал, что он единственный человек, который осмелился вступить на столь роковой путь. Иностранные дипломаты относились к судьбе папы более или менее равнодушно; потому что от грозного своеволия Наполеона тогда и другие троны колебались в своих устоях. 16 июня два офицера без всякого доклада незаметно вошли в помещение папского государственного секретаря Габриелли. Они объявили его арестованным и запечатали его письменный стол, содержащий в себе несколько важных документов; затем увезли его из Рима. Вечером в тот же день Пий призвал кардинала Бартоломео Пакку и назначил его государственным секретарем. Новый секретаре, принадлежавший к тайным противникам Консальви, стал действовать с такою мягкостью и осторожностью, что даже возбудил неудовольствие в папе. «Господин кардинал», не вытерпев, сказал папа однажды Накке, «в Риме говорят, что мы заснули. Следует показать, что мы бодрствуем, и поэтому пошлите энергическую ноту к французскому генералу по поводу его последнего акта насилия». Но Пакка умел приберегать свой выстрел для надлежащего момента. Он неоднократно вел переговоры с генералом Миоллисом, которого старался удержать от насильственных действий и сделать мягче, но напрасно. Они обменялись между собою жесткими словами. Генерал Миоллис сказал, что ему «дан приказ подавлять или вешать всех, кто в церковной области будет противиться велениям императора». Пакка не смутился, но видел, что дело идет к развязке, которая и не заставила себя долго ждать.

Чувствуя себя хозяевами в Риме, французы задумали образовать там гражданскую стражу, и многие уже стали записываться в нее. Но 24 августа 1808 года по углам улиц были расклеены афиши, в которых папа, как «законный властелин», угрожал церковным наказанием тем, которые записывались в эту стражу. Миоллис, узнав в этом объявлении стиль Пакки, решил немедленно устранить государственного секретаря. Чрез несколько дней он отправил к Панке одного майора, с приказом без замедления удалиться в Беневент, как свою родину. Майор имел при себе подчиненного офицера, которому поручил понаблюдать за тем, чтобы Пакка не выходил из своего помещения, и особенно, чтобы не имел возможности переговорить с папой. С позволения майора, Пакка однако написал папе записку с кратким извещением, почему он сегодня против обычая не явился к нему. Чрез несколько минут вдруг вошел сам папай сказал офицеру, что он удручен всеми теми огорчениями, которые причинялись ему. Обращаясь к Пакке, он велел ему следовать за собой. Иностранный офицер, не понимая по-итальянски, попросил Пакку перевести ему слова папы, что государственный секретарь и сделал. Когда Пакка закончил, папа сказал: «Господин кардинал, пойдемте»! После чего взял Пакку за руку и увел его с собою, причем растерявшийся офицер не посмел противиться. С этого времени Пакка занимал три комнаты, непосредственно примыкавшие к помещению папы. Оба они были как бы в осаде и всякий день ожидали нападения.

Между тем прошел слух, что у Наполеона есть план отнять церковное государство и совсем удалить папу. Этот довольно вероятный слух вновь пробудил в Квиринале уже раньше высказывавшуюся мысль – отлучить Наполеона. Это имелось в виду уже в 1806 году, но тогда дело не дошло до этого. Консальви наверно долго бы подумал, прежде чем прибегать к столь крайней мере; но Пакка был другого взгляда: молния в руке наместника Христова, по его мнению, в девятнадцатом веке не сделалась ни холоднее, ни слабее, чем какою была в средние века. Поэтому были изготовлены две различных буллы одна на тот случай, если французы захватят правление в свои руки еще прежде удаления папы, а другая для противоположного случая. Ни для кого уже не было тайной, что папа чувствовал себя до крайности стесненным. Прелату, заведовавшему казначейством, он сказал, что он уже «заложил мину, и стоит только взять в руку фитиль, чтобы произвести взрыв»; а другому из своих знакомых заметил: «французы хотят нас принудить заговорить по-латыни. Хорошо, мы сделаем это».

10 июня 1809 года, около полудня, под гром пушек снят был папский герб с замка св. Ангела, и выкинуто трехцветное французское знамя. В то же время по всему городу объявлен был декрет, изданный Наполеоном 18 мая в Шенбрунне. В силу этого императорского декрета церковное государство упразднялось и соединялось с империей, так что владычество папы заканчивалось. Как только об этом узнали в Квиринале, Пакка поспешил к папе, и оба воскликнули: «Consummatum est» (Совершилось!). Папа, однако, сильно колебался, когда вопрос зашел об издании отлучительной буллы. Он заметил, что, вновь перечитав ее, нашел, что она содержит в себе слишком сильные выражения против французского правительства. Пакка на это возразил, что употребленные в ней обороты отнюдь не говорят слишком много, что, напротив, они слитком замедлили с своим протестом против грубых и насильственных действий французов. Эти слова произвели на папу решительное впечатление, он опять подошел к своему письменному столу, наскоро подписал составленный на итальянском языке протест и издал затем приказ – выставить отлучительную буллу на обычных местах, особенно в трех главных церквах Рима. Еще до захода солнца все это было исполнено благочестивыми и самоотверженными людьми, и когда римляне возвращались с вечернего богослужения, то могли читать колоссальный документ, напечатанный огромными буквами, пока не явились французы и не сорвали его.

В этой отлучительной булле папа сначала сообщает о всех тех страданиях, которые пришлось претерпеть доселе церкви и ее служителям; страдания эти сделались столь велики, что о долготерпении не могло быть более речи. «Пусть же поймут все, что, в силу повеления Христа, и они состоят подданными нашего престола и поставлены под наше господство. Ведь и мы также имеем царство, и даже еще лучшее (etiam praestantius); и неразумно было бы утверждать, что плоть должна повиноваться духу, небесное – земному». Поэтому папа находит себя вынужденным извлечь судный меч святой церкви; но он делает это в надежде, что те, которые восстают против него, еще могут образумиться. Затем следует обычная формула отлучения против всех тех, которые позволяют себе прибегать к насильственным действиям против церкви, как и против всех их пособников, и наконец, дается повеление сообщить о таком приговоре «по всем местам и всем народам». –

Но тогдашний ’арест папы в Риме был еще только полумерой, и вскоре последовало со стороны Наполеона повеление – совсем увезти его из Рима. В ночь на 6 июля генерал Миоллис собрал знатное общество Рима на блестящий праздник в палаццо Дориа, и в это самое время около 3 часов пополуночи Ватикан был вдруг оцеплен войсками. Солдаты, находившиеся под командой генерала Радета, не встретили никакого сопротивления, так как папская швейцарская гвардия имела приказание, во избежание кровопролития, держать себя спокойно. Французы своими булавами выбили ворота, и чрез темные коридоры замка добрались до того флигеля, в котором жил папа. Услышав шум в коридорах замка, Пакка послал своего племянника к папе разбудить его. Пий поспешно оделся и вышел в зал аудиенций, где собрались также Пакка, кардинал Деспюик и некоторые другие лица, принадлежавшие к обычной свите папы. Когда двери были сломаны, папа подошел к своему письменному столу, и рядом с ним стали кардиналы. Генерал Радет, явившийся во главе наступающих, смутился при этом зрелище и несколько секунд оставался без движения. Позже он рассказывал, что в этот момент в нем явилось воспоминание о его первом причащении, и оно остановило его. Наконец он собрался с духом, и дрожащим голосом сказал, что имеет неприятное поручение – принудить папу к отречению от светской власти, или, в случае отказа, отвести его к генералу Миоллису. Папа отвечал, что «он не может отказаться от того, что не его собственное; оп только управитель церковного государства». Затем он и Пакка были отведены к воротам Квиринала, где их ожидала карета. Но вместо того, чтобы отвезти их к генералу Миоллису, карета вывезла их за город, и Радет извинялся перед своими узниками в неправде, которую он сказал им. У Народных ворот стояли уже наготове почтовые лошади, и без остановок помчали их во Флоренцию. В этом своем печальном положении папа и его министр невольно улыбнулись, так как, взглянув в свои кошельки, они убедились в своей «апостольской бедности». Папа имел при себе лишь 20 баджеччи, кардинал 15. Шутя, показав генералу Радету, сидевшему в той же карете, свою дорожную кассу, папа сказал ему: «Вот тут вы видите все, что осталось мне от моего владычества». Накка между тем находился в крайней тревоге. Ему невольно думалось, что он был главным виновником такого бедственного положения папы. Но его тревога скоро исчезла, потому что папа, улыбаясь и делая довольный вид, сказал ему: «Кардинал, мы поступили хорошо, уже 20 июля издав отлучительную буллу: потому что сегодня мы не в состоянии были бы сделать это»!