История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

Это официальное осуждение Гермеса с высоты папского престола было крайнею неожиданностью для всех его учеников и почитателей, которых было уже весьма много – как среди профессоров и образованного духовенства, так и вообще просвещенного светского общества, которое с радостью отдыхало на этих блиставших свежестью богословской мысли сочинениях от скучной и мертвящей схоластики казенного латинского богословия. Без сомнения, опасением силы его последователей объясняется и тот факт, что осуждающее Гермеса бреве было опубликовано только в самом Риме, а в Бонн, где оно, несомненно. было бы встречено с крайним неодобрением. препровождено только конфиденциально, на имя заместителя архиепископа кельнского, как главного начальника богословского факультета в Боннском университете. Тем не менее факт совершился и – бреве сделалось известным и в Бонне, и когда все ознакомились с его содержанием, то пришли не только в изумление, но и полное негодование. Всем стало ясно, что «святейший отец» сделался жертвой слепой вражды иезуитов к ненавистному для них богослову. Среди ближайших учеников и последователей Гермеса (а многие из них, как уже сказано, занимали университетские кафедры и пользовались большим влиянием) папское бреве возбудило тем большее негодование, что для них стали ясными тайные махинации, посредством которых достигнуто было это осуждение их знаменитого учителя. Осуждение это было делом самой беззастенчивой клеветы, потому что их учитель никогда не держался тех заблуждений, которые приписывались ему папским декретом. Все перечисленные в бреве заблуждения они готовы были осуждать и сами, и действительно осуждали их, но дело в том, что ни они, ни их покойный учитель никогда не учили ничему подобному, и если бы Гермес был жив, то с негодованием отрекся бы от всех тех заблуждений и ересей, какие приписывались ему в таком авторитетном документе, как папское бреве. Очевидно, тут произошло какое-нибудь странное недоразумение, или действовало какая-нибудь злобная клевета, которая ввела в заблуждение и самого папу.

Дело принимало весьма неприятный оборот.

Между сторонниками и противниками Гермеса началась постоянная полемика, причем последние, защищая правоту папского бреве, стали прямо изобличать в опасных ересях всех его учеников и последователей, обвиняя их в том, что они будто бы решили ввести в заблуждение мнение всей Германии и на этом основании сделать скандал – к унижению главы римской церкви. При этом противники Гермеса перестали даже щадить личности, и стали прямо называть тех профессоров и приверженцев Гермеса, которые выступали явными продолжателями его заблуждения и противились приговору непогрешимого папы. Такая полемика, естественно, еще более раздражила «гермесианцев» и страсти угрожали разгореться до необычайной степени. Спор перешел в среду духовенства, которое тоже разделилось на партии по поводу учения Гермеса. Чтобы хотя несколько утишить страсти, в дело вмешался заместитель кельнского архиепископа Гюсген и издал окружное послание к деканам и священникам, в котором, напомнив о том, что папа, осудил сочинения Гермеса, и что на обязанности каждого из верных – свято подчиняться приговору святого престола, строго запретил вообще вмешиваться в это дело, упоминать о нем в публичных беседах и в поучениях. Тем не менее полемика между приверженцами и противниками Гермеса все более разгоралась, и в то время как профессора университета, защищая уже не только честь своего учителя, но и свое профессорство, продолжали приводить доводы в пользу богословской школы Гермеса, доказывая, что она подверглась осуждению по недоразумению, противники их уже прямо взывали к ревнителям церкви, призывая их к дружным усилиям на борьбу с зародившеюся в Бонне опасною «ересью», которая не только не хочет сознать своего заблуждения, но даже дерзает восставать против приговора непогрешимого папы! Возбуждение от профессоров перешло и к студентам, среди которых также образовались партии, и даже ходили по рукам разные полемические памфлеты и рукописные тетради по вопросу о гермесианстве23.

В таком положении находилось дело, когда летом 1836 года в Кельн прибыл новоназначенный архиепископ Клеменс-Август, из рода баронов Дросте-Вишеринге. О его отношениях к Гермесу всем было известно, и ни для кого не было тайной, что еще в Мюнстере в качестве генерал-викария он обнаружил явную враждебность к нему. Неудивительно, если противники Гермесовой богословской школы подняли голову и громко высказывали надежду, что новый архиепископ, как бы самим Промыслом Божиим, призван к искоренению зародившейся в Боннском университете язвы еретичества. Сам архиепископ тоже сознавал важность предстоящей ему миссии, и вскоре его настроение обнаружилось, когда он в ноябре 1836 года, недовольный защитительной статьей в пользу «гермесианства» в 20 выпуске Боннского «Журнала для философии и католического богословия»24, сделавшегося главным органом гермесианцев, захотел подчинить этот журнал своей цензуре, ссылаясь при этом на постановление IV сессии тридентского собора. Профессора однако воспротивились этому, указывая на то, что приведенным постановлением епископской цензуре подчиняются только издания Св. Писания и анонимные сочинения, и при этом сослались вдобавок и на прусский государственный закон, по которому в епископской апробации нуждаются только религиозные и назидательные книги, а не чисто научные сочинения. Такой отпор со стороны профессоров богословского факультета, который по уставу подчинен был его ведению, видимо раздражил его; но он не прибег к прямому действию через посредство министерства народного просвещения, хотя мог заявить пред ним о своем праве противодействовать распространению таких учений, которые, по его мнению, были вредны для учащегося юношества как несогласные с учением церкви, – и, по всей вероятности, потому, что не надеялся найти себе поддержку в министерстве, стоявшем на точке зрения безразличного отношения к ученым спорам в университете. Тут, очевидно, представлялась одна из тех роковых коллизий, какие неизбежны при проведении теории папского главенства. Каждому римско-католическому иерарху роковым образом представляется на разрешение дилемма – кому служить: папе, или правительству страны? Так как эти две власти по существу несогласимы между собой, то, стараясь быть верным папистом, он становился плохим гражданином, а стараясь быть хорошим гражданином, верным служителем государства, он изменяет своему верховному главе – папе. Об эту роковую дилемму не мало разбилось честных сердец, не хотевших входить в компромисс с своею совестью. Крайне затруднительно было и положение архиепископа Клеменса-Августа. При возведении его на важный пост кельнского архиепископа, он принял присягу в верности королю Пруссии и основным законам страны, причем один из параграфов этих законов прямо гласит: «Никакой иноземный епископ или другое церковное начальство не может присваивать себе права на законодательную власть», а в другом постановляется, что «никакой епископ не может делать новых постановлений в делах религии и церкви без позволения государства, или принимать таковые от чужеземных церковных властей». А между тем, в виду разногласия между папством и Пруссией по существенным вопросам общежития, со стороны Рима производилось на архиепископа непреодолимое давление, заставлявшее его действовать вопреки этим законам, как вопреки им действовало и само папство. Так, по § 118 прусского законодательства, «все папские буллы, бреве и все распоряжения иноземных властей, прежде их публикации и исполнения должны быть представляемы государству на рассмотрение и одобрение»; между тем папское бреве, осуждавшее Гермеса, не только не было представлено правительству на рассмотрение и одобрение, но даже и не доведено до его сведения, а прямо предъявлено духовной власти к исполнению, как законодательный акт. Понятно, что прусское правительство ревниво относилось к подобным посягательствам. И в гермесианском споре оно держало сторону профессоров боннского университета и, видя в них жертву папского самовластия, конечно, не прочь было поддерживать их в борьбе с тайною папскою властью. Это вполне понимал и чувствовал архиепископ Клеменс-Август, и так как он и по своему характеру, и по своим симпатиям был папист чистой воды, для которого голос папы есть вещание непогрешимого, то он и решил отселе действовать исключительно в интересах папства, принося им в жертву свои обязанности по отношению к государству. Вследствие этой коллизии и разыгрался поразительный эпизод церковно-политической борьбы, приведшей к наделавшей в свое время много шума катастрофе.

Вот почему, вместо того, чтобы уладить возникший разлад в университете прямым соглашением с министерством, архиепископ решил прибегнуть к иному способу воздействия на профессоров – через тайное давление на их слушателей, студентов богословского факультета. С этою целью он разослал духовникам города Бонна циркуляр (от 12 января 1837 года), в котором повелевал им внушать студентам богословия не только не читать сочинений Гермеса, как осужденных папой, но и не посещать лекций профессоров, известных за приверженцев и учеников Гермеса. Мера возымела свое действие, и профессора боннского богословского факультета, к удивлению, увидели, как стали пустеть их аудитории. Всем стало ясно, что архиепископ резко выступил против гермесианцев, а когда стал известен подлинный текст циркуляра, то из него увидели, что там гермесианцы уже прямо приравнивались к «сектантам вообще». Чтобы формально осудить гермесианство, архиепископ, спустя несколько времени издал 18 тезисов, в которых излагалось своего рода римско-католическое исповедание веры с намеренным противопоставлением его «гермесианству». Но эти тезисы не представлены были ни правительству, ни профессорам, а просто предложены были к подписи духовникам и священникам. 18-й тезис гласил: «обещаю и клянусь оказывать моему архиепископу во всем, что касается учения и дисциплины, должное почтение и послушание, без всякой внутренней оговорки, и признаю, что на решение моего епископа по чину католической иерархии не могу и не должен ни к кому апеллировать, кроме как к папе». С теми, кто отказывались подписываться под этими тезисами, архиепископ поступал весьма круто. Так, когда капеллан Вебер, в Кельне, выразил сомнение в законности подписи этих тезисов, как содержащих не утвержденное папой исповедание веры, то, хотя он безвозмездно преподавал в институте глухонемых и добросовестно исполнял свои пастырские обязанности, был лишен своего места и переведен на худший приход, и, вообще, архиепископ так далеко пошел в своем усердии против гермесианства, что многих среди духовенства стал преследовать по одному подозрению в сочувствии этому учению, и по этому же подозрению уволил всех преподавателей духовной семинарии в Кельне.

Таким образом, отношения Клеменса-Августа к гермесианцам обострились до крайности. Правительство беспокоилось этим, опасаясь, как бы все это не повело к каким-нибудь беспорядкам. Положение его было весьма затруднительное. Хотя по законам Пруссии, как сказано выше, никакое чужеземное распоряжение не могло иметь силы, пока оно не предъявлено правительству страны и не будет одобрено им, однако, в данном случае все совершалось помимо и вопреки правительству Пруссии. Прежде всего явился папский декрет, который не только осуждал учение одного из лучших профессоров боннского университета, но и повлек за собою тайное преследование почти всего богословского факультета со стороны архиепископа, причем последний видимо не хотел входить ни в какие объяснения с представителями правительственной власти, а прямо ссылался на папский авторитет, считая его выше авторитета правительства. Мало того, этот папский декрет совсем не предъявлен был правительству, как это непременно требовалось законами страны, чтобы придать ему силу и законность действия и, однако, в силу этого, официально неизвестного правительству, папского декрета, архиепископ считал себя в праве чуть не закрывать целый факультет и издавать тезисы, и распоряжения, клонившиеся, именно к этой цели. Чтобы выйти из этого затруднения и далее не усложнять положения дела, попечитель университета, по поручению государственного министра Алтенштейна, решил испытать еще одну меру. Собрав всех профессоров богословия, он потребовал от них, чтобы они, под страхом лишения своих мест, не смели упоминать о сочинениях Гермеса ни в лекциях, ни в частных беседах по исполнению своей должности, а равно перестали говорить и о павшем на эти сочинения папском осуждении и вообще избегали всякой полемики за и против Гермеса и его богословской школы. Профессора подписали предложенный им протокол в этом смысле, и добросовестно исполняли его. Но правительство ошиблось, думая, что оно таким мероприятием достигнет умиротворения разыгравшихся страстей. Главный орган врагов гермесианства. 25 не удовлетворился этим. Он с чисто иезуитскою настойчивостью стал разоблачать внутреннюю жизнь университета, и доказывал, что профессора и не думали исполнять данного им обещания, что, хотя они в своих лекциях и не называли Гермеса по имени, однако продолжали учить в его духе, многозначительно величали его «великим мыслителем», и вообще всячески обходили протокол, продолжая проповедовать гермесианство. Ввиду этого газета желала бы большего и – наконец, прямо требовала, чтобы все заподозренные в гермесианстве профессора вышли в отставку, а если не выйдут добровольно, то правительство должно принудит их к тому. Сам архиепископ, очевидно вдохновляемый тем же органом, около которого сосредоточивались все нити иезуитской интриги против гермесианства, продолжал действовать в том же духе, и в видах подрыва авторитета гермесианских профессоров издал тайный приказ студентам общежития, чтобы они не смели посещать ничьих лекций в университете, кроме лекций профессоров Клее и Вальтера, заведомых врагов новой богословской школы. Но тут приказ архиепископа встретился с тем затруднением, что директором общежития был профессор Ахтерфельд, один из самых горячих приверженцев Гермеса, впоследствии сделавший посмертное издание его догматики. Студенты общежития оказались в крайне затруднительном положении и не знали – кого слушать, архиепископа ли, который запрещал посещать чьи-либо лекции, кроме указанных двух профессоров, или директора, который, опираясь на то, что программы всех вообще профессоров богословского факультета были утверждены правительством, считал себя в праве требовать от студентов посещения всех, обязательных по уставу, лекций без различия. Дело поставлено было даже весьма круто, и студентам общежития в начале полугодичного семестра прямо предоставлено было на выбор – или посещать все лекции, или уволиться из общежития. Большинство студентов при этом заявили, что они считают своим долгом держаться приказа своего архиепископа и своих духовников, и, действительно, из числа семидесяти студентов общежития шестьдесят вышли из него, и многие из них, не имея никаких средств к жизни, должны были потом и совсем оставить университет.