Жизнь за океаном

В стане демократов

В бординг-гаузах. – Демократическая атака. – Адская канонада ракетами и речами. – Отношение партий. – Крайности республиканцев. – Семьдесят тысяч, а может быть и меньше, в строю огненной армии. – Препирательства из-за цифр. – Стоимость процессии.

Небогатые и особенно одинокие люди, зарабатывающие 100–200 долларов в месяц, живут здесь по преимуществу в бординг-гаузах. Это дома, где отдаются внаем отдельные комнаты с общим столом. Жизнь в них сравнительно недорога, но вместе с тем имеет в себе много интересного разнообразия. Тут за столом сливаются в одну семью, обыкновенно в 10–15 человек, люди всяких наций, званий, занятий, характеров и убеждений. При таком разнообразии каждому есть, что сказать, и потому трескучая болтовня есть самая характерная черта этого застольного собрания. В одном из таких домов жил и автор этих строк, на 17-й улице, в каких-нибудь ста саженях от демократического сквера Союза. Собрание здесь самое разнохарактерное, какое только можно себе представить. Тут живет немецкая актриса, умеющая христосоваться по-русски, и городская учительница, неясно представляющая себе, в которой части света находится Россия, кубинский инсургент, делающий гаванские сигары, и прусский немец, проклинающей Бисмарка; юмористический шотландец, немилосердно коверкающий английский язык, и чистый лондонский англичанин, с благоговением произносящий имя ее величества английской императрицы; начинающий и потому постоянно проваливающийся адвокат и опытный инженер, которому машиной оторвало указательный палец; подсмеивающийся республиканец и постоянно горячившийся демократ и т. д. В один из осенних вечеров эта компания сидела в столовой и хоровой болтовней заглаживала только что законченный обед. Было 7 часов вечера и на небе засверкали уже звезды. «Б-бум!» – вдруг грохнула пушка, и стекла столовой лихорадочно задрожали.

– Что это такое? – спросил шотландец.

– А это демократы зарядили Генкоком пушку и выпалили им на луну: он там будет избран президентом, – лукаво говорил республиканец, косясь на демократа.

– Нет, сэр, извините, – отпарировал демократ, – это первый сигнал к тому, чтобы кнутами гнать республиканцев из Белого Дома! А вон и другие сигналы к тому же: смотрите, смотрите на небо? – добавил демократ с видимым самодовольством.

Вся компания бросилась к окнам, а некоторые вышли на уличное крыльцо. Небо представляло интересное зрелище. По всем направлениям его высоко-высоко поднимались огненные дуги ракет, которые с шипящим свистом разрезали воздух и как бы под самыми звездами с треском разрывались и рассыпались разноцветно-огненным дождем. Весь сквер Союза окружен демократическими залами, и из всех их теперь, равно как и с самого сквера, ракеты бросались с безумною роскошью. Свист, треск и блеск ракет, с промежуточным буханьем поставленной на сквере пушки, убил тишину приятного вечера. Такой канонадой демократы открыли свою атаку на ненавистных республиканцев, в памятный для них день 23 сентября.

Несчастьем демократической партии издавна было то разделение, которое постоянно существовало в ней со времени минувшей войны. Демагогствующие политиканы, несогласные между собою более по личным счетам, чем по принципу, мало-помалу образовали отдельный фракции, которые стали враждовать между собою более чем со своим общим противником – республиканскою партией. Разделение это выразилось даже пространственно. Каждая фракция создала себе особую «залу», в которой собираются ее члены для митингов и по которым стали называться самые фракции. Так, в настоящее время наиболее известны фракции «3ала Таммани» и «3ала Ирвинга» (Tammany Hall, Irving Hall). До последнего времени они были злейшими врагами, и этому обстоятельству демократическая партия, главным образом, обязана своим поражением при позапрошлых выборах. В минувшем году назначение на президентскую кандидатуру генерала Генкока способствовало отчасти примирению между собою этих фракций, и они действительно единогласно объявили себя сторонниками этого кандидата; но в то же время искра застарелой вражды продолжала тлеть, и в сентябре прошлого года чуть не воспламенилась опять в открытую вражду.

В это время происходили совещания относительно выбора нового мэра для Нью-Йорка. Управление города находится в руках демократов, и вот при этих совещаниях между фракциями возникло соперничество; каждая желала выбрать мэра из своей среды. Соперничество грозило порвать только что установленное перемирие. К счастью, среди членов фракций нашлись люди, которые пожертвовали своими личными интересами в пользу общих интересов партии и добились того, что между враждующими фракциями наконец был заключен формальный договор союза и подписан представителями их. Это событие было очень важно для демократической партии, и демократы порешили отпраздновать его на славу. Пушечная пальба и ракеты были началом этого торжества.

Ракеты продолжали со свистом и треском разрезать темно-синюю мглу ночной атмосферы, и пушка периодически грохала, потрясая стекла домов, когда я отправился на место действия – сквер Союза. Сквер кишел уже народом, густыми массами занявшим тротуары и следившим за огненными дугами. Стоящие по углам сквера статуи «отцов» республики украшены были разноцветными огнями и флагами. Только одна статуя стояла как бы забытой сиротой: на ней ни огонька, ни лоскутка, и она смущенно пряталась от любопытных глаз в ночной темноте. Это статуя Линкольна: не любят ее демократы. На всех свободных местах сквера возвышались эстрады, украшенные опять флагами, электрическими солнцами и полисменами с их неразлучными дубинками. С этих эстрад демократические ораторы должны были по программе открыть канонаду речами. Одна эстрада отличалась особенною роскошью украшений, была, так сказать, луной среди звезд, креслом среди стульев. Она назначена была для самого Генкока, который с нее должен был производить смотр огненной армии демократов. К великому горю демократов, их вождь как раз пред самым торжеством схватил злокачественный насморк, и врачи отсоветовали ему выходить на открытый воздух.

Ровно в 8 часов, когда ракеты достаточно подготовили почву для генерального боя, выступили ораторы и открыли адскую канонаду речами, которые загремели со всех эстрад и вместе с ракетами лопались в ночной темноте. В Нью-Йорке мне впервые пришлось познакомиться с ораторством на открытом воздухе, и надо сказать, что трудно указать более жалкое положение человека, чем когда он ораторствует громадной толпе под открытым небом. Прежде всего толпа эта, состоявшая, разумеется, не из одних демократов, но и республиканцев, пришедших посмотреть на торжество своих противников, была недостаточно внимательна и больше прислушивалась к свисту ракет, чем к треску ораторов. Затем она и недостаточно почтительна. Меня неприятно поразил случай, как у одной эстрады на все голосовые переходы и восклицания оратора отвечало грубое передразнивавшее эхо нескольких голосов из толпы. Этот случай объяснил мне, почему демократы, украшая свои эстрады огнями и флагами, нашли необходимым украсить их и целыми патрулями полисменов, которые и стояли по бокам ораторов. Наконец, отсутствие резонанса делало тщетными все усилия ораторов дать себя слышать более или менее значительному количеству народа. Американские ораторы вообще отличаются сильными голосами, и мне нигде не приводилось встречать таких громоносных горланов, как здесь. Часто в громадной зале оратор в патетических местах ревет, как разъяренный буйвол – до оглушения непривычных слушателей. На выработку таких железных легких здесь, несомненно, влияла издавна существующая практика публичного ораторства, от усилий которого весьма многое зависит в политической жизни народа. И теперь под открытым небом ораторы гремели с невероятною силою, но при всем том глухой говор многотысячной толпы и свист ракет отнимали у речей раздельность звуков и потому ониe для большинства были лишь странными выкриками, бесследно пропадавшими в воздухе. Впрочем, нет нужды и жалеть о такой их судьбе. В праздничных речах обыкновенно немного бывает смысла, и они состоят исключительно из трескучих фраз, рассчитанных на минутный эффект наподобие ракет, и потому лопаются в воздухе так же бесследно, как ракеты. Среди гвалта этих речей только и слышно было, что демократическая партия есть истинно-народная партия, что республиканцы обманом и подкупом держат власть в своих руках, что теперь настало время демократам взять власть в свои руки и т. д. в этом роде. Чтобы лучше познакомиться с принципами и стремленьями демократической партии, надо обратиться к таким речам, которые говорятся в более спокойные моменты, когда голова не поддается увлечению страсти. Я приведу здесь некоторые основания, по которым демократы особенно не любят республиканцев и желают взять от них власть в свои руки.

После войны республиканская партия, как победительница, вполне захватила власть в свои руки и, опираясь на нее, стала относиться к противной партии на основании принципа vae victis – горе побежденными. Юг за свои сепаратистские стремления должен был вынести множество неприятностей; республиканцы щедры были на примененье к нему разных чрезвычайных мер – в прямой ущерб прав, обеспечиваемых конституцией. В одном случае победоносный север распорядился было военными мерами искоренить среди южан остатки крамолы, и с этою целью генералу Генкоку даны были диктаторские полномочия. Но доблестный генерал, умеющий быть в то же время истинным сыном своей республики, не увлекся таким всевластьем и при самом вступлении в должность диктатора объявил, что он свое диктаторство всецело подчиняет конституции страны, и, действительно, вместо чрезвычайных репрессивных мер стал восстановлять на взволнованном юге чувство законности и порядка, водворяя там гражданское спокойствие и доверие к закону. Это был действительно доблестный гражданский акт генерала Генкока и на этом акте главным образом основываются демократические симпатии к нему; ему же он обязан и своим назначением на президентскую кандидатуру со стороны демократов. Доверие и преданность Союзу на юге скоро восстановились после войны, но республиканцы до сих пор подозревают там тлеющую искру сепаратизма. Их особенно смущает то, что юг представляет слишком сплоченную демократическую организацию. В этой организации они видят крамолу. «Solid South», как они называют юг вследствие такой его демократической сплоченности, служит для них постоянным пугалом «кровавой сорочки». На самом же деле «сплоченность юга» зависит совсем не от сепаратистских стремлений его, а произведена самими республиканцами. Прежде всего, по объяснению одного демократа, сплоченность юга вызвана теми утеснениями, на которые щедры были республиканцы по отношению к югу, который для собственной самозащиты против таких угнетений должен был по необходимости сплотиться в одну дружную силу. Но теперь эта сплоченность поддерживается тем порядком вещей, который водворили там республиканцы, освободив негров от рабства и дав им право голосования наравне с их прежними господами. «Вы, гг. северяне, – писал недавно демократический сенатор-южанин Стюарт, – упускаете один важный факт в отношении южной политики. Вы забываете, что в южных штатах девять десятых республиканской партии состоят из цветной расы. Раса эта еще недавно только освобождена от рабства. Она еще не имела достаточно времени подняться в образовании до уровня великих обязанностей, которые были наложены на нее. Отдать власть и контроль общественных органов на юге теперь республиканцам, значит отдать ее самым невежественным и необразованным классам или, что еще хуже, безнравственным и беспринципным демагогам, которые из-за личных целей обманывают и возбуждают их. Эти-то черные голосователи и заставляют юг быть сплоченным. Если бы избирательное право было удержано от них, пока они не поднялись бы достаточно в образовании для понимания своего долга, то сплоченный юг давно бы расплылся. Но я прошу откровенных северян сказать, было ли бы разумно и выгодно для интеллигенции, прогресса и собственности юга отдавать все эти драгоценные интересы управлению невежественных и неимущих классов, которые в большинстве не владеют собственностью, неспособны понимать значения законодательства или даже не умеют читать билеты, которые они опускают в избирательную урну»? – В этой защите демократы имеют, несомненно, значительную долю правды на своей стороне. Долю правды имеют также они и в наступательных аргументах. Они обвиняют республиканцев в деспотических поползновениях, и в этом отчасти правы. Отличительным принципом республиканской партии постоянно было усиление централизации в управлении страны, и с этою целью она пользовалась всяким случаем к урезыванию независимости отдельных штатов. Благодаря продолжительному господству в стране, она в последнее время до того настойчиво стала проводить этот принцип, что не останавливается даже перед нарушением народных традиций, как, напр., в последней агитации за Гранта на «третий» президентский срок, что прямо шло вразрез с великим завещанием основателя республики Вашингтона. Наконец, продолжительное безраздельное господство в стране послужило поводом к тому, что в среде ее в страшных размерах развилось чиновничество и так называемая «машинная политика», по которой чиновники начинают орудовать государством, не обращая особенного внимания на действительные требования народа. Все это вместе породило в стране желание «перемены в правлении», о чем неустанно и трубят теперь демократы, и слово «перемена» в устах ораторствующих демократов подвергается наиболее частым и немилосердным истязаниям. С другой стороны, республиканцы имеют свои солидные основания не отдавать власть демократам, и с настойчивостью указывают народу на то благосостояние, которого достигла страна при их управлении. В этом, несомненно, теперь их главная сила, тем более, что демократы при напряжении всех своих ораторских сил до сих пор не находят противопоставить этому аргументу республиканцев ничего другого, кроме как ссылки на Провидение.