Тропинка в зимнем городе

5

Когда вышли к поляне, на которой стояла избушка, Ваня перво-наперво закричал:

— Кедры!

Действительно, на возвышении, под которым смиренно лопотала долгожданная Тян-река, стояли раскидистые кедры, целых три дерева. Они были пугающе громадны, кроны их плотны, тяжелы, как стога сена, тесно прижавшиеся друг к другу.

Ваня, задрав голову, приблизился к деревьям. Ни в своей деревне, ни в лесах окрест нее он не видывал еще такого дива. Только по телевизору как-то показывали: сибирские кедрачи. Да еще, говорят, в верховьях Печоры они растут. Но здесь, южней — ведь и у Севера есть свой юг, — они никогда не встречаются… Как же попали на этот холм? Неужто привез их кто-то сюда и посадил для пущей красы?

Привычный к соснам, все глядит не наглядится Ваня на эти кедры: они ему кажутся даже какими-то неправдоподобными — хвоя длинная, густо-зеленая, а под ногами лежат старые ощеренные шишки величиной с кулак.

А вот и охотничий домик: ужался, совсем в землю врос от древности, хотя и сложен из толстых замшелых бревен, а крыша из широких плах, похоже, сделана позже. Сбоку, на четырех дюжих ногах, стоит лабаз, кажется тоже подновленный: житник коми охотника, место хранения еды, питья и добычи.

А как высок и хорош берег! Река торопливо говорит и говорит что-то Ване: видно, долго его ждала и наконец дождалась. Сразу замечаешь, что Тян-река и бегучей, и шире реки Черемны, пойма ее просторней, светлее: волнами холмов и ложбин просматриваются лесные дали.

— Дедушка, это и есть твоя избушка? Красивое же ты выбрал место!

— До меня его выбрали, Ванюша. Много раньше меня… — Солдату Ивану милы восторги внука, и самого его переполняет радость от того, что снова видит полюбившиеся с детских лет звонкие боры, реку, вот эти кедры.

Старик задержался у древнего кострища. На перекладине, поддерживаемой двумя столбами, висели закопченные таганы. Зола под ними еще не сглажена, не умята.

— Кто-то, гляди, кашеварил тут… — сказал, опять что-то прикидывая в уме.

— Может, тот, что петли ставил? — екнуло Ванино сердце.

— Не знаю… — Старик теребил ус. — Не знаю, милок. Но ежели один человек промышляет столь широко — смекалистая у него голова. И тутошние леса-воды наизусть знает.

— А может, туристы, дедушка? Наловили рыбы, сварили уху… Нынче эти туристы везде бродят.

— Не знаю. Повадки вроде не те. Турист, он ведь вскроет консервную банку, очистит, да тут же и бросит. Ну да ладно. Что мы без толку гадаем? Давай войдем в избу…

Когда подошли, старик отвесил поклон домишку, обратился к нему, как к живому:

— Батюшка-домок, пусти нас еще разок к себе пожить. И ты будь милостив к нам, дедушка Тян…

— Дедушка?.. Ты, что ли, речку так величаешь? — Ване понравились эти почтительные обращения, но и удивили немало.

— Зачем же речку? Я с другим Тяном веду разговор… Тут ведь настоящий, живой Тян когда-то жил.

— Живой Тян? — глаза мальчика округлились, он даже оглянулся, и хотя никого ни рядом, ни поблизости не увидел, но холодок испуга охватил его. Слишком много незнакомого и непонятного происходило вокруг.

Открыли тяжелую тесовую дверь, зашли в сенцы. Небольшое окошко едва освещало помещение. Вдоль стен — лавки из толстых плах. Головою Ваня едва не задел прибитые к венцу ветвистые рога.

— Дедушка, гляди — лосиные?

— Они и есть, угадал. Только это половина рога, одна сторона. Будем сюда свою одежку вешать.

Ваня погладил рог, сказал:

— Будто полированный.

— Еще бы, за столько-то лет… — Дед пристроил рюкзак на лавку. — Как избу поставили, с тех пор он и служит, лет пятьдесят, поди, а то и больше…

— Да-а?

— Тогда в окошках еще и стекол не было: пузыри лосиные натягивали вместо них.

— Пузыри?

— Раньше-то и в деревнях все окна затянуты были тем же манером.

— А сквозь них хоть что-то видно было?

— Не шибко, конечно, — усмехнулся дед. — Но белый свет маленько пропускали, днем изба все ж не в потемках.

В жилой части домика стояла еще целехонькая черная каменка, у окошка был стол, тоже из толстых тесин, а сбоку полок, рассчитанный на несколько человек.

— Ну, язви тя в корень, все цело, — довольно вздохнул дедушка. — Здесь мы и поживем, Ванюша. Тепло и места достаточно.

Дед с внуком присели. Старик достал свой кисет, начал молча крутить цигарку. А Ваня тем временем разглядывал буквы, вырезанные ножом на тесине стола. И опять проступили знакомые: «ТВИ». Но он на сей раз ничего не сказал, чтобы снова не вогнать дела в скорбь.

А тот покуривал, задумавшись. Затхлый воздух нетопленной избы сменился табачным крутым и едким дымом. Потом дед повернулся вполоборота к божнице, внимательно поглядел на прокоптившуюся стену, сказал:

— Все еще, гляди, заметно…

— Что, дедуня? — встрепенулся Ваня. Душа его была по-прежнему натянута, как струна, от стольких неожиданностей.

— Посмотри сам.

Ваня глянул: на широких бревнах сразу же различил изображение какой-то птицы. Умелой рукой она была вырезана на стене. Остроносая голова на длинной шее, быстрое тело с пышным хвостом, длинные ноги, степенно и важно вышагивающие, даже очертания крыльев, прижатых к телу, обозначены.

— Дедушка, здесь кто-то журавля нарисовал!

— Так-так, внучек, журавль и есть, — довольно подтвердил старик.

— Что ли, его дядя Виль вырезал? — не сдержал догадки Ваня.

— Э, нет, пошто же. Не он… Еще мой отец, когда избушку строил, вырезал эту птицу.

— Твой отец? — изумился Ваня. — Значит, мой прадед?

— Да. Это для него было заместо бога. Сам-то он в бога не сильно верил, но журавля-птицу почитал. Говорил: пусть нам в охоте помогает, пусть бережет нас от хворей да увечий.

— А почему именно журавль?

— А что, журавль-то славная птица. Весной, когда журавли возвращаются в наши края, — когда они тянутся длинной вереницей, когда курлычут дружно — и душе возвращается радость. Все оживает после долгой зимы. Глядишь-глядишь, не оторвешься, на их полет в небесной выси… Недаром ведь журавль у наших предков был священным. На него никогда не охотились. В него никто не смел стрелять. К тому же отец мне сказывал, что в старой избушке, которая стояла на месте этой, тоже был вырезан на стене точно такой журавль…

— У дедушки Тяна? — встрепенулся Ваня.

— У него, — с улыбкой ответил старик.

— Дедушка, ты все намеками, намеками о нем, а путем ничего не расскажешь, — не утаил обиды мальчик.

— Погоди пока, не спеши. Вечером расскажу, не короткая это история… А теперь нам еще надо снарядиться к ночи: дровишек припасти, воды наносить, травы нарезать для постели…

Дедушка повалил высохшую сосенку, с оглоблю толщиною, на дрова. А Ваня тем временем в ложбине, под высоким берегом, насек острым ножом травы, вымахавшей вровень с ним ростом. Он, одолев робость, спустился по едва заметному пробору в этих зарослях, держа в памяти бабушкины остережения. «Возле Тян-реки водятся даже змеи, берегись их», — сказала она Ване, провожая. Но как ни вглядывался Ваня, змеиных голов, колец и жгутов нигде не было видно, и он в короткий срок нарезал добрую охапку пырея вперемешку с осокой, поднял наверх, расстелил на солнышке, чтоб подсохла к вечеру.

— Ну, а теперь давай к реке спустимся, половим рыбку, — сказал дед Иван, покончив с дровами. — Тут под вечер щурята хорошо берут… — Сам уж он срубил два хлестких удилища, а прицепить короткие лески да блесны — дело недолгое: на маленькой речке длинная леска ни к чему, только путаться будет.

Дедушка повел внука к заветному омуту, в котором вращалась, будто дюжина буравчиков, темная вода. Сказал негромко:

— Ну-ка, Ванюша, ты первым шлепни — твоя рука, может быть, окажется счастливой…

Объяснять, как удить рыбу, Ване не надо: он и на крючок, и на блесну немало уж всякой лавливал. Крылатая блесна, которую смастерил дед из медного патрона, сверкнув на вечернем солнце, радужной плотвичкой хлюпнулась в воду. Вытянув руку, Ваня повел лесу, не давая блесне лечь на дно и затеряться там. Потом еще раз забросил, хотя ему и не верилось, что тут могут обитать щуки. Однако при третьем забросе, едва блесна успела коснуться воды, как вода забурлила, леска зазвенела, удилище едва не вырвалось из рук.

— Схватила, дедушка! — крикнул Ваня, сердце в груди его встрепенулось, потом замерло, однако он не растерялся: удилище вскинул на себя, дотянулся до лески и начал выбирать ее обеими руками. Сильная рыба упиралась, металась из стороны в сторону, но с тройного якорька не соскочишь, тем более когда якорек этот заглотан в щучьей жадности до самых кишок.

Щукой, с доброе топорище, одарила Тян-река счастливую руку юного рыболова.

А всего до захода солнца дед с внуком поймали в этом омуте восемь щук. Не слишком больших: килограмма на полтора каждая, только Ванина первая щука была увесистей. Но такая, среднего ранжира, рыба всего вкусней: мягкое белое мясо ее клейко тает во рту. Сварили уху и, проголодавшись, ели до изнеможения. А большую часть рыбы присолили в берестяном коробе про запас, плотно прикрыли, чтобы не было доступа мухам.

— Ох, ведь и рыбная наша Тян-река, Ванюша, — говорил Солдат Иван, густо присыпая солью округлые тушки. — Кроме щуки и плотвы, тут еще елец и хариус водятся, даже семужка поднимается сюда на нерест.

— Семга?

— Да, поднимается. Отыскала вот быструю да чистую воду. Ох и высоко она прыгает на мелинах, сам видывал.

Старик, в благодушной сытости, с удовольствием покуривал у огня, ему еще неохота было заходить в избушку. И у Вани, хотя и устал, тоже не было намерения спешить на боковую — еще не унялось волнение счастливой рыбалки, да и к деду у него много вопросов.

Солнце опустилось за дальние холмы. В последние минуты оно уже перестало слепить глаза, сделалось похожим на огромную красную клюквину, — и как будто приблизилось. Так отчетлива стала волнистая линия леса на заалевшем горизонте. Солнце опустилось в яснину: стало быть, завтра снова будет погожий день.

Когда оно скрылось, кто-то разжег звезды в чистом небе, они мерцали все ярче и ярче. Заметно потянуло прохладой. И костер постепенно утихал, гас.

— Зайдем, пожалуй, да ляжем в тепле, — сказал дедушка, вставая.

Каменный очаг, протопленный сухими дровами, хорошо прогрел избу, воздух полегчал, вкусный запах сена щекотал ноздри.

Дед с внуком растянулись на полке: до чего мягко и приятно после трудов тяжких!..

На окошке трепетал огонек свечи, еле высвечивая засмолившиеся прокопченные стены.

— Дедушка, ну давай-ка, расскажи теперь об этом Тяне… — сразу же начал канючить Ваня.

— Спать разве еще не хочешь?

— Нет. Все равно из головы нейдет.

— Ну, слушай, ино…

И вот что рассказал своему внуку Солдат Иван.