Лесной колодец

4

Бывало, Михаил по-ребячьи шалел, подходя к родному дому после долгой разлуки, искал глазами мать: не колыхнется ли оконная занавеска, не стукнет ли в огороде калитка. Сегодня он не испытывал знакомого волнения — некому встретить.

Скрипнула поосевшая дверь, точно пожаловалась ему. Тяжело ступая по лестнице, поднялся наверх и почему-то сел не на лавку, а на чемодан, поставленный посреди избы, будто заглянул на минутку. Широкая кровать с вязаным подзором, комод дедовой работы, в кадушке — китайская роза, разросшаяся до потолка, несколько номеров «Крестьянки» на столе — все было обыденно, все было на месте, как если бы мать и не уходила из дому. Даже кот Ванька откуда-то появился и принялся дружелюбно тереться возле ног. Лишь примолкли ходики с опустившейся до полу гирей, и давно не топленная печь распространяла глинистый запах.

Каждая вещь вызывала у него какие-то воспоминания, не мог он примириться с мыслью, что скоро все вместе с домом перейдет в чужие руки. Он заглянул в горницу, прошел через поветь в огород, посмотреть, что растет у матери. Цвела ботвисто-густая картошка, ровными рядами тянулся лук, огурцы хватило желтизной: наверно, Александре некогда поливать как следует.

Несколько яблонь, банька у пруда, изгибистые прясла огородов обрадовали своей заповедной сохранностью. Отсюда видны были и соседние гумна, и покатая к оврагу поскотина, отороченная ольховыми зарослями; в теплом небе таяли белые комья облаков, хотелось легко и беззаботно, как в детстве, пойти в поле, но понимал, что желание это вовсе неисполнимое.

Вернулся на поветь и, не раздеваясь, завалился на низенький зарод. Шорох сена, его запах напоминали далекие дни, когда он, набегавшись, моментально засыпал в этом углу. В ту пору держали корову Белянку, мать была молодой, накашивала сена целую поветь. Видно, сладко спалось на сенной перине, потому что, если мать будила рано, готов был превратиться в невидимку. Труднее всего откинуть одеяло, соскочишь на елань — утренний холодок сожмет тело, а в голове долго не проходит дурман, наверно, потому, что в сене всегда есть какая-то сон-трава.

Ему приходилось быть подпаском, прицепщиком на тракторе, молоковозом, и сейчас он почти въявь ощущал, как холодит ноги луговая роса, как согревает их пашня, как дышит в лицо спелым житным запахом рожь. Почему-то все летние дни вспоминались насквозь прокаленными солнцем.

Он стал военным летчиком, привык видеть землю с недосягаемой высоты, и Никулино затерялось в дальней дали, даже в сознании превратилось в крохотную точку. С раскаянием думал о том, что не всегда удавалось приехать к матери, помочь ей (и письма-то писал редко): то служба удерживала, то семейные дела. «Побыть бы подольше в селе, мать могла бы поправиться за это время. Осенью, как только переведут в Россию, сразу возьму отпуск», — решил Михаил.