Лесной колодец

Витька Крюков не спеша шагал деревенской улицей. Пусть посмотрят на новенький светло-серый костюм, на модельные полуботинки и кожаный чемодан с «молнией»: знай наших!

И смотрели бабы и старухи от своих калиток, пристально смотрели, заслонясь руками. Не сразу узнавали.

Андрон Прохоров, по прозвищу Мотыль, узнал, на дорогу вышел и кепку подержал за козырек.

— Доброе здоровьице, Виктор… — тут он позамялся и добавил: — Сергеевич.

Витька тоже приподнял соломенную шляпу, руку подал:

— Здравствуй, Андрон Спиридоныч! Как житуха?

— Ничего. Живем — хлеб жуем, помирать не торопимся.

— Ну, скажешь тоже! На рыбалку, поди, каждое утро бегаешь?

— Непременно.

— Я тут жилку везу японскую и кой-что другое. Приходи вечерком, посмотришь.

— Японская, говоришь, цветная? — Мотыль скосил желтые глазки на чемодан, как бы прощупал его цепким взглядом. — Надо зажилить у тебя малость этой жилки, — хихикнул и восхищенно хлопнул Витьку по спине. — А тебя, мать твою яры, прямо не узнаешь: хоть в кино снимай! Кем работаешь-то?

— Ихтиологом, — озадачил Витька.

У Андрона даже глаза прибавились, чуточку попятился, присматриваясь повнимательней к городнику.

— Век живу — не слыхивал такой штуковины! Поясни.

— На исследовательской станции работаю, изучаем жизнь моря, рыб разных, личинок-икринок и все такое прочее. В общем, заходи, потолкуем.

Витька двинулся к своему, дому, а Мотыль, удивленно моргая, некоторое время стоял на дороге. Не совсем понял Витькино объяснение. К примеру, он, Андрон, повадки любой рыбы знает до тонкостей без всяких исследовательских станций. «Однако раз есть такие, значит, надобны. Как он назвал должность-то? Их… ихли… Не выговоришь, мудреное словцо. Стало быть, важная работа, — рассудил Андрон. — Ловкий парень. В рыбалке толк понимает: у меня школу проходил».

Тут надо заметить, что не было бы столь приятельской встречи и не проникся бы Андрон таким уважением к Витьке Крюкову, если бы знал, что досадное прозвище, которое приклеилось к нему года три назад, было пущено в обиход именно Витькой.

Получилось все нечаянно. Андрон всегда намывал в пруде мотыля для приезжих рыбаков, а после грелся в шумилинской чайной. Однажды «перегрелся» и уснул за столом. Витька сидел с компанией рядом и сказал ребятам: «Смотрите, Мотыль клюнул». Заржали ребята, понравилось им такое прозвище. Очень уж подходило Андрону: щуплый, краснолицый, на малиновом кончике носа всегда болтается капля, как будто оттаял с мороза.

Андрон очнулся от хохота, уставился мутными глазами на ребят, но ничего не понял, только погрозил скрюченным пальцем. Обидно ему стало позднее, когда прозвище распространилось и у себя в Аверкине, и по селу. Тогда же кончилась благодать для приезжих рыбаков: бросил Андрон намывать для них мотыля.

Витька Крюков любил прихвастнуть. Легкий характер имел. Соврет — глазом не моргнет. Даже скучал, когда некого было разыграть или надуть. Про ихтиолога наболтал Андрону так просто, походя.

После армии, прошлым летом укатил он поступать в институт. Засыпался на первом экзамене. Домой написал, что учится заочно и работает, Работать, верно, устроился на ихтиологическую станцию. Около города водохранилище, которое местные жители называют морем. И на самом деле море — конца-края нет. Волны иной раз такие разыгрываются, что на катере выходить нельзя. Одним словом, стихия…

После чаю Витька с отцом вышли покурить на скамеечку в палисад. Отец был доволен, одобрительно хлопал по плечу:

— Молодец, Витюха! Правильную линию выбрал. Фактически и в институте учишься, и работаешь этим самым… Молодец! Счастье-то редко кому дается в руки: кажется, вот уцепил его, а оно выскальзывает. Мы вот с маткой живем, видишь, дай бог другим так жить: дом — игрушка, все своими руками сделано, полное хозяйство ведем, а только ни к чему может оказаться все это. Старость подбирается. Этта радикулит замучал: два дня с печки не слезал. — Потер кулаками спину, поморщился. — Нам спокойнее, ежели бы ты жил дома. Кем, фактически, станешь, как закончишь учебу?

— Ну, скажем, — Витька сделал паузу, — приеду к к вам в совхоз на место Ивана Ильича.

Крюков сначала прищурился, с недоверием глянул на сына. Ему, всю жизнь проработавшему плотником, не верилось, чтобы Витька — и на место Ивана Ильича! Подгорнов Иван Ильич — фигура, инженер, умнейший человек: любой чертеж разбирает как дважды два. А ведь чертежи — это сущее наказание, все черточки, черточки… Не любил Крюков строить по чертежам, раньше этого не бывало.

— Ивану Ильичу ты не ровня, сынок, — как бы подводя итог своих размышлений, молвил отец.

— Это как сказать, — самонадеянно заявил Витька. — Устарел ваш Иван Ильич, на пенсию пора.

«А и верно, Подгорнов-то годика через три на пенсию уйти должен, — прикинул Крюков-старший. — Да и Витька не лыком шит: десятилетку закончил, в армии отслужил, институт одолеет. Тогда все может быть».

Стиснул пятерней Витькино плечо:

— Молодец! Теперь, главное, на учебу налегай. А ихтиолога этого брось, приезжай-ка домой, учиться-то, фактически, и отсюда можно, коли заочно.

— Кто знает, может быть, и там останусь, — мудрил Витька. — Работенка у меня не пыльная.

— Смотри, сам кумекай. Пойдем-ка в избу, пока мамка со стола не убрала.

— Сейчас приду.

Витька остался в палисаднике. Призадумался. Это с Андроном занятно балагурить, а тут отца приходится обманывать. Не хочется расстраивать его. В институт можно и нынче поступить, тогда бы никаких угрызений. Эта мысль ободрила Витьку. Не таков он был человек, чтобы долго киснуть.

Солнце плавилось в окнах соседнего дома. Тихо, бестрепетно сгорали в закатных лучах березы. С азартным писком, целой эскадрилией носились стрижи, обещая ведренную погоду. Сладко щекотал грудь черемуховый запах. Девчонки прогомонили улицей, пошли в кино в Шумилино. Веселые они бывают в эту пору, щебетливые, как ласточки, только выйдут за деревню, частушки запоют. Там некого стесняться. Витька поднялся с лавки, прислушался. Начала Верка Сапожникова:

Через поле яровое,
Через темненький лесок
Неужели не услышу
Твой любимый голосок?

А вот Лидка Лазарева признается:

У залетки глазки серы,
Брови черноватые.
Он завлек, а я влюбилась —
Оба виноватые.

Стоп, стоп! У кого такие завлекательные глазки? Мы не за тем сюда приехали, чтоб горе горевать, быстро наведем порядок. Эх, жизнь-железка!

В клуб Витька явился, когда кончилось кино и танцы были в разгаре. Специально чтобы неожиданно было для всех и, главное, для Лидки Лазаревой. По-хозяйски прошел в передний угол, встал этаким фертом: желтые ботинки — блеск, пиджак небрежно накинут на плечи, нейлоновая рубашка — ни морщиночки. Видный парень, русые волосы в кольцо вьются.

На него начали оглядываться. Ребята, которые не танцевали, обступили. Он и раньше был у них заводилой, Витька, искал глазами Лидку. Она танцевала с невысоким парнем в коричневом берете. Казалось, они забыли, что танцуют, просто покачивались на одном месте. Парень все смотрел ей в глаза, все улыбался, будто хвастался белыми зубами, подвижные усики подковкой огибали его губы.

Кончилась музыка. Лидка сразу убежала к себе в библиотеку, а парень привалился к косяку на выходе.

Не в Витькиных правилах было долго размышлять.

— Кто? — коротко спросил ребят.

— Электрик. На линии тут работает.

Легонечко развел руками парней, подошел к электрику, птицей нахохлился над ним, приподняв локтями пиджак.

— Ты чего прилип к Лидке?

— Откуда такой грозный взялся?

— Возьми левее на пять кабельтовых. Короче говоря, рули к берегу, а то… буль-буль. Понятно?

— Ну, даешь! — изумился парень.

— Еще слово — и я отобью тебе шайбу.

«Этого предупредил. Теперь с ней надо поговорить по душам». Витька толкнул ногой дверь в библиотеку. Нет, он не собирался закатывать сцену ревности, просто надо было восстановить справедливость. Не мог он уступить свою аверкинскую девчонку какому-то залетному пижону.

Лидка сидела за своим столом, надевала вместо туфель тапки, домой собиралась. Витька бросил на загородку пиджак, наклонился к ней.

— Какие книжные новинки можете предложить читателю, барышня?

— Витька, не воображай! — Она в сдержанной улыбке вскинула ресницы. — Между прочим, здороваться надо, год не виделись.

— Между прочим, ухажеру твоему усатому я велел срабатывать задний ход. Кончились шуры-муры, трали-вали.

— Витька, ты все такой же баламут! Ухажера придумал! Нельзя потанцевать с человеком. Он вторую неделю работает-то здесь.

— Значит, я вовремя приехал.

— Чудак! — Лидке совсем стало весело. Раньше до таких признаний дело не доходило, все были шуточки. Она встала и протянула руки. — Давай все-таки поздороваемся.

Витька был великодушен. Он взял Лидку за руки и вывел из-за загородки, как бы освобождая из плена.

— Домой?

— Ага.

— Я провожу.

Электрик курил на веранде: ни слова не сказал, не посмел заступить дорогу.

По бугристой, заново натоптанной тропке прошли перепаханным полем к дороге. Свежо пахло землей. Ночь была светлая: полоска зари почти в кольцо взяла горизонт. Призрачные контуры речного ольшаника, укутанные туманом, наплывали навстречу. Все вокруг казалось новым, неведомым Лидке, как будто не домой в Аверкино они шли, а за какой-то разгадкой, которая спрятана там, в туманной пойме Во́рши.

Витька заботливо накинул пиджак на плечи. Жили в одной деревне, учились вместе, а заметил он ее только после армии, прошлым летом. Ухаживать начал то ли всерьез, то ли в шутку: все с балагурством.

— Ты в отпуск? Как с институтом? — спрашивала Лидка.

— Учусь заочно.

«Сейчас спросит: где работаю? — решил Витька. — Андрону да бате легче загибать, Лидка образование имеет. Была не была, врать — так в одно слово».

— Я слышала, на водохранилище ты работаешь?

— На ихтиологической станции, — уточнил Витька.

— И чем занимаешься?

— Чем и все ихтиологи: рыб изучаем.

— Их-ти-о-лог. Слово-то какое смешное, как название микроба, — засмеялась Лидка.

— Не веришь? — обеспокоился Витька. — Ей-богу, сам Никитенко, старший научный сотрудник, со мной советуется. Уж чего-чего, а повадки рыбы я знаю.

— Чудную нашел себе работу. Выдумщик ты. А вообще-то тебе даже позавидуешь: все получается как-то легко.

— Обижаться грех, — хвастливо подтвердил Витька.

На мосту через Воршу остановились. Витька вспрыгнул на перила, закачался: то ли выравнивал равновесие, то ли просто дурачился. Лидка схватила за рукав.

— С ума сошел!

— Держи крепче, а то упаду!

Спрыгнул к Лидке, взял ее лицо в ладони. Ах ты, черт, какие испуганные, красивые глаза! Ноздри шевелятся от порывистого дыхания, губы что-то безмолвно шепчут.

— Лидка, Лидок! Я целый год думал о тебе, — говорил он ласковые слова, приглаживая пальцем ее брови. — Звездочки у тебя в глазах…

— Не надо! — сама не зная зачем, просила она и мотала головой, но он упрямо ловил ее губы.

Журчала в сваях вода. Вдохновенно «токовали» лягушки. Сыпались с ольховых кустов в Воршу соловьиные трели. Холодновато пахло черемухой.