Лесной колодец

2

В десять часов вечера, как было условлено, Федя Трошкин снарядился в дозор; в кирзовых сапогах с загнутыми голенищами и фуфайке он казался еще коренастей, ружье, висевшее на плече книзу дулом, едва не касалось земли.

Стукнул в окно Маркелову. Тот тоже прихватил фуфайку, хотя июльские ночи были коротки и не холодны. Спустившись на зады, к картофельнику, облюбовали укромное место возле черемухи, под фуфайки подкинули сенца. Залегли.

Ольховник вдоль речки, лес, клеверное поле — все сровняли и затопили сумерки, и очертания изб потерялись, только небо в той стороне, где скрылось солнце, оставалось золотисто-светлым. Поодаль прошли веселой стайкой девчонки: что-то рано вернулись из клуба; последний раз проскулил колодезный ворот. Один за другим начали гаснуть огни в окнах, и за речкой у Трошкиных тоже выключили свет.

— Мои спать легли, — сказал Федя, украдчиво выпуская папиросный дым в рукав.

— Я бы вот так, в отдельности от деревни, жить не смог, — заметил Маркелов.

— Мы привыкли, нормально.

Кажется, все вокруг угомонились, так нет же, как на грех, профырчал в гору на мотоцикле Толька Гусев да, видимо, еще принялся около дома копаться в двигателе: то заглушит, то заведет.

— Нашел время канителиться со своей трещоткой! — раздраженно плюнул Павел Спиридонович. — Гоняет-то как угорелый, ей-ей, без башки останется.

— Я вот пойду сейчас, двину разок по уху, чтоб умней был.

Идти не пришлось — воцарилась глубокая тишина, так что и самый малейший звук, вроде шуршания сена, казался помехой. Поначалу оба напрягали слух, всматривались в темноту, потом, не имея настоящей охотничьей выдержки, почувствовали сомнение в успехе засады.

— Только ночь потеряем, — зевнул Маркелов, — не выспавшись, придется весь день маяться.

Работает он плотником в колхозной бригаде. За шесть километров от Гуленихи, на центральной усадьбе, ставят новый коровник: туда и обратно ходит пешком.

— Обожди, еще рано, — обнадежил Трошкин, которому очень хотелось доказать свою правоту.

— Ты хоть раз видывал кабанов-то?

— Слыхал, что это дикая свинья.

— Я с учителем, Валентином Петровичем, сегодня толковал, он мне кой-что порассказывал про них: щетина грязного цвета, рыло длинное, горбатое и страшенные клыки. Точно они у нас завелись, говорит, под Артемьевом на вырубке видел узкий след по иван-чаю, и вдоль его стебли срезаны: когда идет, задевает клыками. Молодого осиннику много подрезал. Я, говорит, вначале подумал, что ребята баловались.

— Я читал где-то, будто они клыки точат, когда дерево-то подпиливают.

— Вот-вот, потому, говорит, и называют матерого кабана секачом. Нарвись на него с пустыми руками — в момент закатает. Теперь хоть в лес не ходи. Надо же, додумались разводить такое чудо-юдо! — снова возмущался Маркелов.

— Постой, всех перестреляют потихоньку, коли так будут досаждать.

— Не так просто. Валентин Петрович говорит, как разъярится, дак ничем его не остановишь — прет, как танк. У тебя ружье-то надежное?

— Новое, с прошлого года, как купил, лежало на полатях — чего ему сделалось? Заряды пулевые. Только бы появился хоть один, уж я бы его причастил на все сто, — заверил Трошкин.

— Вдруг промахнешься или ранишь? Ты-то, еще, может, успеешь на черемуху махнуть, а мне не забраться, — вроде бы наполовину всерьез говорил Павел Спиридонович. — Зря топор не взял, с топором как-нибудь отбились бы. Время-то, наверно, уж около двенадцати?

— Забыл часы. Ты, Спиридоныч, подежурь, я маленько покемарю: сегодня умотался на силосе, трактор поставил домой — да прямо сюда.

Трошкин воткнулся носом в фуфайку и тотчас засопел с тихим присвистом. Павел Спиридонович боязливо поприкладывал ружье к плечу (ни разу в жизни не стрелял, не бывал на охоте) и отодвинул его от себя на всякий случай, чтобы не вышло какой-нибудь неприятности. «Нажили заботу с этими кабанами! Сейчас бы спал дома на койке, а не торчал, как шиш, здесь, на загумнах. Смешно ведь будет, если картошку придется покупать», — уныло размышлял он, наблюдая за картофельником. Глаза привыкли к темноте, можно было различить копну сена, прясла соседнего огорода, призрачно белевший в пойме туман. Тихо, будто на километры вокруг нет ни души. Бывало, в Гуленихе все ночи не умолкала гармонь, девок и ребят было много — веселились. Теперь только вспомянешь молодость-то, ведь и работали-чертоломили, и голодно было, а вроде бы не знали устали.

Ночной покой и одиночество располагали к размышлениям; Павел Спиридонович даже повернулся на спину, блуждая взглядом по небу. Может быть, долго так лежал, только очнулся, когда услышал осторожное хрюканье. Глянул на картофельник, и лицо его, длинное, сухощавое, с впалыми щеками, окаменело, рот открылся от растерянности — заметил силуэты двух кабанов, хозяйничавших на его грядках.

Трошкин чмокнул во сне губами, как ребенок. Маркелов сдержанно потолкал его в бок, боясь, как бы не нашумел он спросонок. Не сразу пришел в себя, недоуменно заморгал. Пришлось показывать ему, как глухонемому, разными знаками, дескать, хватай ружье да стреляй.

Прицелился. Павел Спиридонович опасливо втянул голову в плечи. «Да бей же, черт побери! — хотелось крикнуть ему. — Промедлишь».

— Может, ближе подойдут, — чуть внятно прошептал Трошкин.

— Лупи, пока не поздно! — с трусливой нетерпеливостью взялся подсказывать Павел Спиридонович.

Чок… — осечка! Холостой удар бойка прозвучал слишком резко в напряженной тишине, и внутри у Маркелова словно бы оборвалось что-то. Непоправимая оплошность. Кабаны на мгновение замерли, один из них тревожно хоркнул, и оба метнулись под угор. Трошкин успел перезарядить и выстрелить вдогонку: сноп огня рыгнул метра на два. Кабаны уже неслись напролом через ольховник.

— Э-эх! — С досады Трошкин бросил ружье на траву.

— Вот тебе и сто процентов! — желчно молвил Маркелов.

— Патроны подвели, тоже целый год валялись на полатях.

— Да, паря, упустили такую возможность! Больше они не появятся здесь.

— Главное, убедились, кто всковеркал грядки.

— Погорячился я, теперь, конечно, никаких претензиев к тебе не имею, — примирительно сказал Маркелов.

Закурили и направились в разные стороны: один — в деревню, другой — за речку. Едва начинало брезжить, еще можно было дома прикорнуть на часок.

Легко и беззаботно шагал Федя Трошкин под угор. Пусть сорвалась охота, зато доказал свою правоту; не удалось Спиридоновичу свалить грех с потравленной картошкой на свинью Машку.